Журнальный клуб Интелрос » НЛО » №128, 2014
Эта статья представляет собой публикацию доклада, представленного на конференции «Проекты модерности: Конструируя "советское" в европейской перспективе», прошедшей в Перми в июне 2013 года, и с тех пор оставленного почти без изменений. В отличие от статьи, жанр доклада допускает больше вольностей, и я пользуюсь благосклонностью редакторов, предложивших опубликовать его tel quel, поскольку ценность этого текста, на мой взгляд, состоит как раз в некоторой эскизности, позволяющей, с одной стороны, сформулировать гипотезу, а с другой — оставить пространство для дальнейшей детализации и проработки[1].
В тексте рассмотрен языковой трансфер немецких лексем Selbstbetatigung / Selbsttatigkeit / самодеятельность в русский язык и высказано предположение о том, что смысловые метаморфозы их русского эквивалента отмечают этапы истории взаимодействия индивида и власти в советском обществе. Авторская гипотеза состоит в том, что советский материал позволяет обнаружитькультурный механизм самодеятельности, встроенный в разнообразные дискурсы и практики, где тесно и подчас противоречиво переплетаются политический императив, официальный и повседневный дискурс и субъективное стремление к самовыражению. Исследование функционирования этого культурного механизма позволяет выявить один из специфических элементов феномена советской модерности.
* * *
Важными характеристиками субъекта эпохи модерна считаются автономность действия, телеологичность сознания, активная социальная позиция, открытость к инновации, приверженность рациональному знанию и суждению. В конце XIX — начале ХХ века все эти характеристики наполняли семантическое поле лексемы «самодеятельность», которая ныне прочно ассоциируется с официальной советской практикой организации досуга и прежде всего c так называемой «художественной самодеятельностью», т.е. любительскими формами различных видов искусства. Современные словари не фиксируют синонимию между именами «самодеятельность», «начинание», «почин», «инициатива»[2], и оттого понятно удивление читателя, встретившего слово «самодеятельность» в его первоначальном значении — «проявление личного почина в каком-н<ибудь> общественном деле»[3].
История развития семантики лексемы «самодеятельность» в русском языке почти полностью приходится на ХХ век и фиксирует важные, на мой взгляд, изменения в моделях взаимодействия субъекта и общества, произошедшие на протяжении всей советской эпохи.
По-видимому, «самодеятельность» возникает в русском языке как калька с немецких понятий Selbstbetatigung / Selbsttatigkeit[4], которые встречаются в сочинениях Спинозы, Фейербаха и Маркса. У Фейербаха лексема Selbstbetatigung встречается в сочинении «Сущность христианства», преимущественно в значении произвольной и автономной деятельности (в частности, мышления), а также свободы воли, обращенной в действие. В ранних «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркса лексема Selbsttatigkeit используется в основном в контексте критики отчужденного труда рабочего (например, в рукописи, известной под условным названием «[Отчужденный труд]»):
Подобно тому как в религии самодеятельность человеческой фантазии, человеческого мозга и человеческого сердца воздействует на индивидуума независимо от него самого, т.е. в качестве какой-то чужой деятельности, божественной или дьявольской, так и деятельность рабочего не есть его самодеятельность[5]. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя[6].
Опираясь на «Национальный корпус русского языка»[7] (далее — НК), можно заключить, что эта лексема закрепляется в русском языке в 1840-х годах, однако в обнаруженных контекстах «самодеятельность» романтизируется и понимается как необходимое требование свободы воли, личной мотивации к следованию «движению жизни», саморазвитию и творческой деятельности. Приведу несколько цитат:
Улыбка сильных и внимание толпы не могут дать удовлетворения тому, чье сердце действительно бьется от полноты любви к людям и к добру, в ком развита потребность внутренней жизни и самодеятельности [НК: А.В. Никитенко. Дневник. Т. 1 (1826—1855)].
Единственная живая сторона романтизма заключается в пробуждениисамодеятельности души, о котором мы упомянули как о первой силе, исторгающей человека из бессмысленной непосредственности [НК: В.Н. Майков. «Стихотворения Юлии Жадовской» (1846)].
