Я с большим интересом прочитал представленный Александром Яновым текст. Он не может оставить равнодушным историка, думающего о современном состоянии исторического знания и "политике истории". В этом тексте изложены основные идеи трехтомного сочинения, и, насколько я могу судить, взгляд автора на ключевые периоды и феномены истории России уже был представлен им в серии его книг [1] . Таким образом, возникает вопрос, в чем дополнительный смысл такого издания. Обсуждаемое здесь введение к трилогии отвечает на поставленный вопрос. Автор не только любезно раскрывает перед читателем общую идею издания, но и показывает интеллектуальную генеалогию своих размышлений об истории России. В каком-то смысле представленный на обсуждение текст можно назвать авторской рефлексией над долгим путем изучения и обсуждения российской истории.

Янов сразу предупреждает читателя, что перед ним не простое историческое исследование. Выбранный в качестве эпиграфа афоризм Василия Осиповича Ключевского показывает, что цель данного труда состоит не столько в исследовании исторического процесса, сколько в метаинтерпретации его значения. Под значением истории автор, безусловно, имеет в виду извлечение уроков из самого прошлого, изучения прошлого и того, что автор называет "мифами русской истории". Именно против последних направлено острие авторской критики. Янов выделяет один центральный миф (он преподносится как неизменная основа для мифотворчества от эпохи Ивана Грозного до сегодняшнего дня), который растождествляет Россию и Европу. Последствия принятия такого взгляда на прошлое и настоящее России оказываются весьма плачевными: невозможность свободы и демократии, упадок культуры и цивилизации, империя и "выпадение из истории".

Однако отнесем это ощущение к числу чисто субъективных и вернемся к анализу аргументов автора. Янов считает, что "история не властна над Россией", поколение за поколением Россия оказывается в плену исторических мифов и тем самым направляет себя "в московитский тупик". Борьба с историческими мифами по отдельности не приносит плодов. Следовательно (исполняя завещания Георгия Федотова), необходимо построить новый нарратив для прошлого России, который вместе с тем будет адекватно отражать суть и значение исторических процессов с XV века до наших дней. В основе этого нарратива оказывается бинарная схема, двумя полюсами которой выступают европейская (либеральная, капиталистическая, модернизационная) и антиевропейская (патерналистская, имперская) традиции. Наличие двух этих традиций объясняет существование маятника исторических колебаний от Европы к Московии [2]. Бинарная структура нового нарратива дает ему новую функциональность, появляется возможность сознательного выбора между "европейским" путем и "московитским".

Представленная бинарная структура вновь вызывает ощущение (на этот раз не только эмоциональное) промывания мозгов. Автор постулирует наличие потенции европейского пути для России, который он одновременно описывает через индивидуальный исторический опыт "Европы". При этом сама "Европа" предстает как вневременная сущность, с неизменным набором положительных характеристик. Несомненно, необходимость скорректировать "московитский уклон" в общественной мысли России побудила автора к поискам влиятельного символа для противопоставления. Таким символом и стала "Европа", а вернее, прочтение Яновым российской традиции символизации Европы как дискурсивного инструмента в интеллектуальной и политической борьбе. Пожертвовать непротиворечивой и вневременной "Европой" означает подвергнуть опасности всю схему спасения России через историю, и именно поэтому Александр Янов категорически отказался отвечать на вопрос Ларри Вульфа о возможности критического прочтения (деконструкции) концепции Европы [3]. Проблема Европы носит не только академический характер. В конце концов, историкам свойственно обобщать эмпирический материал, чтобы создать саму возможность его презентации [4]. Но допущенное Яновым обобщение лишает его возможности проанализировать "диалектику просвещения", найти в процессе европеизации и работе современных категорий и практик не менее антагонистичные по отношению к свободе элементы и, например, понять, что современная капиталистическая и вполне интегрированная в европейскую и мировую систему корпорация под названием "российское государство" также представляет проблему для демократии в России. Потому не случайно в текстах Янова нет полемики с историческими исследованиями, которые помогли бы увидеть еще одну, хоть и не антиевропейскую, но вполне опасную политическую традицию [5].

