XX Фулбрайтовская летняя школа «Личное повествование как живая история»

(МГУ, 27–30 июня 2017 г.)

Уже сама формулировка темы школы подразумевала диалог дружественных дисциплин (истории, филологии, социологии и антропологии), равно как и неизбежность множественных трактовок и пересмотров ключевых вопросов. На протяжении четырех дней обсуждалось соотношение личного повествования и глобального исторического нарратива, эксплуатация «я»-рассказа как литературной техники, а также взаимосвязи индивидуального выражения и практик исторического свидетельствования, пропедевтической и педагогической роли автобиографического рассказа в исследовательской, медийной и образовательной сферах.

Предлагаемые в рамках дискуссии подходы к проблематизации личного повествования, с одной стороны, указывали на актуальность работы в этом направлении, акцентируя ее важность и сложность, а с другой, разнообразие способов проблематизации говорило, что единая парадигма исследований личного повествования пока не оформилась — вместо нее существует эклектичный конгломерат различных дисциплинарных решений, «этакое интеллектуальное суфле», если процитировать фразу, прозвучавшую на одном из заседаний школы.

На протяжении первого дня предметом обсуждения стала работа историков (включая историков литературы) с личным повествованием. В открывающей день лекции Юрия Зарецкого (НИУ ВШЭ) «Автобиографический текст в культурной истории» на примере источников эпохи Средневековья и Возрождения обсуждались поэтика и функции автобиографических текстов в истории культуры. Полемизируя с концепциями Арона Гуревича и Льва Баткина, лектор подчеркивал, что индивид не предшествует автобиографическому высказыванию, сообщая говоримому уникальность и исповедальность, — напротив, он сам является конструктом, производным от дискурсов и порождаемых ими топосов. Опираясь на эту деконструктивистскую интуицию, лектор предложил ревизию понятийного аппарата автобиографических исследований: индивид как онтологически незыблемый гарант высказывания, по его мысли, должен уступить место субъекту, созданному дискурсом, а «автобиография» переосмыслена как особый дискурсивный тип (ср. иноязычные обозначения жанра ego-document, Selbstzeugnis, l’écrit du for privé, life-writing или т.п.). Создание автобиографических свидетельств, таким образом, должно рассматриваться как специфическая социально-антропологическая практика, которая предоставляет готовые модели для личного повествования и в ходе которой возникает как свидетельствующее «я», так и сам акт свидетельствования.

Важным был переход от идеи исторической ретроспективы автобиографии к этнографическому «взгляду», произведенный Еленой Лариной (МГУ). Если в первом случае (у Юрия Зарецкого) в виду имелся ренессансный период, ознаменованный снятием средневековых запретов на личное повествование и отличающийся сложным взаимодействием индивида и порождаемого дискурсом субъекта, то во втором предлагалось исследование коммуникации, подразумевающее специфическую логику конструирования и интерпретации нарратива. Решающим фактором в последнем случае была сфера научного интереса докладчицы — история и этнология Центральной Азии, что обусловливало роль исследователя не просто как стороннего наблюдателя, но и как «создателя» коммуникативной ситуации, являющейся источником личного нарратива. Иными словами, социальная идентичность исследователя во многом определяет речевые и поведенческие стратегии, необходимые для получения полевого материала. Очевидная трудность такого подхода состоит в закрытости и обособленности изучаемых этнических групп. Это наделяет этнолога статусом «чужака», обладающего низким уровнем доверия в ситуации, когда религиозная и гендерная идентичность выступают ключевыми составляющими коммуникации. В то же время это порождает так называемый «эффект попутчика» — ситуацию, когда роль исследователя как временного участника коммуникации и представителя другой культуры позволяет «рассказчику» высказать то, что обычно считается недопустимым. Несмотря на то что каждая такая коммуникация индивидуальна, можно говорить о нескольких общих принципах построения этнологического нарратива: это и провокация необходимых воспоминаний, и глубинное интервью, и «монографический» подход, предполагающий учет всех возможных репрезентаций и уважение к интерпретациям, отличным от исследовательской, и внедрение в изучаемую среду. Кроме того, такой подход позволяет интерпретировать негативный опыт коммуникативных провалов как положительный, рассматривая его в качестве источника стратегий личного повествования.

Возможность получить доступ к устному личному повествованию, перешагнув через этап интервьюирования, предлагает проект «Устная история». Он представляет собой архив мемуарных бесед (публичные беседы Виктора Дувакина, записанные в 1967–1982 годах, и более поздние, записанные сотрудниками фонда «Устная история» в 1982–2011 годах), или, другими словами, архив коммуникативных успехов. Об особенностях проекта рассказал его организатор Дмитрий Споров, который поставил вопрос о частной памяти как о новом типе внимания к прошлому. Проблематизация отношений между личной и общей историей возникает в проговаривании травматических эпизодов, внимание к которым столь важно для современного интеллектуального пространства, хотя и вызывает множество споров в отечественном и западном сообществах о разных стратегиях построения посттравматической идентичности. Именно личное повествование как саморефлексивная практика выявляет травму, часто остающуюся в тени общей истории праздника и победы.