Ряд контекстов демонстрирует закрепление во второй половине XIX века романтического представления о самодеятельности как о коллективном чувстве, происходящем из самой «души народа». Показательно, что оно часто описывается как отсутствующее, хотя и совершенно необходимое для развития русского общества:
Если же народ развратен, то потому, что он был прикреплен, лишенсамодеятельности, был податною единицею... [НК: Ф.М. Достоевский. Записные книжки (1850—1881)].
Начало общины есть, по преимуществу, начало славянского племени и в особенности русского народа, давшего ему кроме слова «община» (вполне русского, но несколько книжного) иное, жизненное наименование: МИР. В народе необходима самодеятельность. Нравственный подвиг народа совершается всем народом [НК: К.С. Аксаков. Статья в газету «Молва», № 2, 20 апреля 1857 года].
САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЭТИКА АНГЛИЙСКОГО ПРОТЕСТАНТИЗМА
Широкое распространение слова в русском языке хронологически совпадает с переводом книги «Self-help», написанной шотландским автором Сэмуэлем Смайлсом (1859). В России сочинение было впервые опубликовано в переводе Н.С. Кутейникова в 1866 году под заголовком «Самодеятельность»[8]. Избрав это понятие в качестве русского эквивалента выражению self-help, Кутейников в предисловии поясняет:
Передавая английское название книги русским словом «самодеятельность», мы полагаем, что сохраняем основную мысль подлинника и возможно-близко передаем его смысл. Слова, равносильного английскому «self-help» и получившего в русском языке право гражданства, у нас нет: «самопомощь» и «самовспомоществование», при неясности смысла, неудобны даже и для произношения[9].
Переводчик не дает определения, однако из его рассуждений можно заключить, что под «самодеятельностью» он понимает дело, произведенное собственными силами, «без всякой посторонней помощи», и направленное на практическую реализацию; упорный, терпеливый, невозмутимый труд на различных поприщах, «счастливые результаты» которого оправдывают веру в свои силы и пробивают дорогу к успеху; наконец, дух «самовспомоществования», т.е. саморазвития.
Популярность книги в Европе[10] доказывает, что автору удалось нащупать важный нерв своей эпохи. Персонажи Смайлса — образцовые выразители ценностей модерна, способные уверовать в свои силы, взять судьбу в свои руки, преодолеть сословные ограничения и практическими усилиями рационально выстроить и обеспечить свое будущее. Русское общество второй половины XIX века также жило ожиданием скорого пришествия «новых людей»:
В русском обществе должна пробудиться самодеятельность, вызываемая и текущими реформами, — и в этом смысле и ближайшее знакомство с примерами энергического self-help, которыми так богато общество английское и так бедно наше, будет, по мнению переводчика, далеко не бесполезно для русской публики[11].
Следуя повествовательной логике автора, а возможно, и желанию самого Смайлса[12], европейские переводчики стали вводить в текст примеры из собственных национальных историй, будто стремясь доказать готовность своих обществ к вступлению в новую эпоху. В русском переводе В. Вольфсона (1895) появляется отдельная глава «Русские деятели», где наряду с прогрессивными императорами Петром I и Екатериной II появляются, например, полководец А.В. Суворов, просветители княгиня Екатерина Дашкова и принц Петр Ольденбургский, промышленники Демидовы, путешественник И.Ф. Крузенштерн, врач и ученый профессор М.Я. Мудров и др. Круг избранных героев очерчивает ценностные ориентиры глашатаев новой эпохи: наука, всеобщее просвещение, индустриализация, оригинальность. Переводчик как будто пытается обнаружить в России предвестников модерна.
О популярности книги Смайлса у русского читателя можно судить по многочисленным упоминаниям его имени у Н.С. Лескова, А.И. Куприна, Андрея Белого[13], Максима Горького и т.д. Со временем сочинение входит в круг популярного чтения, коннотирующего не только с просвещенным, рациональным, материалистическим, но также революционным взглядом на мир:
Авторитеты свергались, и все веровали тогда только в авторитеты Бюхнера, Молешота, Фейербаха, Милля, Лассаля, Смайльса и других [НК: И.Е. Репин. «Далекое близкое» (1912—1917)].
