В недавнем эссе я обратил внимание на то, что на протяжении эпохи модерна капитализм и социализм совмещались в режиме поочередного нарушения и восстановления баланса, существующего между ними [1]. Рискнул на этом основании предположить, что так было и так будет всегда. В пользу этого предположения – чисто умозрительный аргумент: жизнеспособный модуль совместности должен комбинировать устойчивость с подвижностью (традицию с харизмой) [2], а их, соответственно, обеспечивают два идеальных типа социального взаимодействия индивидов и групп – кооперация и конкуренция с их эпифеноменами: принципом совместного (социализм) и индивидуального (капитализм) присвоения и использования ресурсов. Чрезмерное преобладание одного из них кончается глубоким кризисом. Несбалансированный капитализм привел к катастрофе в первой половине ХХ века. Тотальный кремлевский социализм кончился крахом. Баланс между ними постоянно нарушается по ряду причин, из которых сейчас назовем лишь одну: изменения условий и содержания жизни, то есть производительных сил (Маркс) и образа жизни. Поэтому баланс никогда не восстанавливается в прежнем виде. Он меняется количественно [3], структурно-содержательно и институционально. Эти изменения и есть главное направление эволюции общества.

Опасаюсь, что в тот раз я был недостаточно осторожен, и могло создаться впечатление, что я представляю этот тезис как магистральный. Это, конечно, не так. Предположение, что именно совмещенность капиталистических и социалистических практик – это норма, вполне периферийно, если не еретично [4].

Магистрально, наоборот, представление, что капитализм и социализм не поддерживают друг друга, а вытесняют вплоть до полного элиминирования. Этикетки «капитализм» и «социализм», однажды появившись в политической сфере, сразу попали в контекст понимания всемирной истории как поступательного, восходящего и финального процесса, который привычно называется «прогресс» и мог бы называться «ортогенезом». К несчастью, это представление ко всему прочему оказалось геополитически инструментально в эпоху «холодной войны».

Марксизм считал прогрессом переход от капитализма к социализму на дальнейшем пути к коммунизму. С этим «учением» были согласны далеко не все, хотя противоположного ему долго не было. Но с некоторых пор такое «учение» появилась и даже возобладало. В рамках того же представления о восхождении общества к «совершенству» последней стадией был назначен не социализм, а капитализм.

Важная фактура как будто бы дает для этого основания. Родовая община была социалистической par excellence. Сам Маркс так ее понимал. А поскольку она есть архаика, то и социализм – архаика, не так ли? И, чем больше мы знаем об организованных общностях древнего мира, тем больше они начинают казаться социалистическими. В самом деле, как еще квалифицировать общество с таким высоким уровнем обобществления всех ресурсов и централизации их использования, как Египет фараонов или имперский Рим? Их называют часто «патримониально-бюрократическими», но именно так с некоторых пор называют и современный социализм (не только кремлевскую версию).

Социализм, таким образом, становится синонимом традиционного общества, а тенденция к социализму в эпоху модерна толкуется либо как рецидив агонизирующего прошлого, то есть спазм «демодернизации», либо как паллиатив, оказавшийся удобным для подготовки традиционных обществ к модерну. Такие яркие и драматические повороты истории, как демонтаж кремлевского и пекинского социализма, а также менее заметное быстрое свертывание социалистических поползновений в «третьем мире» сильно повлияли на умы. Представление об окончательной победе капитализма (модерна) над социализмом (традиция) к концу ХХ века достигло пика популярности и породило авторитетный научный дискурс. Наметилось даже что-то вроде учения (хотя и не артикулированного строго догматически): «научный капитализм» – зеркальное отражение «научного коммунизма», сочиненного когда-то давно в мозговых трестах КПСС из обрывков первоначального марксистского дискурса [5].

***

Бранко Миланович, назвав свою последнюю книгу «Капитализм в одиночестве» [6], пишет:

«Доминирование капитализма как лучшего или даже единственного способа организовать производство и распределение кажется несомненным. Никакой альтернативы ему не видно. Это объясняется его способностью побуждать людей, поощряя их собственный интерес и приобретательский инстинкт, к тому, что они, действуя по отдельности, создают блага и повышают средний уровень жизни во всем мире в таких масштабах, которые еще 100 лет назад считались бы почти утопическими».

