Александра Олеговна Васильева (р. 1986) – аспирант факультета политологии Амстердамского университета (Нидерланды).

Политико-экономическая система[2] современной России часто описывается как «государственный капитализм»[3]. С момента распада советской плановой экономики российский капитализм прошел несколько этапов развития. В соответствии с основной трактовкой событий последних двадцати лет[4]«либерализация» (ельцинский период) сменилась «огосударствлением» (путинский период). Некоторые исследователи подчеркивают, что эта тенденция ознаменовалась переходом от «захвата государства» олигархами к «захвату бизнеса» окрепшим государством[5]. При этом «дело ЮКОСа», открытое в 2003 году, считается поворотным событием в развитии отношений власти и бизнеса. В терминологии сравнительной политической экономии, анализирующей разновидности капиталистических систем (varieties of capitalism), российский капитализм в течение 1990-х годов приближался к «либеральному» типу, а в ходе 2000-х проделал путь в сторону разновидности капитализма, характеризующейся расширенным влиянием государства на экономику (так называемый «государственный» тип).

Эта траектория российского капитализма рассматривается в данной статье с точки зрения преемственности патримониализма – системы общественно-политических отношений, впервые описанной Максом Вебером. В патримониальных обществах доминируют иерархические патрон-клиентские связи между представителями власти и бизнеса, предполагающие обмен политического или бюрократического покровительства на лояльность предпринимателей, что размывает границу между властью и бизнесом. При этом в патримониальных системах формальные и неформальные правила игры зачастую противоречат друг другу, партикулярные ценности и частные интересы доминируют над универсальными принципами и общественным благом, а коррупция (бытовая, деловая, а также политическая) распространена на всех уровнях.

Важно отметить, что «патримониальный» тип капитализма (равно как и иные его типы – «либеральный» и «государственный») следует понимать как модель, а не как описание, полностью отражающее действительность в определенном обществе. Любая реальная политико-экономическая система, в том числе и в России, содержит элементы каждой разновидности капитализма, причем в разной пропорции, которая менятся со временем. Большинство исследователей российского капитализма констатируют уменьшение в нем доли «либеральных» и увеличение доли «государственных» элементов, как было отмечено выше, в то время как элементы патримониализма – политический патронаж, коррупция и доминирование неформальных правил игры, – хотя и являются предметом многих исследований[6], в основном остаются за скобками систематического анализа российского капитализма.

В данной статье предпринимается попытка включить патримониализм в систематическое рассмотрение эволюции российской политико-экономической системы. Патримониализм является типичной особенностью переходных и развивающихся экономик (в частности, стран БРИК), и, соответственно, он оказывает ключевое влияние на траекторию развития российского капитализма. Для раскрытия этого тезиса вначале обратимся к центральным аспектам российского патримониализма, а затем рассмотрим периоды либерализации и огосударствления с точки зрения преемственности патримониализма. При этом в центре анализа, согласно концепции Уве Беккера[7], будут две основные сферы капитализма – отношения государства и бизнеса, а также отношения работников и работодателей.

Преемственность патримониализма в России

Патримониализм как система патрон-клиентских отношений складывался на протяжении всей истории российского государства: в качестве примера можно сослаться на принцип «кормления», когда сбор налогов отдавался на откуп княжеским наместникам, а также институт дворянства и поместную систему. Патримониализм укрепился и в советское время, когда партийная и хозяйственная номенклатура распоряжалась «общенародной» собственностью, имея возможность извлекать административную ренту. Поскольку после распада Советского Союза не произошло радикального обновления политических элит, бывшая номенклатура в основном смогла сохранить свои позиции в государственном аппарате: так, в 2001 году 60% чиновников федерального уровня являлись выходцами из советской номенклатуры[8]. Таким образом, можно утверждать, что современная Россия унаследовала патримониальный характер советского бюрократического аппарата, выразившийся в прочно укоренившемся обыкновении государственных служащих следовать не столько должностным обязанностям, сколько инструкциям «сверху», а также в злоупотреблении должностными полномочиями и в извлечении частной выгоды из позиции, занимаемой во властной иерархии.

В основе российского патримониализма находятся исторически сложившаяся традиция доминирования государства над личностью, глубоко укорененное в сознании людей преклонение перед начальством (будь то чиновник, представитель правоохранительных органов или работодатель) и связанный с этим патернализм, а также атомизированность, социальная пассивность и политическая апатия общества. Один из важных элементов российского патримониализма – сосуществование формальных институтов, законов и правил с неформальными, зачастую полулегальными или вовсе противозаконными практиками (по принципу «строгость наших законов компенсируется необязательностью их выполнения»). При этом неформальные правила игры нередко противоречат формальным институтам или даже искажают и подрывают их. Балансирование между формальными законами и неформальными правилами является неотъемлемым условием для успешного ведения бизнеса.