И я продолжал себе жить уединенной умственной жизнью, жадно и беспорядочно поглощая все книги, какие только попадутся под руку, упиваясь, например, «Письмами из деревни» Энгельгардта наравне с «Вечным Жидом», статьями Шелгунова наряду с «Характером» добродушного буржуа Смайльса, газетными телеграммами о сменах министерства во Франции наравне с разрозненными нумерами журнала «Дело», открытыми мною на чердаке, в каких-то заброшенных ящиках [НК: В.М. Чернов. «Записки социалиста революционера» (1922)].
САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И РЕВОЛЮЦИЯ
В словаре будущих революционеров лексема начинает использоваться для описания спонтанной народной активности. Во время русских революций под лозунгом «самодеятельности» объединились различные политические и социальные силы. Частотное использование лексемы в официальных документах свидетельствует о том, что на протяжении первых двух десятилетий ХХ века «самодеятельность» оказалась тем знаком, который был использован как инструмент политической мобилизации[14] самых разных групп населения. Каждая из них могла интерпретировать его с определенным семантическим сдвигом в соответствии с близкими ей ценностными ориентирами[15].
Широкое использование термина реконструируется, в частности, по полемическим высказываниям Ленина, где он критикует интерпретации общественной и политической самодеятельности, предлагаемые конкурентами[16]. Официальные тексты РСДРП — РКП(б) —ВКП(б) пестрят такими словосочетаниями, как «революционная самодеятельность», «политическая самодеятельность», «самодеятельность масс / рабочих / крестьян / трудящих- ся»[17]. Помимо общих высказываний, утверждающих активность рабочих и крестьян, партия призывала трудящихся к самодеятельности в тех случаях, когда сама оказывалась неспособной решить срочные экономические задачи:
Только вместе с организованными рабочими массами в лице их профсоюзов и только на почве широкой самодеятельности этих последних возможны серьезные успехи на хозяйственном фронте [X съезд РКП(б), 1921][18].
Жилищный вопрос можно решить и самодеятельностью самого населения и его материальным участием. <...> Наилучшей формой такой самодеятельности является жилищная кооперация [XIII съезд РКП(б), 1924][19].
Максимальная самодеятельность широких слоев рабочего класса и крестьян является гарантией успеха хозяйственного и культурного роста [Объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), 1927][20].
Таким образом, в течение 1920-х годов слово «самодеятельность» было освоено и инкорпорировано в нормативный партийный дискурс. Это терминологическое включение обеспечило необходимую связь в структуре повседневности между словом «самодеятельность», нагруженным политическими (и строго положительными) коннотациями, и теми практиками, с которыми оно могло быть соотнесено. Забегая вперед и развивая мысль о возможности использования самодеятельности как теоретического понятия, я полагаю, что именно эта сцепка дискурса, властных отношений и социальных практик привела к тому, что самодеятельность стала сложным культурным механизмом, тесно связанным с коммунистической идеологией и советскими институциями. Эта сцепка стабилизировала и запустила в советском обществекультурный механизм самодеятельности.
«Самодеятельность» была необходима новой власти в качестве доказательства укорененности и обоснованности революционных настроений, делающего легитимными сами революционные действия. Согласно «Краткому курсу истории ВКП(б)»[21], Советы «были проявлением самодеятельности народа, поднимавшегося на борьбу против царизма». Однако «дух свободы», изначально заложенный в этом слове, противоречил нарождающейся диктатуре. Ленин, сознавая неоднозначность понятия, прямо использует его преимущественно в документах, обращенных вовне, т.е. ориентированных на широкую внешнюю аудиторию, где текст должен убеждать читателя или слушателя и способствовать его политической мобилизации. Во внутрипартийных документах лексема, как правило, используется в цитатах и в контексте критики. Показательна критика Лениным позиции редакций «Рабочее дело» и «Искра»:
Со страниц «Искры» опять полилась проповедь хвостизма, прикрываемая такими же тошнотворными клятвами: ей, господи, верую и исповедую самодеятельность пролетариата. Во имя самодеятельности пролетариата Аксельрод и Мартынов, Мартов и Либер (бундовец) защищали на съезде право профессоров и гимназистов записываться в члены партии, не входя ни в какие организации. Во имя самодеятельности пролетариата сочинялась теория «организации-процесса», оправдывавшая дезорганизацию и прославлявшая интеллигентский анархизм. Во имя самодеятельности пролетариата изобреталась не менее знаменитая теория «высшего типа демонстраций» в виде соглашения просеянной через троекратные выборы рабочей депутации с земцами о мирном манифестировании без произведения панического страха. Во имя самодеятельности пролетариата извращалась и опошлялась, принижалась и запутывалась идея вооруженного восстания[22].