Обсуждение частного и приватного в свидетельстве о прошлом было продолжено на примере художественных текстов, прочитанных как автобиографические нарративы. Мария Рубинс (Университетский колледж Лондона) предложила обратиться к особой форме личного повествования, так называемому человеческому документу. Этот квазижанр был разработан представителями «незамеченного поколения» русской литературы, парижскими эмигрантами 1920–1930-х годов, писателями и поэтами русского Монпарнаса (Георгием Ивановым, Георгием Адамовичем, Николаем Оцупом и другими). Гибридный жанр человеческого документа обживал границу между фикциональным и документальным модусом повествования, будучи специфической нарративной формой первого лица. Такой жанр предлагал особый способ схватывания опыта посредством регистрации физиологических ощущений, «низких» или приватных размышлений, напоминая скорее дневник, чем продуманный художественный текст. Эти тексты нельзя считать черновиками «настоящих» литературных произведений — напротив, вмещая осадок проживаемой жизни, «человеческий документ» превращает ее в возможную для восприятия, моделирует личный опыт как постигаемую целостность. В этом контексте «человеческий документ» сближается с такой дискурсивной практикой, как психоанализ, который также выстраивает единый опытный гештальт за счет нецензурированного «выговаривания» внутренних переживаний. Дискуссия о «человеческом документе» сопровождалась семинаром, где участники школы работали с одним из образцов этого жанра — текстом Георгия Иванова «Распад атома».

Логичным завершением первого дня стало практическое занятие, предложенное Ильей Венявкиным и посвященное особому виду личного повествования, — сну как репрезентации символической автобиографии индивида и его эмоционального состояния. Изложения и интерпретации снов зафиксированы многочисленными дневниками ХХ века, доступ к которым возможен благодаря кропотливой работе участников проекта «Прожито» (Венявкин — один из его руководителей). Рамку для занятия задавала работа Ирины Паперно «Сны террора (Сон как источник для истории сталинизма)», благодаря которой возможно было вскрыть те особенности личного нарратива, которые ставили под вопрос принцип агентности нарратора (переключение активности-пассивности), принцип интерпретации символизма сновидений, основанный на существующих дискурсивных практиках, и особенности стратегий конструирования идентичности, возникающей в процессе интерпретации бессознательного состояния.

Второй день дискуссий позволил сделать акцент на проблеме изучения автобиографии с точки зрения психологии, а также на сложности практического доступа к основному источнику непосредственной автобиографической информации — другими словами, к архивам. Психолог Вероника Нуркова (МГУ) посвятила выступление анализу понятийного аппарата автобиографической памяти. Автобиографическая память — основной источник автобиографического нарратива и, как следствие, нарративной идентичности; она конструируется в силу способности индивида создавать себя в качестве субъекта, протяженного во времени жизненной истории, продуцировать воспоминания о прошлом, совершать мысленное путешествие во времени и т.д. Функциональность автобиографической памяти была продемонстрирована на практическом занятии, когда каждый получил возможность проанализировать связь этого явления с концепциями собственного «я» и выявить влияние рефлексии на формирование идентичности.

Непростой путь перехода от разрозненных архивных документов к законченной биографии стал центральным вопросом круглого стола, в котором приняли участие Елена Пенская (НИУ ВШЭ), Елена Коркина(Дом-музей Марины Цветаевой) и Павел Полян (НИУ ВШЭ). Обсуждение касалось особенностей современной работы с архивом, принципиально изменившейся после смены политического режима в стране — доступ к документам во многом стал легче. Однако все так же актуален вопрос взаимодействия с наследниками и, самое главное, этические аспекты архивной работы, то есть право на интерпретацию автобиографических документов, возможность редактуры исходного повествования, например путем сокрытия части материалов. Такой подход к работе с архивными данными был раскритикован Еленой Коркиной, выступавшей за право открытости и доступности документов в их первоначальном виде.

