Evgeniy Savitskiy. How the Merchant Kalintsov in Vienna in 1882 Showed Samoyeds: Obedience and Resistance of “a Kind of Animals”

Выйдя прогуляться пасхальным воскресеньем 1882 года, профессор Венского университета Фридрих Мюллер, лингвист и востоковед, заметил на улице огромный плакат с изображением человеческих фигур почти в полный рост. Плакаты сообщали, что в Вену с берегов Ледовитого океана прибыли самоеды с настоящей юртой и со своими оленями, а сопровождает их один русский. Увидеть самоедов можно в театре «Орфей» на Вазагассе — этот театр пользовался большим успехом у публики в холодную половину года [Müller 1886: 25]. Рассматривая рекламный плакат, профессор Мюллер заподозрил что-то неладное. Он вспомнил, что еще недавно в Вене рекламировали показ настоящих зулусов, прибытие которых привлекло большое внимание. Незадолго до этого, в 1879 году, зулусы в битве при Изандлване разгромили британский отряд под командованием подполковника Г. Пуллейна. Поражение англичан вызвало интерес к событиям в Южной Африке и к отважным победителям — зулусам. С особым сочувствием к борьбе зулусов относились в странах, у которых были не самые дружественные отношения с Великобританией. В немецкой прессе того времени порой проводились параллели между сражением при Изандлване и разгромом римских легионов в Тевтобургском лесу. Толпы венцев устремились, чтобы посмотреть на настоящих героев, исполнявших свои воинственные танцы, однако, как помнил профессор Мюллер, очень скоро выяснилось, что показываемые были никакими не зулусами, а «самыми безобидными неграми» [Ibid.] из племени темне, которых уже в Европе обучили тому, что должно было выглядеть как устрашающе дикие зулусские танцы. Когда подмена зулусов обнаружилась, в дело вмешалась полиция, и устроителям пришлось свернуть свое представление, отправившись с ним в другие места. И вот, глядя на плакаты с самоедами, профессор Мюллер заподозрил еще один обман. Неужели и правда в Вену могли привезти настоящих самоедов? Может быть, публике на самом деле показывают «всего лишь» остяков? [Ibid.]

Сомнений у Мюллера прибавилось после того, как спустя пару дней один его знакомый, успевший посетить «Орфей», сообщил ему, что самоеды там сидят на сцене вокруг своей палатки на приличном удалении от публики и все попытки попросить их приблизиться оказались безуспешными. Огромный русский, сопровождающий самоедов, отвечал на все просьбы лишь усмешкой. Тогда Мюллер решил, что должен лично отправиться в «Орфей» и попробовать заговорить с самоедами на их языке. повстречав в Императорской и королевской придворной библиотеке знакомого журналиста Иоганна Мейснера, писавшего для «Дойче цайтург», Мюллер предложил ему пойти в «Орфей» вместе. Итак, 13 апреля после полудня они вошли в слабо освещенный зал театра, где посередине вокруг юрты действительно сидели некие одетые в меха существа, отгороженные от зрителей специальной решеткой [1]. Как пишет Мюллер: «…я был полон решимости напрямую обратиться к этим людям на их родном языке» [Ibid.] и, если они его поймут, выяснить, на каком диалекте они говорят, к какому самоедскому племени относятся.

Почему самоеды так интересовали Мюллера, и интересовали гораздо больше остяков? Будучи востоковедом и лингвистом, Мюллер активно занимался также этнографическими исследованиями, еще в 1873 году вышел в свет его ставший классическим труд «Всеобщая этнография» [Müller 1873]. В те годы про самоедов он знал крайне мало, но в 1881 году, за год до описываемых событий, во французском «Ревю д’антроположи» был опубликован составленный Эдмоном Варом обзор изданных в конце 1870-х годов работ русских зоологов А.П. Богданова и Н.Ю. Зографа [Vars 1881]. Зограф в преддверии Антропологической выставки в Москве 1879 года предпринял поездку на Север для сбора антропологического и этнографического материала: он скупал образцы «народной культуры», проводил измерения и даже тайком выкапывал и похищал останки умерших. Раздобыть хорошие трупы было сложно, ведь, как объяснил ученому помогавший ему о. Алексей Зуев, иерей Соломбальского собора в Архангельске, «самоеды хоронят своих покойников в небольших срубах, поставленных на чурбанчиках, отчего трупы делаются жертвами медведей и других хищников» [Зограф 1877: 4]. Однако о. Алексей знал хорошие места, где можно накопать трупов, и оказал ученому в этом посильную помощь. О своих находках Зограф сообщал в письмах старшему коллеге, профессору Богданову, который в канун выставки опубликовал исследование привезенных Зографом черепов [Богданов 1879]. Сам Богданов для подготовки Антропологической выставки предпринял путешествия в Поволжье и Финляндию.

