Академическое знание сегодня отделено от способа его получения, а также и от специфических условий жизни того, кто получает знание. Такой вывод можно сделать, изучая дискуссию об антропологическом повороте, очередной репликой в которой стало эссе Ольги Брейнингер. Иначе говоря, стало воз­можно использовать знание и не понимать при этом, как это знание получено и может быть воспроизведено, а также что в принципе должно мотивировать исследователя стремиться к получению знания. Вопрос о том, откуда берется знание, выглядит в контексте дискуссии об антропологическом повороте неуместным.

Проблема для участников дискуссии заключается скорее в том, чтобы бы­стрее пустить знание в работу, призванную существенно изменить ландшафт российской и / или мировой гуманитарной науки. Контуры изменений с до­статочной ясностью намечены в статье Ирины Прохоровой: «разнообразные, динамично регруппирующиеся междисциплинарные констелляции исследо­вателей», занятые «универсальными проектами», сформированными «в зави­симости от конкретно поставленной проблемы и ракурса исследования»^[1]. Функциональность знания требует функциональности его носителей — чле­нов научно-образовательного сообщества, которым отныне следует постоянно заботиться о поддержании своей включенности в ту или иную «констелля­цию». То, что кажется Ольге Брейнингер «международным консенсусом на уровне концепций», является в действительности международной ситуацией уязвимости гуманитарного знания и незащищенности профессионалов, рабо­тающих в области гуманитарных наук, когда сфера их деятельности подвер­гается переустройству и оптимизации.

Наличие метода в ситуации постоянного кочевого перемещения от одного проекта к другому выглядит обременительным грузом. Куда прагматичнее в такой ситуации не иметь собственного метода, гибко подстраиваясь под за­дачи очередного проекта. Традиционная университетская структура, предпо­лагающая соотнесение дисциплинарного членения с методическим, также становится препятствием. Очевидно, включаться в летучие группы исследо­вателей значительно проще, не будучи связанным набором дисциплинарных обязательств или «правил науки», о которых еще решаются говорить некото­рые ретрограды^[2]. Брейнингер верно отмечает прагматическую направленность суждений Кевина Платта, стремящегося идентифицировать кризис, чтобы его разрешить. Но она удивительным образом упускает из виду цель, к которой направлены содержательные рекомендации Кевина. А цель эта проста: дока­зать экономическую и институциональную целесообразность существования литературоведов и представителей других гуманитарных наук, продемонстри­ровав готовность к слияниям и поглощениям внутри университета («единое отделение "языка и культуры"»), методологическую всеядность (открытое за­имствование методов социальных наук) и заботу о правильном менеджменте карьеры (рекомендация, что нужно управлять нашей специфической пози- цией)^[3]. В тексте Платта антропологический поворот инструментализируется, превращаясь в обозначение механизма выживания гуманитариев в ситуации глубокого затяжного кризиса университетской гуманитарной науки.

Антропологический поворот не сможет обзавестись «своей» методологией, как бы к тому ни призывала Брейнингер, а ранее — Николай Поселягин^[4]. От­сутствие метода в данном случае является необходимым условием успешно­сти проекта выживания, который позволит, по словам Платта, доказать гума­нитариям свою важность «как партнеров в исследованиях или хотя бы полезных собеседников»^[5]. Любая попытка представить логику академиче­ского прекаритета в терминах цивилизационных штудий или филологической критики будет в лучшем случае самообманом. Причины распространения по­пулярной нынче междисциплинарности и связанных с ней многочисленных «поворотов» с предельной ясностью сформулированы в заметке Риккардо Николози:

Символический (и финансовый) капитал в немецком академическом мире получает тот, кто осуществляет крупные исследовательские проекты, и это возможно только в сотрудничестве с другими коллегами и другими дисциплинами^[6].

Описанная на немецком материале ситуация не является исключитель­ной. Наоборот, она встречается сегодня в академическом мире повсюду. В международном масштабе представители гуманитарных наук сегодня ли­шены долгосрочных социальных гарантий, зависимы от вненаучных менед­жерских решений, погружены в постоянный процесс поиска новых источни­ков финансирования.