Неформальные пути в обход законов исторически возникали в ответ на тотальное регулирование, практикуемое репрессивным государством, а также как стратегия адаптации к хроническому дефициту. Яркие черты советского времени – блат, «черный рынок» и теневая экономика. После распада Советского Союза неформальные практики не только не исчезли, но даже упрочились на фоне слабости государства и экономического коллапса 1990-х годов: их примерами могут служить распространение бартера и «черного нала», систематический увод активов в оффшоры, феномен «крышевания», а также деятельность мафиозных группировок и рэкетиров. Укрепление государства и некоторых формальных институтов в 2000-е годы, как ни странно, не способствовало вытеснению неформальных практик, но, наоборот, институционализировало их. Неофициальные, частные пути «решения проблем» в обход формальных правил – стремление «договориться», – до сих пор остаются частью российской повседневности и воспринимаются как норма.

Неотъемлемым компонентом российского патримониализма является распространенность коррупции (в широком понимании слова, включающем не только взятки, но и такие формы использования публичных ресурсов для частной выгоды, как хищение, вымогательство, «откат» и «распил», а также феномен непотизма). По оценке Владимира Милова, в 2010 году годовой коррупционный оборот составлял треть валового внутреннего продукта[9]. Причем по сравнению с так называемыми «лихими 1990-ми», когда экономические отношения только складывались в ходе болезненных реформ, в ходе путинского огосударствления в 2000-е годы коррупция даже увеличилась. Так, по оценкам фонда «ИНДЕМ», средний размер взятки в 2001 году соответствовал стоимости тридцатиметровой, а в 2005 году уже двухсотметровой квартиры. Если сравнивать с доходами федерального бюджета, то в тот же период коррупционный рынок увеличился с 66% до 266%[10].

Не только объем, но и формы коррупции претерпели изменения: если в 1990-е годы бизнес нес бремя взяток и вымогательства, то в 2000-е годы получили распространение более институционализированные формы «сотрудничества» бизнеса и местных администраций, например привлечение к выполнению «социальных обязательств» или принуждение к «добровольным пожертвованиям»[11]. Масштаб «распилов» и «откатов» тоже достиг небывалого размаха: по оценкам экспертов, объем этого сегмента коррупционного рынка увеличился с 3–5% в 1990-е годы до 50% и более к концу 2000-х[12]. Наглядной иллюстрацией может служить сравнение стоимости строительства одного километра четырехполосной асфальтированной дороги: в то время, как в других странах БРИК подобные затраты колеблются в диапазоне 2,9–3,6 миллиона долларов, в России они составляют в среднем почти 13 миллионов, а в Москве достигают 400 миллионов долларов[13].

Наконец, ключевым аспектом российского патримониализма, принципиально важным для понимания национальных особенностей прав собственности и, соответственно, капитализма, является феномен власти-собственности. Концепция власти-собственности была впервые описана историком Леонидом Васильевым в 1982 году применительно к традиционным обществам Древнего Востока, а потом использована некоторыми исследователями для анализа советской и российской политико-экономической системы[14]. Под властью-собственностью понимается фактическое (однако не оформленное законом) право собственности, обусловленное должностным статусом во властной иерархии государственного аппарата. Власть-собственность как система фактических должностных правомочий чиновников основана не на законе, а на лояльности. В основе принципа власти-собственности находится извлечение частной выгоды из бюрократического контроля над продуктивными ресурсами при помощи властных полномочий, которые дает позиция в государственном аппарате[15]. В то время, как извлечение чиновниками частной выгоды от контроля над государственнойсобственностью характерно для любого патримониального общества, извлечение чиновниками выгоды от контроля над частным бизнесом стало, как будет показано ниже, отличительной чертой путинского времени.

Слияние власти и собственности всегда оставалось особенностью советской политико-экономической системы: государство в лице коммунистической партии было обладателем и политической власти, и права верховного собственника одновременно. Чиновничество, распоряжавшееся государственным имуществом, фактически выступало коллективным собственником активов промышленности. Таким образом, власть-собственность являлась основной формой собственности в советской России. В ходе «спонтанной приватизации» конца 1980-х годов номенклатура смогла разменять свою власть на собственность, формально закрепив фактические правомочия[16]. Таким образом, ввиду общего ослабления государства, охват власти-собственности в 1990-е годы уменьшился. Годы правления Путина и приход так называемых «силовиков» ознаменовались возвращением и видоизменением власти-собственности, ее распространением и на частную собственность. Прежде, чем проанализировать этот феномен на примере путинской политики огосударствления, кратко рассмотрим ельцинскую либерализацию с точки зрения преемственности патримониализма.