Антропологическая выставка 1879 года в московском Манеже была не первой такого рода, самоеды (в виде манекенов) демонстрировались там же на Этнографической выставке 1867 года и на сделанных тогда фотографиях видны условный скалистый ландшафт, небольшая юрта-палатка и самоеды с оленем — возможно, нечто подобное мог видеть на плакате в Вене и профессор Мюллер пятнадцатью годами позже. На выставке 1879 года усилиями Зографа наряды самоедов выглядели уже более ярко и специфично, можно было увидеть меховые костюмы, которые потом сразу обратят на себя внимание профессора Мюллера при входе в зал «Орфея». Самоеды снова демонстрировались на фоне скал, которые использовались для членения экспозиционного пространства. В изданных выставочным комитетом работах Зографа «поездка к самоедам» и «Антропологический очерк самоедов» сообщаются интересные подробности как о жизни этого народа, так и о ходе исследований. Так, например, исследователь сообщает, «что Самоеды наедаются так сильно, что их нередко принуждены бывают катать по земле для лучшего хода пищи по пищевым путям; живот Самоеда, только что пообедавшего, по окружности своей увеличивается на целые десятки центиметров сравнительно с животом голодного субъекта» [Зограф 1878: 8] [2]. Читая эти строки сегодня, можно недоверчиво покачать головой: да как же такое может быть, чтобы живот за раз увеличивался на десятки сантиметров? Но когда Зограф рассказывает, как был больно укушен самоедом за палец во время снятия слепка с его зубов, или о том, что в связи с его измерениями прошел слух, будто самоедов будут теперь брать в солдаты, и потому самоеды упорно сопротивлялись обследованиям [Зограф 1877: 5, 9], то, кажется, не доверять исследователю нет оснований. Сопротивление самоедов делало порой экспедицию Зографа опасной для жизни:

На одном из кочевьев в северной части Канинского полуострова на предложение мое смериться самоеды отвечали решительным отказом. Когда я стал уговаривать старшего из кочевников показать другим благой пример и начать мерить, то из соседнего чума выскочил молодой самоед с самыми отвратительными русскими ругательствами и приказывал мне поскорее убраться из их кочевья, но только пешком и без багажа. На мой ответ, что я готов удалиться, но только с багажем и на оленях, самоед удвоил свои ругательства и призвал товарищей, числом человек 6 или 7, чтобы привести свое требование в исполнение. На просьбы мои доставить меня к старшине отвечали решительным отказом, и когда я, вышедши из терпения, стал грозить наказанием мирового посредника, мне было заявлено, что мне не видать более «ни Руси, ни посредника». Увидавши подъезжавшего самоеда, я приказал ему помочь мне связать наиболее буйного, уже не раз замахивавшегося на меня, но самоед принял сторону товарищей, а буян отвечал тем, что, засучив рукава, с камнями направился на меня с целями для меня далеко не приятными. Я вынул револьвер и объявил, что буду стрелять по каждому, кто осмелится напасть на меня; самоед не смутился и достал откуда-то кремневую пищаль, и Бог знает, чем кончилась бы эта курьезная дуэль, если бы мне не пришло в голову указать на 5 отверстий в револьвере и заявить, что “моя пищаль стреляет пять человек сразу”; это заявление было поддержано сопровождавшим меня писарем, который во все продолжение сцены был лишен возможности помочь мне, так как около него стояли три самоеда, бившие его при первой попытке открыть рот. Самоеды разошлись и отправились куда-то на совещание. Ночью самоеды вздумали перекочевать... [Зограф 1877: 13].

Cопротивление самоедов в описании Зографа выглядит диким и иррациональным, наиболее активно сопротивляющийся молодой человек определяется как «буйный», Зограф даже считает правильным его связать. Под конец, однако, тон истории меняется на ироничный. Яростному сопротивлению противопоставляется остроумная выдумка, которая должна позабавить читателя. Эти и другие занимательные истории, которыми полны сочинения Зографа, делали самоедов совершенно удивительными «субъектами» для посетителей выставки 1879 года и читателей специально изданных к ее открытию богато иллюстрированных книг. По-видимому, и Мюллера самоеды, будучи весьма опасными, интересовали так же, как и воинственные зулусы.

У австрийской публики были и особые причины интересоваться коренными жителями Севера. В 1873—1874 годах в Арктике побывала знаменитая экспедиция Карла Вайпрехта и Юлиуса Пайера, открывшая Землю Франца Иосифа. Вынужденные бросить свое затертое льдами судно, Пайер и Вайпрехт тем не менее смогли вывести свою экспедицию обратно почти в полном составе и были триумфально встречены на родине. После тяжелого поражения в войне с Пруссией и территориальных уступок Италии, после вынужденного разделения страны на австрийскую и венгерскую части, за которым последовали требования равноправия со стороны других национальностей, читатели, следившие за новостями об экспедиции Пайера—Вайпрехта, могли снова ощутить себя частью единой великой державы. В экспедиции участвовали представители разных народов империи, которые, работая вместе и вместе претерпевая невзгоды, смогли победить, выжить в труднейших условиях, сделать известными человечеству новые земли [Schimanski, Spring 2015]. Пайер увлекательно описал свое путешествие на Север в книге, переведенной впоследствии на многие языки и собственноручно им проиллюстрированной [Пайер 1935], исследователь создавал также большие живописные полотна, посвященные Северу и его покорителям [3]. В начале 1880-х годов самоеды часто упоминались в европейских газетах в связи с удачно завершившейся экспедицией Норденшёльда (1878—1880), что усиливало интерес к этому народу. Но вернемся к профессору Мюллеру.