Но этим согласием со знаменитым тезисом Адама Смита лояльность Милановича ныне магистральному представлению исчерпывается. Он не считает, что победой капитализма история кончается. Сам капитализм у Милановича продолжает эволюционировать. Главное направление этой эволюции – стирание границы между получателями зарплаты и прибыли.

Вначале это был «классический капитализм» или тот, который интерпретировали его современники Рикардо и Маркс. Рабочий получает доход только в виде заработной платы, а капиталист – только как прибыль на капитал. Все капиталисты богаче, чем все рабочие. Перераспределение дохода от труда и дохода от капитала не уравновешено. Через налоги и трансферы перераспределяется минимум доходов. Неравенство индивидов очень велико. Преимущество богатства передается из поколения в поколение.

Далее следует «социал-демократический капитализм». Рабочие по-прежнему живут только на зарплату, а капиталисты – только на доход с капитала, но уже не все капиталисты богаче рабочих. Перераспределение дохода через налоги и трансфер значительно; доступно бесплатное здравоохранение и образование. Межличностное неравенство умерено. Равный доступ к образованию допускает возможность поколенческого перехода из одной имущественной категории в другую.

То, что установилось теперь, Миланович называет «либеральный меритократический капитализм». Большинство получают как зарплату, так и доход с капитала. Чем богаче индивид, тем больше доля дохода с капитала в его общем доходе. Так что очень богатые имеют только доход с капитала. Но более благополучные, скажем, 5% имеют также и трудовой доход. По мере того, как общество становится все богаче, растет доля капитала как источника совокупного дохода индивидов и становится все больше индивидов, получающих одновременно доход с капитала и зарплату. Налоги и трансфер перераспределяют значительную часть совокупного дохода. Но появляется социальный «сепаратизм». Богатые предпочитают инвестировать в свое образование (частная школа) и здоровье (частная медицина) Межпоколенческая мобильность становится меньше, чем в условиях социал-демократического капитализма.

Заметна и тенденция к «народному капитализму». При нем каждому принадлежит примерно одинаковая доля в доходе с капитала и в совокупной заработной плате. Разница в доходах еще сохраняется, но тенденция к нарастанию неравенства не заметна. Прямое перераспределение ограничено, но бесплатное здравоохранение и образование поддерживают межпоколенческую вертикальную мобильность.

Мыслим также «эгалитарный капитализм», при котором каждый получает примерно одинаковый доход с капитала и с трудовой деятельности. Так, что значительный рост доли совокупного капитала в создании валового продукта не ведет к росту неравенства. Межличностное неравенство незначительно. Перераспределительная роль государства ограничена социальным страхованием. Относительное равенство доходов гарантирует равенство возможностей. Либертарианство, капитализм и социализм сближаются – так завершает Миланович свой этюд поступательной трансформации капитализма.

Эгалитарного капитализма еще нет и его предстоит «построить», «если это будет сочтено желательным», как пишет Миланович. И далее он намечает программу такого строительства. Во-первых, налоговые преимущества для среднего класса – в особенности для того, чтобы сделать более доступными финансовые рынки и жилой фонд. Соответственно, следует повысить налогообложение богатых. Так же необходимо вернуться к высокому налогу на наследство. Цель – уменьшить концентрацию богатства в руках богатых. Во-вторых, нужно повысить качество школьного обучения. Школа должна быть доступна не только для средних слоев, но и для классов в нижних трех децилях пирамиды доходов. Цель – препятствовать передаче преимуществ из поколения в поколение и таким образом сделать более реальным равенство возможностей. В-третьих, придется покончить со строго бинарным делением людей на граждан и неграждан. Цель – допустить миграции без провоцирования националистической реакции. В-четвертых, ограничить расходы на избирательные кампании и финансировать их только из общественных фондов. Это необходимо для того, чтобы лишить богатых возможности контролировать политический процесс, и для того, чтобы не допустить формирования устойчивого и замкнутого высшего класса.