Становится очевидным, что автор превращает Европу в своего рода исторический миф и мифологизирует давнюю и вполне укорененную традицию концептуализации и символизации Европы в российской общественной мысли и политике. Я называю это мифологизацией, потому что Янов не показывает нам генеалогии этого канона и не демонстрирует его развития в историческом контексте. Наверное, для политтехнологии это вредная штука - контекст. Легче, если модели и формулы Александра Герцена, Виссариона Белинского, Константина Кавелина, Павла Милюкова предстают в виде вневременных и органических констант. Ну к чему читателю знать про сдержанное отношение российских либералов к конституции из-за страха дворянской оппозиции перед отменой крепостного права или про неприятие частной собственности ввиду необходимости социально ориентированного реформизма у либералов начала ХХ века? Но с другой стороны, исчезает возможность критического прочтения этого канона, то есть понимания творчества и человеческого фактора в конструировании политических смыслов и политического действия, то есть того, к чему нас сам автор и призывает. Исчезает и возможность учиться у истории (хотя, согласно другому афоризму Ключевского, история не учит, а только наказывает), ну хотя бы у Павла Милюкова, который утверждал, что единственный закон исторического развития России - это неизбежность изменений [6]. Исторические изменения порождают ситуацию модерна, о которой и писал Милюков в своих историко-политических работах, но выбор в этих ситуациях неоднозначен, он не ограничен дилеммой Московия versus Европа, которая, как сам автор и признает, не оставляет возможности выбора.

И наконец, необходимо коснуться рецепта конструирования "новой национальной схемы" для новой России. Возвращая к жизни либеральную и западническую традицию российской общественной мысли в виде мифа, автор вместе с ней возвращает те ограничения интеллектуального и политического горизонта, которые связаны с идеей нации и национального государства. В современной ситуации некритическое использование модели национального государства является неприемлемым с точки зрения исследовательской и опасным с точки зрения политической. Необходимо осознать, что частью этого возвращаемого канона было твердое неприятие децентрализации и федерализации Российской империи. А как отзовутся в современной России перепевы на тему "желтой угрозы", нам не дано предугадать.

[1] Yanov A. The Origins of Autocracy. Ivan the Terrible in Russian History / Trans. by Stephen Dunn. Berkeley: University of California Press, 1981; Янов А.Л. Россия против России. 1825-1921: Очерки истории русского национализма. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999; Он же. Россия: У истоков трагедии. 1462-1584: Заметки о природе и происхождении русской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001. вернуться

Янов сразу предупреждает читателя, что перед ним не простое историческое исследование. Выбранный в качестве эпиграфа афоризм Василия Осиповича Ключевского показывает, что цель данного труда состоит не столько в исследовании исторического процесса, сколько в метаинтерпретации его значения. Под значением истории автор, безусловно, имеет в виду извлечение уроков из самого прошлого, изучения прошлого и того, что автор называет "мифами русской истории". Именно против последних направлено острие авторской критики. Янов выделяет один центральный миф (он преподносится как неизменная основа для мифотворчества от эпохи Ивана Грозного до сегодняшнего дня), который растождествляет Россию и Европу. Последствия принятия такого взгляда на прошлое и настоящее России оказываются весьма плачевными: невозможность свободы и демократии, упадок культуры и цивилизации, империя и "выпадение из истории".