Наконец, статья завершается выводами:
Есть самодеятельность и самодеятельность. Есть самодеятельность пролетариата революционно инициативного, и есть самодеятельность пролетариата неразвитого и ведомого на помочах, есть самодеятельность сознательно социал-демократическая и самодеятельность зубатовская[23].
Мы закончим теперь советом, который нам еще много раз придется давать новоискровцам: не принижайте задач авангарда революции, не забывайте о нашей обязанности поддержать этот авангард нашейорганизованной самодеятельностью[24].
ОТ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ К «САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ»
Самодеятельное начало было присуще всей культуре 1920-х годов. Многие теоретики тех лет (В. Керженцов, А. Пиотровский, Г. Авлов, А. Гущин и др.) развивали мысль о том, что «новое искусство явится результатом самодеятельного творчества революционных масс»[25]. Анархисты, большевики, левая интеллигенция вели теоретические дискуссии о путях развития любительского искусства. В этих дебатах используются и закрепляются термины «самодеятельное искусство» и «художественная самодеятельность».
Стабилизация этих словосочетаний привела к возникновению своего родаомонимии, когда «самодеятельность» могла равным образом обозначать социальную активность и художественную практику. Эта омонимия была тем более оправданна в контексте синкретичной революционной культуры, когда политические демонстрации и митинги могли сопровождаться театральными зрелищами, поэтическими декламациями и художественными выставками[26].
На фоне всеобщей революционной самодеятельности в 1920-е годы остро стоял вопрос о возможности и способах взаимодействия между профессиональными художниками и любителями. Несмотря на всеобщее согласие о необходимости тесного сотрудничества профессионалов и выходцев из рабочих и крестьян, вопрос о его форме долго вызывал споры, пока не одержала победу концепция Н.К. Крупской, утвердившая на весь последующий советский период формат централизованного «наставничества» и просвещения.
В 1930 году на базе так называемого «Поленовского дома»[27] возникает Центральный Дом самодеятельного искусства в городе и деревне им. Н.К. Крупской (ЦДИСК), находившийся в подчинении Наркомата просвещения. ЦДИСК стал «оперативным и методическим центром самодеятельного искусства», основной задачей которого было руководство любительским творчеством в колхозах и совхозах[28]. С этого времени под контроль ЦДИСКа подпадают все краевые, областные и районные дома самодеятельного искусства, и непрофессиональное искусство начинает функционировать согласно централизованному административно-территориальному принципу. ЦДИСК оказывается центральным органом, выдающим методические рекомендации относительно формы и содержания региональных инициатив в сфере искусства, а также основной структурой, оценивающей качество последних.
Сведение всей области культуры в рамки государственных институтов на протяжении 1930-х годов приводит к еще большему сдвигу лексемы в официальном языке в сторону канцеляризмов (художественная самодеятельность) и штампов (заводская самодеятельность, рабочая самодеятельность). Согласно данным НК, частотность использования лексемы резко возрастает в середине 1930-х годов и остается стабильной вплоть до 1980-х, причем практически всегда встречается в сочетании с прилагательнымизаводская / колхозная / рабочая / художественная.
С середины 1930-х годов исследователи советского языка[29] фиксируют возникновение так называемого langue de bois, или «тоталитарного языка».