Если все это не будет сделано, то нынешний либерально-меритократический капитализм может трансформироваться в нечто иное, а именно – в «политический капитализм». Так Миланович, ссылаясь на Макса Вебера, называет капитализм, при котором экономическая выгода обеспечивается политической силой (административным ресурсом).

Вполне возможно, считает Миланович, что либеральный капитализм будет трансформироваться именно в эту сторону. Во всяком случае элита, сложившаяся в условиях либерального капитализма, в этом заинтересована, потому что тогда она будет более независима от остального общества. Чтобы сохранить свои позиции она должна иметь контроль в политической сфере, совмещая в своих руках власть и богатство. И, чем больше это ей удается, тем ближе либеральный капитализм к плутократическому и политическому. Такая трансформация будет более вероятна, если молодое поколение, все более разочаровывающееся в магистральных политических партиях, проводящих в сущности одну и ту же программу, потеряет веру в то, что демократический процесс может привести к каким-либо переменам.

Сценарий модерна, предлагаемый Милановичем, элегантно ассимилирует обширную фактуру – но он напрашивается на ревизию и легко ей поддается. Такое впечатление, что он сконструирован с помощью терминологического трюка и с его же помощью может быть переконструирован.

Понятия «социал-демократический капитализм» и «эгалитарный капитализм», вводимые Милановичем, крайне и очевидно двусмысленны.

То, что Миланович называет «социал-демократический капитализм», как апологеты, так и противники этого габитуса на Западе называли «социализмом», иногда уточняя эту этикетку как «налоговый социализм», чтобы отличить его от кремлевского «госплановского» социализма.

То же самое можно сказать по поводу «эгалитарного капитализма». Нетрудно заметить, что все стратегии, которые рекомендует Миланович для его становления, поразительно похожи на стратегии создания того, что он назвал «социал-демократическим капитализмом». Налоговая схема может быть модифицирована и более изощренна, но это все то же перераспределение национального дохода через государственный бюджет – что до сих пор считалось типично социалистической практикой.

Можно думать, что Миланович порывает с этой дискурсивной традицией, поэтому оказывается возможным сценарий трансформации «западного» габитуса без упоминния «социализма». Миланович не говорит об этом открыто. Но если это так, то такой смелый шаг заново открывает вопрос, какие практики можно считать специфически социалистическими, а какие нет.

Но если оставаться в рамках более привычного представления о практике социализма, то эмпирию, которую сам Миланович обозначил вполне двусмысленно, можно также назвать «социал-капитализм» – или «капитал-социализм». Напомним уже цитировавшуюся концовку его описания формации, которую он называет «эгалитарный капитализм»: либертарианство, капитализм и социализм сближаются [7]. Что и предусматривает сценарий непрерывного циклического восстановления баланса капиталистических и социалистических практик в габитусе организованной сообщности людей.

Спрашивается теперь, как встраивается в поступательный и в циклический сценарий то, что Миланович называет «политический капитализм». Статус эмпирии, обозначаемой этой этикеткой, в поступательном сценарии трансформации капитализма не очевиден. Эта неясность не устранена и в сценарии Милановича.

Или это один из идеальных типов капитализма рядом с либерально-рыночным капитализмом. Тогда он должен обнаруживаться всегда и повсюду, хотя и в разных вариантах. Похоже, что так оно и есть. До модерна (словами Вебера) «политический капитализм имел место там, где практиковались налоговые откупы, поставки государству для достижения его политических нужд, война, пиратство, крупное ростовщичество и колонизация». Политический капитализм, современный Веберу (опять его словами), – это «капитализм промоутеров, крупных спекулянтов, охотников за концессиями и современных финансовых магнатов (даже в мирное время), а прежде всего – капитализм, использующий к своей выгоде войны, захватывающий богатство силой, с помощью политических связей и спекуляциями». В наше время, продолжает Миланович, «Китай, Вьетнам, Малайзия и Сингапур модифицировали эту модель, поставив во главе системы эффективную технократическую бюрократию».