На третий день дискуссия переместилась в область публичного бытования личного повествования. В лекции Татьяны Вайзер (РАНХиГС / МВШСЭН) личное повествование рассматривалось в рамках политической сферы — если широко понимать «политику» как искусство совместного общежития и способ создания/разделения групповой и индивидуальной чувственности. Опираясь на теоретические и методологические рамки, предложенные Нэнси Фрэзер, Кэти Карут и Айрис Янг, докладчица выдвинула тезис, что рассказываемая от первого лица история, во-первых, помогает вывести опыт человека или группы в сферу публичного и делает аудиторию сопричастной этому опыту, а во-вторых, позволяет сделать субъекта/
группу политическим актором, формируя их идентичность. В этом качестве личные истории стали особо востребоваными после Второй мировой войны, хотя они и ранее имели обыкновение возникать после глобальных исторических катаклизмов. Личное свидетельство становилось инструментом освоения пограничного и травматического опыта, и, следовательно, особо важную роль в нем стало играть сопротивление, возникающее из-за борьбы субъекта с конвенциональными моделями нарративизации, когда он пытается превозмочь блокировки и стремится изобрести язык, повествующий о травме и потере. Изобретая такой язык, можно нарушить целостность властного дискурса, создав гетерогенное дискурсивное поле, плюралистичное и демократическое по сути. Даже если травму невозможно вербализовать в акте личного свидетельства, можно указать на нее, сделав обсуждаемой. На примере личных рассказов о Холокосте (из фильма Клода Ланцмана «Шоа»), повествований о политических гонениях (выступления Малалы Юсуфзай), свидетельств о собственной жизни (фильм Яна Артюса-Бертрана «The Human») участники школы проанализировали стратегии работы с травмой в личном повествовании.

Существование личного свидетельства в публичном пространстве стало предметом обсуждения на круглом столе «Личное свидетельство в актуальных медиа», в котором участвовали журналисты Дэвид Филипов(«Washington Post»), Сергей Строкань («КоммерсантЪ»), Нина Назарова(«Би-би-си») и преподаватель Санкт-Петербургского университета Светлана Бодрунова. Представители медиаиндустрии в один голос отметили, что в последнее время количество личных историй и ориентированных на них медиа (блоги, социальные сети) неумолимо растет и поэтому теряет популярность (хотя и не исчезает совсем) привычный формат изложения новостей — рассказ очевидца и обрамляющий его ком-
ментарий ведущего. Не опосредованная таким коммуникативным фреймом история, излагаемая от первого лица, устраняет многочисленные «фильтры» и тем самым сокращает дистанцию между зрителем и «автором», делая поле медиа более демократичным и партиципативным. Тем не менее с распространением такого рода свидетельства сопряжена проблема верификации: отсутствие вводимых сверху фильтров подразумевает отсутствие модерации и проверки источника, а следовательно, ответственность за модерирование ложится на реципиента: ему необходимо учитывать, кто говорит, каким авторитетом и доступом к информации он обладает, насколько излагаемая история расширяет новостное пространство, насколько она уникальна и т.п. Все это — базовые составляющие навигации в современном медиапространстве, более субъектно ориентированном, чем когда-либо.

Ориентированность на субъекта-повествователя и его личный нарратив очевидна не только в сфере новостных СМИ, но и в образовательной и музейной сферах — также неотъемлемых составляющих современной медиасреды. Обсуждению этого вопроса был посвящен второй круглый стол, «Личное повествование в педагогической коммуникации», в котором участвовали Иван Гринько (МВШСЭН), Константин Андреев(Музей истории Гулага) и Михаил Павловец (НИУ ВШЭ). Гринько подчеркнул, что в последнее время кураторы музейных экспозиций все чаще выстраивают музейное пространство вокруг нарратива (а не наоборот): нарратив превращается в главный связующий элемент между музеем и посетителем. В этом плане показательно приумножение личностных и личных нарративов как музейных сценариев. Это актуально для таких музеев, как Музей Ельцина в Екатеринбурге, Военный музей в Праге, Музей разбитых сердец в Загребе — все эти места объединяет интерес авторов музейной композиции к коммуникации памяти о противоречивом и сложном историческом событии.

То, как личный нарратив функционирует в работе музея, на конкретном примере продемонстрировал Константин Андреев, руководитель образовательного центра Музея истории Гулага. Личный нарратив — неотъемлемая часть экспозиции этого музея, ведь только через частные истории удается в полной мере выйти на историю глобальную — так звучал основной тезис его доклада. Обращение к личной истории докладчик проиллюстрировал при помощи конкретной практики: работы групп школьников при образовательном центре музея, которая организована вокруг расшифровки личных документов, писем и дневников. Соотносясь с их авторами, подростки настраиваются на восприятие общей истории эпохи, исподволь выходят на ее сквозной сюжет — тему репрессий. При этом знакомство с таким сложным и противоречивым антропологическим опытом происходит не в порядке назидательной трансляции догмы, но в процессе эмоциональной и аффективной идентификации с авторами личных свидетельств. Позже доклад Андреева был дополнен «выходом в поле»: участники летней школы посетили Музей истории Гулага и на месте читали частные «тексты»-свидетельства, сообщающие конкретно-чувственный опыт репрессированного субъекта.