Н.Б. Вахтин отмечает: мы знаем, «что расцвет этого языка в СССР приходится на конец 40-х — начало 50-х годов, однако он уже существовал в полной мере в середине 1930-х»[30]. Одной из характеристик langue de bois считается использование словаря «манихейского» типа, где наряду с однозначно позитивными (коммунист, пролетариат, народ) и однозначно негативными(капитализм, империализм, буржуазия) понятиями присутствуют амбивалентные, значение которых определяется контекстом и прежде всего соседствующими словами: демократия (пролетарская и буржуазная), патриотизм (советский и ложный), свобода (народов и буржуазная)[31]. Именно манипулятивная природа такого словоупотребления приводит к выхолащиванию лексического содержания и в конечном счете к тотальной узурпации семантики языка со стороны государства, которое становится единственным экспертом в сфере наделения слов значениями.
Введение лексемы «самодеятельность» в советский официальный язык катализировало процесс вытеснения первоначальных (романтических) значений и формирования устойчивой семантической связи с государственными институтами в сфере культуры и досуговых практик. Хотя омонимиясамодеятельности-как-художественной-практики и самодеятельности-как-общественного-активизма прослеживается вплоть до 1960-х, такая семантическая динамика поставила под сомнение возможностьсамодеятельности-как-формы-бытия, связанной с «новым бытом» и революционной культурой, — как в языке, так и в социальной практике.
Другим следствием централизации любительских практик явилось установление оппозиции между экспертами-профессионалами и подопечными им любителями. В эпоху складывания соцреалистического канона[32] наивная любительская форма интерпретировалась уже не как художественная самобытность, но как признак невладения профессиональными техниками и неправильного понимания искусства. Закрепление этой оппозиции привело к появлению первого пейоративного значения лексемы: самодеятельность как «любительщина» и «дилетантизм».
Также ко второй половине ХХ века относится появление второго отрицательного значения, на этот раз — политически нагруженного. По наблюдениям Воркачева, в коннотативной части семантики лексемы «самодеятельность» произошла замена аксиологического знака: на смену «личному почину», «творческому началу», общественной самодеятельности и революционной самодеятельности пришли «самовольные действия, не согласованные с руководством или специалистами»[33].
В текстах личного происхождения 1960-х годов можно обнаружить одновременное использование лексемы в разных значениях внутри одного и того же текста. Например, воспоминания «У памятника», написанные «по горячим следам» на основе дневниковых записей, рассказывают о социальной самодеятельности ученых-физиков города Обнинска в 1969 году. Общественная инициатива, начавшаяся организацией «Дня ученых», завершилась гражданской и политической акцией в поддержку Пражской весны. В тексте воспоминаний слово «самодеятельность» встречается трижды: два раза — для описания инициативности и общественной активности, характерных для сообщества молодых ученых, и один раз — в кавычках — имитируя слова партийных лидеров: «Нельзя допустить никакой "самодеятельности"!»[34]
Завершение эпохи оттепели совпадает с провалом проекта общественной самодеятельности. На протяжении 1970—1980-х годов самодеятельные инициативы «уходят в подполье». В эпоху позднего социализма культурный механизм реализуется в локальных (и часто полузакрытых) пространствах клубов, кружков, студий, любительских сообществ, педагогических экспериментальных коллективов и художественного андеграунда. Само слово «самодеятельность» продолжает функционировать как нормативное для обозначения творческих коллективов, действующих под крышей государственных и партийных учреждений, однако за пределами официального языка используется преимущественно в иронических кавычках или в отрицательном значении. В позднесоветский период сами участники художественной самодеятельности все чаще избегают своей официальной номенклатуры, предпочитая именоваться «студийцами», «любителями» или производными от названий их коллективов[35]. Такое избегание подчеркивало локальность и как будто бы неофициальность их практик, находящихся одновременно внутри и вне[36] государственных институтов.