Патримониализм размывает ельцинскую либерализацию

Переход от советской плановой системы к рыночной экономике в течение 1990-х годов не явился истинной либерализацией в смысле установления верховенства закона и сокращения государственного вмешательства в экономику – напротив, он продемонстрировал устойчивость и преемственность патримониализма. При этом в реформах Ельцина, в особенности в программе приватизации, не столько отразился «захват» слабого государства влиятельными бизнес-группами, сколько проявилось слияние власти и бизнеса. Основными вехами этого процесса стали ваучерная приватизация и залоговые аукционы.

Как известно, ваучерная приватизация не привела к созданию широкого класса собственников, а скорее обеспечила трансформацию политического капитала в экономический, начавшуюся уже во время спонтанной приватизации конца 1980-х годов. В частности, ваучерная приватизация дала возможность бывшим представителям номенклатуры (особенно «красным директорам») легализовать свои должностные права собственности и стать законными владельцами приватизированных предприятий. Залоговые аукционы явились не менее ярким проявлением патримониализма: представители узкой группы ведущих предпринимателей смогли обогатиться за счет прямых связей с высшим политическим руководством страны, а также обрели мощное политическое влияние, наглядно демонстрируя сокращение дистанции, разделявшей политическую и экономическую элиты, и упрочение патрон-клиентских связей.

Ход российской приватизации был обусловлен доминированием патримониализма, а ее результатом оказалась высокая концентрация собственности в непрозрачных, вертикально интегрированных олигархических конгломератах: по оценке Питера Рутланда, к 2001 году 20 частных компаний, контролируемых всего 37 бизнесменами, обеспечивали около трети российского ВВП[17]. Таким образом, сложившаяся к концу 1990-х годов политико-экономическая система напоминала не столько либеральный тип капитализма, сколько олигархию в традиционном, идущем из Древней Греции, понимании. Ведь именно сращивание политической и экономической власти, решающее для олигархических режимов, оказалось отличительной чертой 1990-х годов.

Не только отношения государства и бизнеса, но и социально-трудовые отношения складывались под влиянием патримониальных традиций. Вопреки прогнозам, законодательная либерализация рынка труда на фоне глубокой рецессии начала 1990-х годов не привела ни к массовым увольнениям, ни к всплеску забастовочной активности. Напротив, российские предприятия стремились сохранить рабочую силу и использовали неформальные стратегии адаптации к тяжелой экономической ситуации. В частности, предприятия экономили за счет сжатия рабочего времени, снижения реальной заработной платы (в дополнение к ее инфляционному обесцениванию) и практики задержек зарплаты.

В этом контексте неожиданно низкая степень конфликтности трудовых отношений объясняется патерналистским характером связи между работниками и работодателями: поскольку эффективные механизмы давления на работодателя отсутствовали, работники предпочитали сохранять свои рабочие места, полагаясь на неформальные договоренности с руководством (в том числе дававшие доступ к теневым заработкам). В итоге «деформализация» трудовых отношений в 1990-е годы сыграла роль амортизатора в период трансформационного кризиса, однако усложнила институционализацию рынка труда в будущем, как показало его развитие в 2000-е годы[18].

В целом можно сделать вывод о том, что на практике реформы 1990-х годов не вылились в истинную либерализацию российской политико-экономической системы (в смысле снижения государственного регулирования рынка и обеспечения соблюдения правовых норм). Скорее они способствовали закреплению идущего из советских времен патримониального слияния власти и бизнеса, высокой степени неформальности рынка труда и патернализма в отношениях работников и работодателей.

Путинское огосударствление как возвращение власти-собственности

Приход к власти Путина часто классифицируется как смена курса в сторону огосударствления и оценивается многими аналитиками как поворот к усилению государства, укреплению формальных институтов, расширению государственного влияния в экономике и формализации рынка труда. Однако эти изменения происходили на фоне преемственности патримониализма и, в частности, возрождения традиции власти-собственности. В этом контексте огосударствление обусловило не активную государственную политику экономического развития по примеру «азиатских тигров», а консолидацию патримониального режима.

Укрепление государственных институтов

В 2000-е годы была расширена законодательная база, усилено правоприменение, улучшено финансирование государственных ведомств, а также предприняты шаги к снижению налогового и административного бремени, несомого бизнесом. Тем не менее, российское государство по-прежнему отличалось низким уровнем институционализации, неэффективностью государственных действий, разрывом между формальными законами и их применением, а также вытеснением государственного аппарата «сетевыми структурами власти», занимающимися извлечением и распределением природной ренты[19]. В первую очередь в роли таких структур выступали неформальные группировки внутри господствующей элиты, среди которых преобладали «силовики».