Или это была самая ранняя стадия капитализма, как это вроде бы выглядит в европейском хронотопе. У Маркса это «первоначальное накопление». Тогда в модерне это реликт, отклонение от нормы и даже патология. А в восточном хронотопе следует ожидать, что там в должное время, как некогда на Западе, на смену политическому капитализму придет капитализм эгалитарный (Милановича) – через промежуточные стадии или напрямую.

Или это, наоборот, высшая стадия капитализма [8]. Вот его свойства в сценарии Милановича. Первая важная характеристика системы: бюрократия (главный бенефициарий системы) обязана поддерживать быстрый экономический рост и делать все для достижения этой цели. Это обеспечивает легитимность ее правления. Для этого ей нужны кадры высокого качества – особенно в отсутствие обязывающего закона. Ибо вторая важная характеристика системы – это ее фактическое беззаконие. А двойная способность руководствоваться национальными интересами (вполне в духе меркантилизма) и контролировать частный сектор – третье ключевое свойство современного политического капитализма. Для этого нужны решительные действия, не стесненные законом, то есть произвольные, что возвращает нас ко второму свойству системы.

Лексика этого пассажа вполне красноречива: невозможно принять его за описание архаической фактуры. Но если этого мало, то можно обратить внимание на еще один аспект той же эмпирии. Современная политэкономия позволяет интерпретировать имманентное (endemic, как выражается Миланович) системе «беззаконие» вместе с его эпифеноменом – «коррупцией». Предельная либерализация рынка, где теперь сама власть подвергается манипулированию как товар и функционирует в форме «политического капитала», – следующий шаг в сторону тотальной маркетизации человеческих отношений и коммодификации всех ресурсов.

Тогда в уже обозримом будущем этот политический, а не эгалитарный капитализм придет на смену нынешнему – либерально-меритократическому. Или на шаг позже после эгалитарного. И можно думать, что на этом история в самом деле кончается. Что может произойти еще дальше, как будто никто не пытался вообразить.

В циклический сценарий политический капитализм включается по-разному. Во-первых, если эгалитарный капитализм Милановича – это очередной баланс капитализма и социализма, то в должное время он нарушается в сторону капитализма, на этот раз в виде капитализма, который Миланович называет «политическим». После чего должна появиться новая форма капитал-социализма. А во-вторых, можно думать, что этот политический капитализм на исходе либерально-меритократического будет конкурировать с тем, что Миланович называет «эгалитарным капитализмом». Тогда в циклическом сценарии это на самом деле не капитализм (с какими угодно атрибутами), а альтернативный вариант социал-капитализма.

Мы этого не видим отчасти потому, что пока эта бабочка имеет вид гусеницы, а отчасти потому, что мы сами плохо смотрим. Мы упорно продолжаем высматривать в потоке жизни указания на грядущую победу капитализма или социализма или, прогнозируя будущее, исходим из допущения, что один из них уже победил, и, как всегда, видим то, что хотим увидеть. Но стоит сделать иное исходное предположение, то есть сменить светофильтр, как картина меняется.

Я напомню здесь только о двух самых простых деталях этой картины. Везде, где политический капитализм появился на месте тотального социализма (особенно в России), сохранились заметные рудименты последнего, и никак не обязательно, что они будут окончательно устранены. Бюрократия, как бы она ни была коррумпирована, имеет собственный интерес в некоторых социалистических практиках, что, кстати, и позволяет неолибералам постоянно напоминать об органической (зловредной) связи социализма с бюрократизацией. А если в условиях политического капитализма бюрократия избавится от них, то это может оказаться на пользу социализму, поскольку сейчас, полностью присвоив себе функцию социализации, она подавляет других ее агентов и блокирует другие варианты ее институционализации. Можно даже думать (я так и думаю), что будущее социализма требует его разрыва с государством – на Западе эта тенденция уже заметна.

Кроме всего этого, мы вообще очень мало знаем о модусах синтеза кооперации и конкуренции в природе и в обществе. Между тем не так называемый прогресс то ли в сторону тотального капитализма, то ли в сторону тотального социализма, а трансформация их синтеза и есть скорее всего магистраль всеобщей эволюции, во всяком случае на уровне социогенеза.