Войдя в зал «Орфея», Мюллер подошел к самому краю решетки, за которой сидели самоеды, и громко обратился к старшему из них: «Хасавану?» («Ты самоед?»). «Хасавадм!» — ответил ему тот, то есть «да, я самоед». Далее профессор спрашивает: «Говоришь ли ты по-самоедски?», и человек подтверждает, что да, говорит. Узнав, что самоеда зовут Васко, Мюллер командует: «Васко, подойди ближе!», и «косматый» самоед действительно выполняет команду — он слез с саней, на которых сидел, и приковылял поближе [Müller 1886: 25]. Как потом объяснит русский переводчик, Васко потерял одну ногу и часть пальцев на руках в борьбе с белым медведем. «Толахар!» («Считай!») — повелел затем Мюллер, и Васко начал послушно считать: «Ньопой, сидеа, ньяхар, тьет, самльянг...» [Ibid.]. Примечательно, что Зограф в «поездке к самоедам» отмечал как раз неспособность представителей этого народа к счету:

Самоеды не знают, сколько им лет; они вообще считают очень плохо, ни один из них не мог мне ответить, сколько у него оленей; даже на вопрос о числе детей самоеды не могут ответить и начинают перечислять их имена, хотя бы их было всего трое. В Мезени мне рассказали, что при посещении Архангельска Его Императорским Высочеством Великим Князем Константином Николаевичем было представлено несколько самоедских семей; на вопросы свиты Его Высочества о численности семьи ни один самоед не мог ответить сразу, между тем как приказание стать по семьям исполнялось чрезвычайно быстро [Зограф 1877: 9].

Несмотря на это, именно способность к правильному счету до десяти окончательно убеждает Мюллера в подлинности самоедов. таким образом, оказалось, что, в отличие от зулусов, самоеды (ил. 1) не были фальшивыми, что они относятся к «племени юраков» (т.е. ненцев) и приехали с острова Варандей [4], находящегося к востоку от устья Печоры и примерно к югу от Новой земли, на которой у жены Васко есть родственники. По документам Васко был Василием Конюковым, об этом сообщает антрополог Й. Матейка в отчете об эксгумации его тела в научных целях в 1893 году [Matiegka 1893: 62—63]. Васко/Василий Конюков умрет в Праге 19 августа 1882 года, всего через несколько месяцев после беседы с Мюллером в «Орфее». Другие участники труппы известны только по нерусским именам: с Васко в Вену приехала его жена Ньейе, их маленький сын Ортье, а также юноша Идерах и девушка Пириптия, у которых зимой следующего, 1883 года в Берлине родится ребенок.

Ил. 1. «Изображения пяти юракских самоедов» (1882).

Примечательно, что имя Ортье — финское, характерное для живших южнее ненцев коми-зырян. Имя Васко напоминает форму Васька, уменьшительную от имени Василий, но может соотноситься и с обычным у коми вариантом произношения Васьö. Впоследствии Матейка будет отмечать отличие черепа Васко как от черепов других участников труппы, так и от большинства хранящихся в Петербурге и Москве черепов самоедов. Возможно, что антропологически отличающийся Васко, чей сын имеет зырянское имя, на самом деле не был ненцем, хотя беседа именно с этим человеком убедила Мюллера в том, что тот самоед. Возможно, в беседе с Мюллером возникло недопонимание. Спрашивая «хасавану?», он имел в виду «ты самоед?», но слово «хасава» в ненецком обозначает и вообще мужчину, так что утвердительное «хасавадм» Васко могло не относиться к его национальности. Возможно, именно двусмысленность вопроса и послужила причиной отмеченного Мейснером смеха Васко. Коми-зырянским может быть и имя Идераха. В ненецком языке нет похожих слов, зато в языке коми есть слово «идöра», которое означает «аккуратный», «опрятный»; «хозяйственный», «домовитый».

Еще интересней женские имена. Девушку зовут Пириптия, и в ненецком языке есть похожее слово — пирибтя. означает оно «девушка». То есть ненецкая девушка на вопрос о том, как ее зовут, отвечала, что она девушка, причем она избегала называть свое имя не только в Вене, но и в других городах, где позднее экспонировались самоеды. Объясняется это, возможно, тем, что у ненцев называть взрослого человека по имени воспрещалось, вместо этого использовались обычно термины родства. Имя жены Васко, Ньейе, также имеет соответствие в ненецком языке («нея») и означает «тетка». То, что мужчины известны под личными именами, причем не ненецкими, может быть связано с тем, что они действительно были не ненцами, а коми-зырянами, а значит, в Вене таки обманывали публику. Возможно также, что мужчины, как это было принято у ненцев, в случае необходимости могли подменять собственное запретное имя иным, взятым из другого языка, что, впрочем, не требовалось в случае Ортье, который был еще ребенком. Как раз языковые свидетельства, надежно убеждающие Мюллера в том, что перед ним самоеды, не позволяют точно сказать, кем же были заинтересовавшие его люди на самом деле. Антропология конца XIX века стремилась к четкому определению и разграничению народов по языкам и диалектам, формам и размерам черепов, особенностям хозяйственной жизни, но это желание ясности сталкивалось с гораздо более сложной реальностью жизни людей.

Мейснер, опубликовавший по итогам совместного с Мюллером визита в «Орфей» статью в «Дойче цайтунг» [Meißner 1882: 1—2], сообщает, что показ был устроен русским купцом Алексеем Федоровичем Калинцовым, к которому в Архангельске присоединился в качестве импресарио господин Рааб из Пресбурга (совр. Братиславы). Мюллер описывает организаторов несколько иначе: когда он заговорил с самоедами, к нему подошли два человека — «господа Михайлович, русский, и Рааб, уроженец Пресбурга», которые были руководителями «каравана» (так обычно назывались труппы этнических типов). Узнав, что профессор намеревается расспросить самоедов в научных целях, Михайлович и Рааб позвали переводчика, «плотного белокурого русского», который и оказался Алексеем Федоровичем Калинцовым — его имя и у Мюллера приводится полностью, Михайлович же и Рааб называются только по фамилиям. Мюллер сообщает, что именно Калинцову удалось подвигнуть самоедов на длительное путешествие по Европе, так как он долгие годы занимался меновой торговлей с ними, частью самостоятельно, частью по поручению старшего брата, жил среди них и в совершенстве выучил самоедский язык. Михайлович и Рааб общаются с экспонируемыми людьми только через него. Таким образом, в описании Мюллера Калинцов выглядит «субподрядчиком», имеющим важное, но не главенствующее положение в «караване». Мейснер же, напротив, вовсе не упоминает Михайловича и лишь коротко — Рааба, уделяя все внимание беседе с Калинцовым как основным организатором. Позднее, зимой 1883 года, когда тех же самоедов, кроме умершего Васко, будут показывать в лейпцигском зоопарке (ил. 2) и на Шведском катке в берлинском пригороде Шпандау [D. 1883], журнал «Гартенлаубе» назовет в качестве организатора только Калинцова, помогавшие ему в Германии люди упомянуты не будут [J.v. 1883: 399].