При этом надо отметить, что исторические мифы предстают перед читателем в весьма поэтическом (с трагическим отблеском) и антропоморфном виде. Мифы то сами вырастают в "гигантский чертополох", то превращаются в "головы драконов", то их отбрасывает (надо полагать, как тени в платоновской пещере) "русская история", то за ними стоят "орда мифотворцев", "индустрия мифотворчества" или "враги открытого общества в постсоветской России". Сам автор предстает в не менее поэтическом свете. Он принимает на себя бремя "мифоборца", отрубает головы дракону и превращается то ли в пахаря, стоящего перед "целиной, ждущей плуга", то ли в Александра Герцена, который "вышел холодным утром лет двадцать назад", чтобы посеять семена. Язык автора красив и показателен, он впитал в себя сказочные мотивы, романтические героические тропы, органицистскую критику машинного производства смыслов, интеллигентские самоописательные модели, апокалиптическую традицию русской философии и марксистскую логику подталкивания хода исторического развития в ее российском изводе ("может ли сегодняшняя Россия ждать европейской модернизации так долго?").

Конечно, я не имею намерения впасть в грех постмодернизма и показать, что текст автора и вложенные в него мысли не имеют никакого значения вне избранной нарративной стратегии и поэтики. Все дело в том, что сам автор позиционирует свой текст как "клиотерапию" (пользуясь выражением Бориса Николаевича Миронова) или как историю, превращенную в политику и опрокинутую в будущее. Вместе с тем, это не политический памфлет в чистом виде. Янов считает (и этот взгляд мне очень симпатичен), что излечивающее действие истории совершится в результате критического анализа. Именно в этот момент у читателя возникает двойственное ощущение. Призыв к критическому прочтению облечен в очаровывающий поэтический язык, который и вызывает неприятное ощущение промывания мозгов.

Однако отнесем это ощущение к числу чисто субъективных и вернемся к анализу аргументов автора. Янов считает, что "история не властна над Россией", поколение за поколением Россия оказывается в плену исторических мифов и тем самым направляет себя "в московитский тупик". Борьба с историческими мифами по отдельности не приносит плодов. Следовательно (исполняя завещания Георгия Федотова), необходимо построить новый нарратив для прошлого России, который вместе с тем будет адекватно отражать суть и значение исторических процессов с XV века до наших дней. В основе этого нарратива оказывается бинарная схема, двумя полюсами которой выступают европейская (либеральная, капиталистическая, модернизационная) и антиевропейская (патерналистская, имперская) традиции. Наличие двух этих традиций объясняет существование маятника исторических колебаний от Европы к Московии [2]. Бинарная структура нового нарратива дает ему новую функциональность, появляется возможность сознательного выбора между "европейским" путем и "московитским".

Представленная бинарная структура вновь вызывает ощущение (на этот раз не только эмоциональное) промывания мозгов. Автор постулирует наличие потенции европейского пути для России, который он одновременно описывает через индивидуальный исторический опыт "Европы". При этом сама "Европа" предстает как вневременная сущность, с неизменным набором положительных характеристик. Несомненно, необходимость скорректировать "московитский уклон" в общественной мысли России побудила автора к поискам влиятельного символа для противопоставления. Таким символом и стала "Европа", а вернее, прочтение Яновым российской традиции символизации Европы как дискурсивного инструмента в интеллектуальной и политической борьбе. Пожертвовать непротиворечивой и вневременной "Европой" означает подвергнуть опасности всю схему спасения России через историю, и именно поэтому Александр Янов категорически отказался отвечать на вопрос Ларри Вульфа о возможности критического прочтения (деконструкции) концепции Европы [3]. Проблема Европы носит не только академический характер. В конце концов, историкам свойственно обобщать эмпирический материал, чтобы создать саму возможность его презентации [4]. Но допущенное Яновым обобщение лишает его возможности проанализировать "диалектику просвещения", найти в процессе европеизации и работе современных категорий и практик не менее антагонистичные по отношению к свободе элементы и, например, понять, что современная капиталистическая и вполне интегрированная в европейскую и мировую систему корпорация под названием "российское государство" также представляет проблему для демократии в России. Потому не случайно в текстах Янова нет полемики с историческими исследованиями, которые помогли бы увидеть еще одну, хоть и не антиевропейскую, но вполне опасную политическую традицию [5].