[1] Я благодарю организаторов конференции Людмилу Кузнецову и Александра Резника за интерес к моей работе и содействие публикации. Я также выражаю глубокую признательность Николаю Вахтину, Алексею Голубеву, Андрею Зорину, Илье Кукулину и Валери Познер за их комментарии, а также Михаилу Маяцкому и Светлане Сиротининой за мою инициацию в работу с электронными корпусами немецкоязычных текстов. Исследование было проведено при поддержке Фонда Михаила Прохорова (Карамзинская стипендия — 2013). Публикация подготовлена в Европейском университете в Санкт-Петербурге при поддержке Правительства РФ (грант № 14.U04.31.0001).
[2] Воркачев С.Г. Инициатива и послушание: К аксиологической вариативности лингвоконцепта // Политическая лингвистика (Екатеринбург). 2012. № 1(39). С. 173—180.
[3] Ожегов С.И. Словарь русского языка. 8-е изд., стереотипное. М.: Советская энциклопедия, 1970. С. 686.
[4] Исследование различных контекстов употребления лексем Selbstbetatigung / Selbsttatigkeit в немецком языке не входит авторскую задачу. Существенно то, что в русских изданиях оба слова одинаково переводятся как «самодеятельность» и, таким образом, в равной степени участвуют в семантическом наполнении русской лексемы.
[5] Все подчеркивания в цитатах принадлежат мне, курсив и выделение заглавными буквами — цитируемым авторам.
[6] Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М.: Политиздат, 1974. Т. 42. С. 91.
[7] Национальный корпус русского языка // www.ruscorpora.ru (дата обращения: 07.07.2014).
[8] Смайльс С. Самодеятельность / Пер. с англ. Н. Кутейникова. СПб.: Печатня В. Головина, 1866. Впоследствии книга неоднократно переиздавалась. В разных переводах это сочинение известно как «Самопомощь», «Самостоятельная деятельность», «Саморазвитие». См., например, полное заглавие в переводе Владимира Вольфсона: Смайльс С. Саморазвитие умственное, нравственное и практическое (Self-help). С доп. статьей «Русские деятели» (Самодеятельность) / Пер. и доп. В. Вольфсона. СПб.: В.И. Губин- ский, 1895.
[9] Смайльс С. Самодеятельность. С. V.
[10] Сочинение быстро завоевало популярность. В 1865 году книга была переведена на французский и итальянский языки, а через год вышли немецкий и русский переводы. См.: Smiles S. «Self-help» ou Caractere, conduite et perseverance, illustres a l'aide de biographies / Trad. par A. Talandier. Paris: Henri-Plon, 1865; Smiles S. СЫ si aiuto Dio l'aiuta, ov- vero Storia degli uomini che dal nulla seppero innaizarsi ai piu alti gradi in tutti i rami della umana attivita / Trad. S. Straf- forello. Milano: Editori della biblioteca utile, 1865; Smiles S. Die Selbsthulfe in Lebensbildern und Charakterzugen / Uber- tragen von J.M. Boyes. Hamburg: Hoffmann & Campe, 1866.
[11] Смайльс С. Самодеятельность. С. V.
[12] Французский переводчик Альфред Таландье сообщает в предисловии, что Смайлс согласился на перевод своего сочинения только при условии введения в текст замечательных примеров из французской истории.
[13] Показательна цитата из воспоминаний Андрея Белого, указывающая на широкую распространенность книг Смайлса в качестве базового чтения для воспитания юношества: «...Нас уже в гимназическом возрасте воротило от Смайльсов, которыми в отрочестве перечитались и мы.» [НК: Андрей Белый. «На рубеже двух столетий» (1929)].
[14] Об использовании языка как инструмента политической мобилизации в СССР см.: Lenoe M. Closer to the Masses: Stalinist Culture, Social Revolution and Soviet Newspaper. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2004; Lovell S. The Russian Reading Revolution: Print Culture in the Soviet and Post-Soviet Eras. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2000; Brooks J. Thank You, Comrade Stalin! Soviet Public Culture from Revolution to Cold War. Princeton: Princeton University Press, 2000.
[15] При этом я склонна усматривать в этом явлении не только манипулятивные намерения власти, но и проявление общей тенденции управления массами в модерных обществах (см.: Hoffmann D.L. Cultivating the Masses: Modern State Practices and Soviet Socialism, 1914—1939. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2012), а также неоднородность доминирующего властного дискурса, в котором можно найти следы различных и зачастую противоречащих друг другу теоретических концепций (см.: Priestland D. Stalinism and the Politics of Mobilization: Ideas, Power, and Terror in Inter- war Russia. Oxford: Oxford University Press, 2007).