Сообщенное Калинцовым о самом себе, по-видимому, соответствует действительности. В Архангельской губернии действительно был известен купеческий род Калинцовых (или Калинцевых). Возможно, Алексей Федорович был младшим братом или сыном мезенского купца Федора Федоровича Калинцова, владевшего мореходным судном. Сохранилась выданная Ф.Ф. Калинцову в 1868 году доверенность, по которой мезенские горожане поручали ему доставить из-за границы в рамках имеющейся у них беспошлинной квоты 600 пудов соли для посола рыбы [Ружников 2014: 227] [5]. Бывавший в северной Норвегии Ф.Ф. Калинцов мог видеть нередких там в те годы вербовщиков, нанимавших лапландцев для этнографических выставок и скупавших этнографические объекты. Впрочем, возрастающий спрос на этнографические объекты можно было заметить и непосредственно в Архангельской губернии. Зограф упоминает о том, что незадолго до него к самоедам приезжали англичане, платившие за представляющие этнографический интерес предметы большие деньги и тем «испортившие дело для будущих исследователей» [Зограф 1877: 5]. Примечательно, что Зограф добирался к самоедам как раз через Мезень, служившую основным транзитным пунктом на пути к ним. также именно в окрестностях Мезени, в Кузьмине перелеске, о. Алексей советовал искать целые скелеты самоедов. Появление англичан, а потом и Зографа, по-видимому, способствовало возникновению у Калинцовых плана по организации собственного дела, связанного со спросом на северную экзотику.

Ил. 2. Зундблад Г. Самоеды в Зоологическом саду Лейпцига: рисунок с натуры (1883). Ил. к ст.: v. J. Die Samojeden // Gartenlaube. 1883. H. 6. S. 95–97.

Отвечая на вопрос Мейснера, как ему пришла в голову идея привезти в Европу самоедов, Калинцов говорит, что давно торговал с ними, продавая «ножи, охотничьи ружья, стальные гарпуны, пестрые лоскутки для украшения женской одежды и особенно водку, много водки» [Meißner 1882: 1] в обмен на тюлений мех, а потом подумал, ведь и сами самоеды — все равно что диковинные животные («Wunderthiere»), и их можно неплохо пустить в оборот («kaufmännisch zu verwerten»). Нельзя с уверенностью сказать, принадлежит ли это сравнение самому Калинцову или его мастерски придумал журналист Мейснер, но, по-видимому, оно отражает общее настроение беседы.

Мейснер интересуется далее, как Калинцову удалось уговорить самоедов отправиться с ним в столь дальнее путешествие, и тот объясняет, что все дело в водке. И действительно, отмечает журналист, самоеды ежедневно вечером получают водку. Также антрополог Сомбати, проводивший позднее измерения этих самоедов, указывал, что они получают ежедневно 4—5 литров крепкого алкоголя, который пьют все, включая маленького Ортье. Обычно они при этом не пьянеют, но иногда он их видел и совершенно пьяными. Как отмечает З.Н. Куприянова, в эпических песнях ненцев нередко встречаются «яркие реалистические описания того, как русские купцы ездили по тундре и, спаивая ненцев, за бесценок забирали у них пушнину и оленей. При этом в песнях указываются конкретные названия местностей, поселков и рек. Подобные песни обычно заканчиваются тем, что герой-юноша убивает купцов и уезжает в родное стойбище» [Куприянова 1965: 45].

Калинцов сообщает, что сначала уговорил Васко, а затем согласились и остальные. Десять недель они на оленях добирались до Архангельска, потом еще три месяца до Петербурга. В пути самоеды спали, заворачиваясь в шкуры по двое. Вена была не первой остановкой каравана — самоедов по пути уже демонстрировали в Санкт-Петербурге, Варшаве и Кракове. Потом из Вены они отправятся в Будапешт, где останутся в течение июля, и в Прагу, где будут в августе. Из Австро-Венгрии караван Калинцова направится в Германию и Швейцарию, оттуда — во Францию. Самое позднее упоминание о самоедах, которое удалось найти, относится к ноябрю 1883 года, когда об их экспонировании говорится в «Бюллетене Лионского антропологического общества», но в Вене Калинцов сообщает Мейснеру о намерении провести лето во Франции и Англии, по-видимому, имея в виду лето следующего года.

Таким образом, благодаря интервью Мейснера есть возможность, пусть опосредованно, услышать организатора этого показа, что удается нечасто, о большинстве выставок этнических типов вообще известно довольно мало, исключение составляют те случаи, когда организаторами выступали крупные фирмы. Особенно плохо изучено участие российских предпринимателей в организации этнических выставок, как в их экспорте в Европу, так и в их импорте в Россию. В связи с этим невозможно пока сказать, насколько Калинцов был типичной фигурой и отличалось ли отношение к экспонируемым в тех случаях, когда организатором выступал, скажем, купец-татарин, как во время выставки сомали в Петербургском Луна-парке в 1912 году, когда, впрочем, тоже погиб один из участников.