Попытка учредить новое междисциплинарное сообщество исследователей на основании их причастности к антропологическому повороту приобретает двусмысленный характер. Такое сообщество возникает не только как знак обновления и надежды, но и как знак деморализации университетских ин­теллектуалов под давлением ощущения социальной невостребованности и хрупкости имеющихся форм (само)организации. Представители гуманитар­ных наук в подавляющем большинстве случаев лишены ясного понимания того, что они могли бы предложить обществу. Более того, меняя один проект за другим, представители гуманитарных наук утрачивают и представление о том, что они сами могут предложить друг другу, а равно и представителям других наук. Исподволь разрушается академическая солидарность. Когда при таких внешних условиях Ольга Брейнингер, обсуждая дискуссию об антро­пологическом повороте, оперирует исключительно теорией Томаса Куна, полностью сосредоточенной на внутренней интеллектуальной истории науки, это вызывает недоумение. Мы сталкиваемся здесь с интересным при­мером нормализации ненормального положения дел. Нас призывают гово­рить о методе, как если бы с теорией антропологического поворота было уже все ясно. Однако дело обстоит совершенно иначе: «теории» антропологиче­ского поворота не существует.

Что же существует? Существует ситуация, в которой представители гума­нитарных наук не знают, что им делать. Говоря точнее, они не знают, как при­менить то «знание», которое находится в их распоряжении. Смутно припоми­нают они, что это «знание», кажется, должно быть связано с человеком. И вот появляется «антропологический поворот», которому надлежит восстановить эту утраченную связь с человеком. Грандиозное предприятие по обновлению дисциплинарного поля гуманитарных наук строится на шаткой онтологи­ческой предпосылке: наличии человека как универсалии. При этом содер­жательная конкретизация человеческого тут же подменяется обсуждением специфики возможных дискурсивных стратегий. Онтология подменяется эпистемологией. Практическая социальная невостребованность гуманитариев дополняется теоретической пустотой на месте объекта исследования. Мето­дологическая подвижность не в состоянии заменить точного ответа на вопрос о том, что исследуется, — ответа, которого участники дискуссии об антро­пологическом повороте избегают.

Действительно, в ситуации постоянной «регруппировки» исследователь­ских команд гораздо удобнее не брать на себя определенных онтологических обязательств. Тем не менее теория и метод не в состоянии породить объект, как утверждает Платт в комментарии на эссе Николая Поселягина^[7]. Более того, различие теоретико-методологического и объектного является наивным. Теории и объекты прослаивают, проницают друг друга, создавая специфичес­кие образования, имеющие как смысловую, так и материальную природу. Че­ловек, человеческое является возможным, но далеко не единственным спосо­бом соединения теорий и объектов. Чувствительность исследователя к его собственной позиции в зависимости от того, как формируются и поддержи­ваются такие соединения, — это и есть метод. Метод не является способом применения отдельного теоретического содержания в отдельной области. Ме­тод выражает стратегию позиционирования исследователя, разметку его места в мире. Используя метод, ученый занимает определенную территорию и од­новременно открывается для воздействия этой территории на себя. Применяя метод, ученый удерживает свой мир как целое и свою возможность жить в этом мире.

Дискуссия об антропологическом повороте до настоящего момента откла­дывала постановку вопроса о методе в этом смысле. Эта дискуссия тем самым нормализовывала ситуацию, в которой представители гуманитарных наук разобщены, дезориентированы и фактически неуместны в современном уни­верситете. Ответственность за это во многом лежит на самих ученых, которые предпочли возможность использовать готовое знание стремлению самостоя­тельно получать его, а значит — видеть за пределами знания. Способность видеть за пределами знания и даже до знания дает метод. Метод, таким об­разом, предполагает определенную онтологию. В свою очередь, определенная онтология требует метода.

Картографирование, сколь угодно искусное, не в состоянии заменить из­учение самой территории, если, конечно, не считать территорию, на которой работают исследователи, всего лишь плодом их творческого воображения. Представители гуманитарных наук переоценили силу конструктивизма как теоретической позиции. Необходимо вернуться к реальности, а для этого ну­жен метод. Предлагаю редакции «НЛО» начать дискуссию о методе совре­менных гуманитарных наук.