Как отметил в своем выступлении Михаил Павловец, в современном образовательном процессе, в частности в преподавании литературы, начинает доминировать схожая установка: личностная, эмоциональная вовлеченность в образовательный процесс (посредством нарратива как инструмента) берет верх над властным и авторитетным навязыванием нормативных представлений. Роль учителя как посредника в передаче знаний о литературе в последнее время подвергается ревизии: сейчас не востребованы ни традиционный учитель-наставник, ни учитель-харизматик, настаивающие на верности собственной интерпретации. Новый тип учителя — учитель-тьютор, организатор процесса обучения как интерсубъективного взаимодействия между педагогом и учеником. Учитель-тьютор, в отличие от наставника и харизматика, общается с подопечными как с равными и делегирует им читательскую и интерпретативную агентность. Именно ученик отвечает за отбор читаемых произведений; мнение ученика учитывается тьютором в первую очередь и может при необходимости корректироваться, но не отбрасываться или подменяться собственным. Изучение литературы, приобретение навыков толкования текста становится, таким образом, частью личной биографии ученика и катализатором его становления как самостоятельного субъекта. Только за помощь в становлении ученика как личности может быть ответственен тьютор.

В завершающий день работы школы развернулась дискуссия вокруг личного повествования как социологической проблемы. Социологический взгляд обуславливает корреляцию теории и практики, аккумулирует различные подходы, рассмотренные в предыдущие дни. Такая стройность была достигнута благодаря выступлению Елены Рождественской (НИУ ВШЭ), предложившей обратить внимание на способы реконструкции биографии с помощью нарративной идентичности, которая формируется в процессе непосредственной коммуникации, принимающей форму нарративного интервью. Говоря о биографии или автобиографии, докладчица подчеркивала двойственный характер этого концепта. С одной стороны, это «предструктурированные» дискурсивные практики, обусловленные социальным контекстом и жанром, с другой — это имеющаяся концепция собственного «я». Данные теоретические изыскания были подкреплены практикой, в процессе которой осуществлялась реконструкция нарративной идентичности Ирины Хакамады (было проанализировано ее интервью) на основе нарративной организации временнóго ряда, отбора нарративных событий, соответствия времени рассказа и рассказанного времени и т.п.

Круглый стол с режиссерами Холли Моррис и Майклом Ковнатомфокусировался на специфической форме личного свидетельства — киносвидетельстве (фильм Моррис и Ковната «Чернобыльские бабушки»). Опыт Чернобыльской трагедии в снятом ими фильме передан через личные истории жителей зоны отчуждения. Картина состоит из интервью, диалогов и съемок от первого лица, на первый взгляд кажущихся любительскими. Собрать сырую документальную фабулу личных свидетельств в единое целое, в сюжет, поведанный субъектом при помощи регистрирующего все «киноглаза», помогают средства киноязыка — монтаж и закадровый (недиегетический) звук. Именно за счет монтажной пересборки и обрамления кадров суггестивным звуковым сопровождением фильм превращается в личную историю тех, кто его снял, — историю об опыте соприкосновения с жизнью в нескольких километрах от Чернобыльской АЭС.

Завершил школу круглый стол, в котором приняли участие Джеймс Верч(Университет Вашингтона в Сент-Луисе) и Олег Будницкий (НИУ ВШЭ). Круглый стол подвел итог полемике вокруг таких направлений в современном интеллектуальном поле, как коллективная память и история. Выступающими была определена значимость роли личного повествования в контексте конструирования национальной идентичности, основанной, в первую очередь, на коллективной памяти, в исследованиях которой часто подспудно присутствует мысль, что история объективна, и это заставляет отбрасывать личный нарратив, в то время как именно на нем строится коллективная память. Роль личного повествования как локального опыта для понимания глобального была отражена в исследовании, которое было проведено Верчем и его коллегами. С помощью онлайн-интервью были опрошены представители одиннадцати стран, которых попросили составить рейтинг наиболее важных событий Второй мировой войны. Данные были использованы для выявления принципов формирования национальной идентичности на основе личного повествования.

Завершая, можно сказать, что XX Фулбрайтовской летней школе удалось выстроить междисциплинарную логику в такой глобальной и сложной теме, которая, как казалось, уже обрела свои рамки и традиции в каждой из исследовательских областей — таких, как история, филология, социология и антропология. Уникальный опыт мероприятия позволил по-новому взглянуть на применение и разработку понятийного аппарата, заставляя его работать в совершенно разных плоскостях.