Недостаточная изученность организации этих выставок не позволяет, в частности, ответить на вопрос о том, как к ним следует относиться сегодня: насколько это были унижающие человеческое достоинство расистские развлечения, или же, как отмечается в ряде недавних исследований, выставки могли быть разными по качеству организации, и в каких-то случаях они были построены на бессовестной эксплуатации показываемых людей, а в других, наоборот, об экспонируемых всячески заботились, и не только из гуманистических соображений, но и потому, что вывоз людей в Европу в тех странах, где их вербовали, иногда требовал обеспечения их прав, в частности посредством значительных финансовых гарантий. Предприниматели были также заинтересованы в том, чтобы хорошо себя чувствующие участники выставок радовали глаз посетителей. Смерть экспонируемых от болезней или несчастных случаев вредила деловой репутации. Таким образом, в современной историографии происходит ревизия резко негативного отношения к «человеческим зоопаркам», сложившегося в эпоху деколонизации. Основой для этой ревизии выступают сохранившиеся архивы крупных фирм, в первую очередь гамбургской фирмы К. Хагенбека, а также публикации в прессе, которые, однако, тоже представляют всегда европейский взгляд на эти выставки, и очень редко удается услышать голоса тех, кого экспонировали.

Калинцов, если судить по его интервью и по сообщениям о спаивании самоедов, кажется соответствующим типу бессовестного торговца людьми, что, по-видимому, было характерно для показов, организовывавшихся, как в данном случае, с очень небольшим бюджетом. В то же время представление самоедов как «все равно что животных», которыми можно распоряжаться по своему усмотрению, было, по-видимому, своего рода бахвальством Калинцова, пользовавшегося тем, что самоеды не могли опровергнуть его слова. Целый ряд указаний в текстах, а также сделанные венскими антропологами фотографии самоедов, возможно, позволяют увидеть эту историю с иной стороны.

Можно ли услышать голоса самоедов? Мюллер как будто передает прямую речь Васко, когда заставляет его отвечать на вопросы и считать до десяти. Мейснер в своем очерке не без доли пафоса пишет о том, что самоед Васко, первым из представителей своего народа «сошедший в цивилизованную Европу» от берегов «ледяного моря», был сильно удивлен и не смог не рассмеяться, услышав, как профессор Мюллер обращается к нему на его собственном языке [Meißner 1882: 1]. Хотя такая реакция выглядит по-человечески естественной и правдоподобной, Мейснер явно льстит своему ученому другу, чьи познания в юракском языке оказались якобы столь ошеломляющими для его носителя. Смеялся ли Васко на самом деле и что он при этом думал, сказать трудно, но в любом случае словарного запаса Мюллера хватило только на несколько простых вопросов и команд, в остальном он был вынужден полагаться на переводы Калинцова и его же рассказы, которые, вероятно, в свою очередь переводились Раабом.

Рассказ Мюллера служит предисловием к публикации антропологического исследования, выполненного его молодым коллегой по университету, которым оказался не кто иной, как Йозеф Сомбати, археолог и антрополог, в наши дни известный прежде всего как тот, кто нашел Виллендорфскую Венеру. Работы производились некоторое время спустя после первого визита Мюллера, когда с наступлением теплой погоды самоеды уже переселились из «Орфея» в зоопарк в Пратере [Müller 1886: 25]. Cомбати стремится фиксировать все, что может представлять антропологический интерес. Так, он отмечает, что самоедам, как и европейцам, свойственно краснеть — это обнаружилось, когда раздевали для обследования Пириптию. Отчет Сомбати включает в себя фотографии всех самоедов, включая маленького Ортье, одетыми и голыми (ил. 3—5). Лицо Пириптии на фотографии выглядит недобрым с опущенными углами губ и нахмуренными бровями. На фотографии в профиль как будто можно даже различить упоминаемый Сомбати румянец. Однако уверенно судить об эмоциях по фотографии трудно. Гораздо более однозначным свидетельством может быть вид итоговой таблицы измерений, содержащей множество прочерков. Все измерения Сомбати смог провести только с одним человеком, с Идерахом, чье имя стоит в таблице первым. Имеются также фотографии Идераха одетым, а также раздетым, по пояс и в полный рост. Следующим в таблице описывается Васко, который позволяет произвести почти все измерения головы, кроме тех, что связаны с ушами, тут появляются четыре прочерка. Кроме головы Васко позволил измерить еще ширину плеч, но в остальных 35 графах таблицы, относящихся к его телу, стоят прочерки. Примечательно, что Сомбати не смог сделать и фотографию раздетого Васко в полный рост, имеется только его изображение по пояс. Уже здесь можно заметить, что фотографии, которые кажутся воплощением всевластного объективирующего взгляда антрополога, оказываются лишь частичными репрезентациями тел, чьи рамки задаются самими фотографируемыми, не позволяющими свести себя к полностью послушным объектам. Среди сделанных фотографий нет и изображений в полный рост раздетых Пириптии и Ньейе, что снова находит соответствие в таблице, цифры и прочерки в которой распределяются, однако, иначе, чем у Идераха и Васко. Пириптия, как и Идерах, была, по-видимому, более открыта измерениям, она позволяет полностью измерить свою голову, Сомбати измеряет ее плечи, грудь, но, когда он доходит до бедер, в таблице появляется прочерки, 11 измерений получить так и не удалось. Ньейе, как и Васко, позволяет измерить лишь голову без ушей, а также ширину плеч. В отличие от Васко она еще позволила измерить свой общий рост. Маленький Ортье, как и Идерах, сфотографирован раздетым во весь рост, при этом на фотографии он выглядит несчастным и испуганным. однако и его колонка в таблице измерений не полна, очевидно, допустимость измерений здесь определяли родители: снова отсутствуют измерения ушей, но зато удалось сделать пару других замеров: расстояния от пола до кончиков пальцев и даже размера лобковой кости, но в итоге и в колонке про Ортье имеется 31 прочерк.