Усиление государства происходило на базе его силовой части и проявилось в первую очередь в росте влияния аппарата насилия – спецслужб и правоохранительных органов. С приходом Путина начался процесс «милитаризации» политической элиты, то есть притока силовиков во все эшелоны власти[20]. Причем увеличение силового потенциала государства происходило на фоне ослабления формальных институтов, которые все более ощутимо вытеснялись сетевыми структурами власти.

Деинституционализация усугубилась ужесточением контроля над гражданским обществом и подавлением автономных центров власти, которые обеспечивают систему «сдержек и противовесов», состоящую из выборных губернаторов, плюралистического парламента, а также независимых СМИ, НКО и профсоюзов. Взамен была выстроена сверхцентрализованная система, в которой отсутствуют автономные центры управления, интересы конкурирующих властных группировок согласовываются верховным арбитром, а реакция на возникающие проблемы и кризисы происходит в режиме «ручного управления»[21].

Усиление силового компонента в комбинации со слабой институционализацией государства не повлекло за собой повышения эффективности государственных действий в таких ключевых сферах, как здравоохранение, образование, борьба с коррупцией или улучшение бизнес-климата[22]. Российская экономика продолжает зависеть от сырьевого сектора, в то время как промышленность деградирует и теряет конкурентоспособность, что доказывается стремительным сокращением доли несырьевых товаров в экспорте страны. Несмотря на официально пропагандируемый курс на модернизацию и диверсификацию экономики, техническая инфраструктура и промышленное оборудование изношены и страдают от хронического недофинансирования, развитие высокотехнологичных отраслей буксует, а инновационные продукты, например, электромобиль или планшет, не выходят за рамки прототипов[23].

Политика национализации и подчинение бизнеса государственным интересам

Когда государственные институты вытесняются сетевыми структурами власти, силовой ресурс государства, не контролируемый обществом, используется для решения корпоративных и личных задач. Наглядным примером стало расширение влияния государства в экономике в течение 2000-х годов. Рассмотрим сначала политику национализации, а затем обратимся к изменению соотношения сил государства и частного бизнеса.

Концентрация активов прибыльных сфер экономики в руках государства и создание государственных корпораций могут быть рассмотрены с точки зрения перераспределения собственности, или реприватизации в интересах господствующих элит по принципу власти-собственности. Представители политических элит, оказавшись в советах директоров государственных или национализированных компаний, получили доступ к их финансовым потокам. Иными словами, представители господствующей элиты обрели фактические права собственности по принципу власти-собственности. Таким образом, в контексте доминирования патримониализма политика национализации основана не на представлении об общественном благе или стратегии развития (черта «государственного» капитализма), а скорее на частных интересах чиновников (черта «патримониального» капитализма).

Если выдвигать на первый план доминирование патримониализма в российской политической экономии, то ослабление позиций крупного частного бизнеса и его подчинение интересам государства также предстает в ином свете. Благодаря нефтяному буму 2000-х годов, обеспечившему стабильный экономический рост и популярность президента по сравнению с 1990-ми годами, государство смогло достичь большей автономии от крупного бизнеса. Были выведены из игры самые масштабные и самостоятельные игроки (такие, как Владимир Гусинский, Борис Березовский и Михаил Ходорковский), а ведущая роль перешла к «системным» компаниям, тесно связанным с государством. Однако подчинение бизнеса государственным интересам не было отмечено установлением единых правил игры. Напротив, усиление силового компонента государства при отсутствии верховенства закона, независимых судов и гарантий частной собственности позволило чиновникам (в чьих руках находятся полномочия как по установлению правил игры, так и по их применению) выборочно применять законы в своих целях, например, запугивая или наказывая «неудобных» игроков[24].

Замена государства сетевыми структурами власти не способствовала вытеснению неформальных практик, а, наоборот, позволила превратить формальные институты (правоохранительные органы, суды и прочие) в оружие в руках представителей государства. Начало этой тенденции положила смена собственников на ведущих телеканалах ОРТ и НТВ, а также «дело ЮКОСа», а яркой чертой последних лет служит феномен рейдерства. Нелегальные корпоративные рейды выполняются зачастую по инициативе или при поддержке представителей правоохранительных органов, причем чиновники используют авторитет, привилегированный доступ к информации и насильственный потенциал своих учреждений для частного обогащения[25]. Таким образом, можно сделать вывод, согласно которому принцип власти-собственности в последние годы распространился и на частную собственность.