[16] См., например: Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М.: Политиздат, 1967—1975. Т. 4. С. 260, 263; Т. 6. С. 93; Т. 7. С. 326—327.
[17] См.: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 7-е изд. М.: Институт Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина при ЦК КПСС, 1953. Ч. I: 1898—1925; Ч. II: 1925—1953.
[18] Там же. Ч. I. С. 537.
[19] Там же. Ч. I. С. 849.
[20] Там же. Ч. II. С. 261.
[21] История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М.: ОГИЗ; Госполитиздат, 1938. С. 75.
[22] Ленин В.И. Две тактики // Ленин В.И. Указ. изд. Т. 9. С. 255.
[23] Там же. С. 261.
[24] Там же. С. 263.
[25] Румянцев С.Ю., Шульпин А.П. Некоторые теоретические проблемы и художественно-эстетические особенности самодеятельного творчества 1920-х годов // Самодеятельное художественное творчество в СССР: Очерки истории. М.: ГИИ, 2000. Т. 1: 1917—1932. С. 24.
[26] Подробнее об этом см.: Румянцев С.Ю., Шульпин А.П. Указ. соч.; Mally L. Revolutionary Acts: Amateur Theater and the Soviet State, 1917—1938. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2000.
[27] В.Д. Поленов (1844—1927), живописец и театральный художник, был также большим любителем театра и, как многие дворяне в конце XIX — начале ХХ века, содействовал любительским постановкам. В 1912 году при Московском обществе народных университетов он организовал Секцию содействия устройству деревенских, фабричных и школьных театров, а в 1915-м на личные средства построил в Москве здание, ставшее известным как «Поленовский дом» (ныне — Зоологическая ул., 13). После революции в 1917 году Секция перешла в ведение Театрального отдела Наркомпроса и позднее была преобразована в Центральный Дом искусств деревни им. В.Д. Поленова (1925).
[28] Подробнее об этом см.: Мусянкова Н.А. Художники и институции: Самодеятельное творчество в СССР 1920— 1930-х гг.: Дис. ... канд. искусств. наук. М.: ГИИ, 2008. Гл. 3.
[29] См.: Seriot P. Analyse du discours politique sovietique. Paris: IMSECO, 1985; Thom F. Newspeak: The Language of Soviet Communism. London; Lexington: Claridge Press, 1989; Yo- ungJ.W. Totalitarian Language: Orwell's Newspeak and Its Nazi and Communist Antecedents. Charlottesville: University Press of Virginia, 1991; Вайскопф М. Писатель Сталин. М.: Новое литературное обозрение, 2001; Вахтин Н.Б. Советский «langue de bois» 30—40-х годов: Об одной семиотической особенности: (К постановке проблемы) // Дело Авангарда = The Case of the Avant-garde / Ed. by W.G. Weststeijn. Amsterdam: Uitgeverij Pegasus, 2008. P. 309—325.
[30] Вахтин Н.Б. Указ. соч. С. 313.
[31] Там же.
[32] О нем см.: Соцреалистический канон / Под. ред. Х. Гюн- тера и Е. Добренко. М.: Академический проект, 2000; Доб- ренко ЕА. Политэкономия соцреализма. М.: Новое литературное обозрение, 2007.
[33] Воркачев С.Г. Указ. соч.
[34] Нозик В.З. У памятника: (К 30-летию «Тарусских страниц») [1969] //www.vmeste.org/memo/memoauthor_0026.shtml (дата обращения: 07.07.2014).
[35] Это наблюдение подтвердил театровед А.П. Шульпин, много лет посвятивший работе в непосредственном контакте с любительскими театральными коллективами. Я благодарю его за время, уделенное обсуждению моих исследовательских находок и гипотез.
[36] Ср. с категорией «вненаходимости»: Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation. Princeton: Princeton University Press, 2006.