Ил. 3. «Идерах, Ортье, Идерах» (1882). Фотографии на вклейке к ст.: Szombathy J. Abbildungen von fünf Jurak-Samojeden // Mittheilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien / Red. J. Szombathy. Bd. XVI. 1886. S. 25—34.

Ил. 4. «Идерах, Пириптия» (1882). Фотографии на вклейке к ст.: Szombathy J. Abbildungen von fünf Jurak-Samojeden // Mittheilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien / Red. J. Szombathy. Bd. XVI. 1886. S. 25—34.

Ил. 5. «Васко, Ньейе, Ортье» (1882). Фотографии на вклейке к ст.: Szombathy J. Abbildungen von fünf Jurak-Samojeden // Mittheilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien / Red. J. Szombathy. Bd. XVI. 1886. S. 25—34.

Можно сказать, что сопротивляющиеся измерениям самоеды в Вене оказываются схожи с теми, что не давали себя измерить Зографу на Канинском полуострове. то, что они были вдалеке от родных стойбищ, не умаляло их решимости не позволять ученым прикасаться к некоторым частям тела или делать их предметом изображения, и никакой сильный алкоголь этого сопротивления сломить не смог. В то же время примечательно, что сопротивляются не все: Идерах дает себя измерить полностью, Сомбати сообщает даже о цвете волос у него между ног, такой информации у него не было ни о ком из других исследуемых. Пириптия стесняется демонстрировать бедра, но в остальном тоже дает себя измерить, включая уши, которые были неприкосновенны для более старшей пары. Таким образом, между самоедами существуют различия, связанные с полом и возрастом. Примечательно при этом, что возраст измеряемых в таблице указывается точно: Идерах — 20 лет, Васко — 54, Пириптия — 17, Ньейе — 45, Ортье — 6. Примерно через год тех же самоедов, кроме умершего Васко, во время выставки в Базеле исследует Й. Кольман, и его данные о возрасте самоедов будут такими: Ньейе ок. 45 лет, ее сын Ортье — 7 лет, девушка Пириптия ок. 16 лет, Идерах, ее муж, — ок. 30 лет. По-видимому, самоеды не могли сказать, сколько им точно лет, или определяли возраст исходя их своих представлений о времени, что дает столь значительные расхождения. При этом, хотя данные Кольмана менее точны, они выглядят более аккуратными, чем однозначные указания возраста у Сомбати, который, таким образом, подгоняет данные под должные стандарты научности и в итоге делает вид, что знает о самоедах больше, чем смог узнать на самом деле. Различия были, однако, не только в указаниях возраста. Кольман, делавший измерения в 1883 году, сумел быстро опубликовать их уже на следующий год, публикация же Сомбати по каким-то причинам задержалась до 1886 года, и венскому антропологу пришлось со смущением отметить, что между его измерениями и измерениями базельского коллеги существуют расхождения, которых никак нельзя ожидать от измерений одних и тех же людей год спустя [Szombathy 1886: 27] Кажущаяся точность таблиц венского антрополога, очевидность изображенного на фотографиях, как будто воплощающих могущество научного знания, на деле скрывают ограничения научного знания, его неспособность совладать с объектами исследования. В связи с измерениями Кольмана следует еще добавить, что к этому времени в «караване» появились еще женщина Хада 30 лет («хада» на ненец. яз. — бабушка) и мальчик Отцке 9 лет (возможно, от «отсöг», на яз. коми — помощь, содействие; в ненецком языке нет слов на отц/отс, в языке коми, напротив, слов на отс/öтс много). Хады и Отцке не было во время выставок весны 1882 — зимы 1883 годов в Австро-Венгрии и Германии, по-видимому, Калинцов смог получить их из России для пополнения труппы весной—летом 1883 года, что указывает на поддержку его предприятия из Мезени.