Развитие социально-трудовых отношений

При Путине были предприняты шаги в сторону формализации трудовых отношений: в 2001 году был принят новый сравнительно жесткий Трудовой кодекс, а также улучшено его правоприменение. Однако, несмотря на эти изменения, социально-трудовые отношения не были полностью выведены «из тени», а строгость трудового законодательства побуждала предприятия искать новые возможности для того, чтобы обойти закон. Эта тенденция усилилась в ходе кризиса 2008–2009 годов, доказав устойчивость неформальных стратегий адаптации российских предприятий. Например, вопреки ужесточившемуся законодательству, получила распространение «условно-добровольная» неполная занятость (отпуска по заявлению работников, предоставление которых не требует компенсации со стороны предприятий), а также «черно-белые» зарплаты: по оценкам Росстата, теневые выплаты на протяжении 2000-х годов составляли около половины от официальной заработной платы[26].

Как и в 1990-е годы, забастовочная активность находилась на низком уровне, а деятельность профсоюзов по защите интересов работников продолжала быть слабой или «имитационной». Немощь независимых профсоюзов, снижение охвата работников официальными профсоюзами, а также сокращение числа их членов усугублялись безразличием или нежеланием основной массы рядовых работников активно участвовать в отстаивании своих интересов[27]. Таким образом, несмотря на законодательные изменения, направленные на формализацию рынка труда, можно сделать вывод об укреплении сложившейся в 1990-е годы неформальной, патерналистской модели отношений работников и работодателей.

Траектория российской политической экономии и преемственность патримониализма

Российская политико-экономическая система проделала большой путь после распада советской плановой экономики. Для определения траектории развития российского капитализма в рамках этой статьи было предложено рассмотреть элементы трех моделей капитализма – либерального, государственного и патримониального, – учитывая взаимодействие векторов преемственности и изменения.

В целом можно сделать вывод о том, что и либерализация 1990-х годов, и поворот к большему вмешательству государства в экономику в 2000-е годы проходили под сильным влиянием традиции патримониализма. В частности, сформировавшаяся в 1990-е годы олигархическая модель взаимоотношений государства и бизнеса сохранилась без значительных изменений в ходе путинского «огосударствления». Новые игроки, в частности «силовики», встроились в сложившуюся систему, частично вытеснив прежних акторов, а остальные приспособились к новым правилам игры или же сошли со сцены. При таком раскладе слияние власти и бизнеса, характерное для олигархической политико-экономический системы, продолжилось и при «сильной руке» Путина.

В терминологии сравнительной политической экономии это означает, что усиление государственного вмешательства в экономику приблизило Россию не столько к «государственной», сколько к «патримониальной» модели капитализма. Этот процесс был обусловлен «консолидацией слабого государства»[28], деинституционализацией как отношений государства и бизнеса, так и отношений работников и работодателей, а также распространением неформальных правил и неписаных договоренностей, которые явно преобладают над законами, условиями контрактов и другими формальными обязательствами.

Одна из самых ярких неформальных черт российской системы – принцип власти-собственности, согласно которому чиновники извлекают выгоду из своего должностного статуса и имеют возможность получать прибыль от собственности, как будто бы она принадлежит им по закону. Экспансия принципа власти-собственности на частную собственность, наблюдаемая в течение 2000-х годов, говорит об общей уязвимости прав собственности в России. Защита прав собственности обеспечивается не универсальными законами и независимыми судами, а приближенностью к «вертикали власти» или связью с государственными структурами. Частные фирмы вступают в вынужденное «партнерство» с чиновниками, предприниматели же оказываются не полноценными собственниками, а лишь уполномоченными владельцами[29].

Является ли траектория развития российского капитализма уникальной? Для ответа на этот вопрос необходимо проделать сравнительный анализ с другими развивающимися экономиками, схожими с Россией по некоторым параметрам, например, со странами БРИК. Результаты пока единственного сравнительного статистического анализа такого рода[30] показывают, что в эру глобальной либерализации, охватившей многие части мира в 2000-е годы, российский путь развития является в значительной мере исключением: Китай и особенно Индия (в меньшей степени Бразилия) либерализовали свои экономики, в то время как Россия проделала путь в противоположном направлении. Исследование также показывает, что в России уровень патримониализма самый высокий среди стран БРИК и что за последнее десятилетие этот показатель вырос только у нее. Эти результаты поддерживают и выводы проделанного анализа: в течение 2000-х годов российский капитализм проделал путь в сторону делиберализации, которая в основном происходила не за счет огосударствления, а за счет усиления патримониализма.