Самоеды, однако, ускользают от однозначного определения не только как живые люди, но и как аллегории, в которые они превращаются в текстах немецких авторов, и здесь снова нужно обратиться к тому специфическому контексту, в который оказались вписаны как самоеды, так и купец Калинцов в Вене в 1882 году. С одной стороны, можно сказать, что самоеды оказываются вписаны в то, что Джеймс Клиффорд описывал как этнографическую аллегорию спасения. Необходимость проведения исследования оправдывается для австрийских ученых вполне гуманистическими соображениями. Как пишет Мейснер, проживающие на огромных просторах вдоль побережья арктического моря самоеды представляют собой вымирающий народ, их осталось всего шестнадцать, а по другим данным, даже одиннадцать тысяч человек. При этом их язык уникален, вполне самобытен, не родственен никаким другим «североазиатским» языкам, относящимся к уральско-алтайской семье. Мейснер отмечает, что, по мнению профессора Мюллера, неправильно относить самоедский язык к общей группе североазиатских; уральские, алтайские и самоедские языки представляют собой три различные группы. Таким образом, исследование самоедов было крайне важно для разрешения вопроса о том, существует ли уральско-алтайская семья, существование которой долгое время допускалось под влиянием работ М. Кастрена. Примечательно здесь не только то, что предмет исследования (человек) имеет ценность в той мере, в какой оказывается поставщиком ценных ресурсов, в данном случае — лингвистических знаний. Кратко упоминаемое вымирание самоедов представляется как естественный процесс, которому подвержены слабые дегенерирующие народы, без связи с конкретными историческими условиями существования ненцев в Российской империи. В XIX веке русская колонизация вытесняла их все дальше на север, во все менее пригодные для жизни области, и попытки сопротивления, вроде восстания Ваули Пиеттомина в 1830-е годы, не могли изменить эту общую тенденцию. Ввиду вымирания самоедов европейский исследователь- лингвист оказывается культурным героем, который спасает их язык от исчезновения, фиксирует его для науки, что неспособны сделать сами самоеды. При этом, однако, для Мюллера важно не столько культурное наследие самоедов само по себе, сколько прояснение с его помощью взаимного соотношения языковых семей, заполнение белых пятен на лингвистической карте мира.

С другой стороны, противопоставления дикого и культурного, здорового и вырождающегося оказываются нестабильными, обратимыми, и это очень хорошо показывает текст Мейснера. Примечательно уже то, что если для Мюллера и Сомбати интересны прежде всего самоеды, то Мейснера ничуть не меньше занимает фигура большого бородатого купца Калинцова. Он тоже представляет собой определенную степень дикости, хотя и иную, чем у самоедов. Упоминая о том, что самоеды прибыли с острова Варандей, Мейснер оговаривается, что собственно родины у этих людей нет, так как они кочевники. Даже в летнее время, спасаясь от насекомых, самоеды стремятся жить там, где холоднее, и так из века в век пребывают они в диких местах, где не могла развиться никакая культура. В отличие от сибирских остяков, самоеды даже религии себе создать не смогли, у них нет ни шаманов, ни колдунов-целителей. Нет у них и кулинарного искусства, они все едят в сыром виде, что «вызывает отвращение даже у их русских соседей» [Meißner 1882: 1]. Так, через двусмысленное противопоставление, русские оказываются вписаны в общую с самоедами безрадостную картину северной дикости.

Далее, однако, в рассуждениях Мейснера следует удивительный поворот: по его мнению, многие поумерят свое самомнение, когда узнают, что самоеды живут в Европе и, таким образом, сами являются европейцами. Мейснер не останавливается на этом оспаривании культурной иерархии и идет еще дальше, переворачивая ее: хотя у юраков, как он пишет, нет религии, иногда они делают идолов и дают им пить кровь оленей, впрочем, не очень рассчитывая на сверхъестественную помощь, ведь небо слишком большое, чтобы заботиться о проблемах отдельных людей. В этом отношении, замечает Мейснер, самоеды прозорливей многих европейцев. Тут надо отметить, что венская «Дойче цайтунг» («Немецкая газета»), в которой был опубликован «естественно-научный фельетон» Мейснера, выражала взгляды светских немецких националистов. Именно для них не слишком полагающиеся на небо юраки оказываются прозорливей немцев-католиков, все еще уповающих на стародавний религиозный универсализм и наднациональный габсбургский легитимизм. Примечательно, что на первой полосе газеты размещено всего два материала: начало фельетона о выставке самоедов и над ним редакционная статья по поводу сложения с себя депутатских полномочий бароном фон Вальтерскирхеном, выразившим таким образом свой протест против утраты австрийской политикой ее национально-немецкого характера. Автор посвященной этому событию редакционной статьи критикует барона за то, что тот думал главным образом о немцах в альпийских регионах, полагая второстепенными интересы тех, что живут в Богемии и Моравии. Между тем, именно там должен решиться вопрос о политической власти немцев. В статье имелись в виду сделанные в начале 1880-х годов правительством Тааффе, нуждавшимся в поддержке чешских депутатов, уступки в языковом вопросе, что угрожало положению не владевших чешским немецких чиновников. Таким образом, общие расистские стереотипы приобретают в тексте Мейснера более специфическое значение, связанное с конкретной политической ситуацией, угрозой для немцев проиграть в борьбе с иными народами империи.

Двойственность образа самоедов у Мейснера проявляется и в том, как он характеризует самоедских женщин. Говоря о них вообще, немецкий журналист называет их «безвольными рабочими животными своих мужей», но, наблюдая за теми двумя женщинами, что приехали в Вену, Мейснер замечает, что, «как кажется, обе наши юракские дамы за время путешествия по цивилизованной Европе обрели некоторую самостоятельность. Мало в чем удается подметить их подчиненное положение» [Ibid.]. Таким образом, обнаруженное Мейснером несоответствие Пириптии и Ньейе стереотипному представлению о «все равно что животных», стремление вписать их обратно в рамки этого стереотипа приводит к тому, что две женщины неожиданно оказываются образцом европейской эмансипации, по поводу которой Мейснер, конечно, тоже иронизирует, превращая дикарок в феминисток, а феминисток — в дикарок.

Этому круговращению образов можно было бы не придавать значения как обычной журналистской эквилибристике, если бы за этим не стояли те же самые затруднения в определении выставляемых людей, с которыми столкнулись и ученые-антропологи. Являются ли эти эмансипированные самоедские женщины настоящими дикарками? На каком языке нужно с ними разговаривать? Парадоксальным образом подлинность выставляемых людей проявляется не столько в том, что показывается, сколько в различных формах уклонения: в неполных фотографиях, в неназываемых именах, в неприкосновенности некоторых частей тела.

Уже в июле самоеды отправились в Будапешт, а затем и в другие города, но история эта не давала покоя австрийским антропологам. Эксгумация умершего в Праге Васко десять лет спустя, замена неадекватных описаний самим мертвым и полностью доступным телом были последней попыткой прорваться наконец к антропологической подлинности. Производившему новые измерения Матейке приходится, однако, констатировать, что черепа самоедов являют собой большое многообразие, происходящее, по-видимому, от смешения финских и монгольских элементов, так что свести все к одному определенному типу едва ли представляется возможным [Matiegkа 1893: 63].

 

Библиография / References

 

[Богданов 1879] — Богданов А.П. Черепа самоедов, находящиеся в Краниологическом собрании общества любителей естествознания. М.: Типогр. М.Н. Лаврова, 1879. (Из протоколов заседаний Комитета по устройству Антропологической выставки.)

(Bogdanov А.P. Cherepa samoedov, nakhodyashhiesya v Kraniologicheskom sobranii Obshhestva lyubitelej estestvoznaniya. Moscow, 1879.)

[Давыдов, Попов 2005] — Давыдов Р.А., Попов Г.П. Оборона русского Севера в годы Крымской войны. Екатеринбург: УрО РАН, 2005.

(Davydov R.А., Popov G.P. Oborona russkogo Severa v gody Krymskoj vojny. Ekaterinburg, 2005.)

[Зограф 1877] — Зограф Н.Ю. Поездка к самоедам. М.: Типогр. М.Н. Лаврова, 1877. (Из протоколов заседаний Комитета по устройству Антропологической выставки.)

(Zograf N.Yu. Poezdka k samoedam. Moscow, 1877.)

[Зограф 1878] — Зограф Н.Ю. Антропологический очерк самоедов. М.: Типогр. М.Н. Лаврова, 1878. (Из протоколов заседаний Комитета по устройству Антропологической выставки.)

(Zograf N.Yu. Аntropologicheskij ocherk samoedov. Moscow, 1878.)

[Куприянова 1965] — Куприянова З.Н. (Сост.). Эпические песни ненцев / Под общ. ред. Е.М. Мелетинского. М.: Наука, 1965.

(Kupriyanova Z.N. (Ed.). Epicheskie pesni nentsev. Moscow, 1965.)

[Пайер 1935] — Пайер Ю. 725 дней во льдах Арктики. Л.: Главсевморпуть, 1935.

(Payer J.V. Die österreichisch-ungarische Nordpol-Expedition in den Jahren 1872—1874. Wien, 1876. — In Russ.)

[Ружников 2014] — Ружников А.В. Мир решил — общество приговорило // Труды Архангельского центра Русского географического общества. Вып. 2. Архангельск, 2014. С. 225—229.

(Ruzhnikov А.V. Mir reshil — obshhestvo prigovorilo. In: Trudy Аrkhangel’skogo tsentra Russkogo geograficheskogo obshhestva. Issue 2. Аrkhangel’sk, 2014. P. 225—229.)

[Савицкий 2018] — Савицкий Е.Е. Демоны в зоопарке: Современное искусство и колонизация Севера в России 1890-х годов // НЛО. 2018. № 144. С. 260—284.

(Savitskiy E.E. Demony v zooparke: Sovremennoe iskusstvo i kolonizatsiya Severa v Rossii 1890-kh godov // NLO. 2018. № 144. P. 260—284.)

[D. 1883] — D. Die Schlittenfahrt der Samojeden auf einer Berliner Eisbahn // Über Land und Meer: Allgemeine Illustrierte Zeitung. 1883. № 20. S. 399, ill. S. 400.

[J.v. 1883] — J.v. Die Samojeden // Die Gartenlaube. 1883. S. 95—97.

[Lewis-Jones 2016] — Lewis-Jones H. Imagining the Arctic: Heroism, Spectacle and Polar Exploration. L.; N.Y.: I.B. Tauris, 2016.

[Matiegkа 1893] — Matiegka J. Der Schädel des Samojeden Wasko // Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien. Bd. XXIII (Der neuen Folge Bd. XIII). Wien: A. Hödler, 1893. S. 62—63.

[Meißner 1882] — Meißner J. Feuilleton. Naturwissenschaftliche Rundschau // Deutsche Zeitung. 1882. 14. April. № 3692. S. 1—2.

[Müller 1873] — Müller F. Allgemeine Ethnographie. Wien: A. Hölder, 1873.

[Müller 1886] — Müller F. Einleitung zu: Szombathy J. Abbildungen von fünf Jurak-Samojeden // Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien. Bd. XVL (Der neuen Folge Bd. VI). Wien: A. Hödler, 1886. S. 25—26.

[Potter 2007] — Potter R.A. Arctic Spectacles: The Frozen North in Visual Culture, 1818—1875. Washington: University of Washington Press, 2007.

[Schimanski, Spring 2015] — Schimanski J., Spring U. Passagiere des Eises: Polarhelden und arktische Diskurse, 1874. Wien: Böhlau, 2015.

[Szombathy 1886] — Szombathy J. Abbildungen von fünf Jurak-Samojeden // Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien. Bd. XVL (Der neuen Folge Bd. VI). Wien: A. Hödler, 1886. S. 27—34.

[Vars 1881] — Vars E. Les Samoyèdes, d’après Bogdanoff et Zograff // Revue d’anthropologie. 1881. 10-ème série. T. 4. P. 117—127, 295—305.