Становится очевидным, что автор превращает Европу в своего рода исторический миф и мифологизирует давнюю и вполне укорененную традицию концептуализации и символизации Европы в российской общественной мысли и политике. Я называю это мифологизацией, потому что Янов не показывает нам генеалогии этого канона и не демонстрирует его развития в историческом контексте. Наверное, для политтехнологии это вредная штука - контекст. Легче, если модели и формулы Александра Герцена, Виссариона Белинского, Константина Кавелина, Павла Милюкова предстают в виде вневременных и органических констант. Ну к чему читателю знать про сдержанное отношение российских либералов к конституции из-за страха дворянской оппозиции перед отменой крепостного права или про неприятие частной собственности ввиду необходимости социально ориентированного реформизма у либералов начала ХХ века? Но с другой стороны, исчезает возможность критического прочтения этого канона, то есть понимания творчества и человеческого фактора в конструировании политических смыслов и политического действия, то есть того, к чему нас сам автор и призывает. Исчезает и возможность учиться у истории (хотя, согласно другому афоризму Ключевского, история не учит, а только наказывает), ну хотя бы у Павла Милюкова, который утверждал, что единственный закон исторического развития России - это неизбежность изменений [6]. Исторические изменения порождают ситуацию модерна, о которой и писал Милюков в своих историко-политических работах, но выбор в этих ситуациях неоднозначен, он не ограничен дилеммой Московия versus Европа, которая, как сам автор и признает, не оставляет возможности выбора.

И наконец, необходимо коснуться рецепта конструирования "новой национальной схемы" для новой России. Возвращая к жизни либеральную и западническую традицию российской общественной мысли в виде мифа, автор вместе с ней возвращает те ограничения интеллектуального и политического горизонта, которые связаны с идеей нации и национального государства. В современной ситуации некритическое использование модели национального государства является неприемлемым с точки зрения исследовательской и опасным с точки зрения политической. Необходимо осознать, что частью этого возвращаемого канона было твердое неприятие децентрализации и федерализации Российской империи. А как отзовутся в современной России перепевы на тему "желтой угрозы", нам не дано предугадать.

[1] Yanov A. The Origins of Autocracy. Ivan the Terrible in Russian History / Trans. by Stephen Dunn. Berkeley: University of California Press, 1981; Янов А.Л. Россия против России. 1825-1921: Очерки истории русского национализма. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999; Он же. Россия: У истоков трагедии. 1462-1584: Заметки о природе и происхождении русской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001. вернуться

Представленная бинарная структура вновь вызывает ощущение (на этот раз не только эмоциональное) промывания мозгов. Автор постулирует наличие потенции европейского пути для России, который он одновременно описывает через индивидуальный исторический опыт "Европы". При этом сама "Европа" предстает как вневременная сущность, с неизменным набором положительных характеристик. Несомненно, необходимость скорректировать "московитский уклон" в общественной мысли России побудила автора к поискам влиятельного символа для противопоставления. Таким символом и стала "Европа", а вернее, прочтение Яновым российской традиции символизации Европы как дискурсивного инструмента в интеллектуальной и политической борьбе. Пожертвовать непротиворечивой и вневременной "Европой" означает подвергнуть опасности всю схему спасения России через историю, и именно поэтому Александр Янов категорически отказался отвечать на вопрос Ларри Вульфа о возможности критического прочтения (деконструкции) концепции Европы [3]. Проблема Европы носит не только академический характер. В конце концов, историкам свойственно обобщать эмпирический материал, чтобы создать саму возможность его презентации [4]. Но допущенное Яновым обобщение лишает его возможности проанализировать "диалектику просвещения", найти в процессе европеизации и работе современных категорий и практик не менее антагонистичные по отношению к свободе элементы и, например, понять, что современная капиталистическая и вполне интегрированная в европейскую и мировую систему корпорация под названием "российское государство" также представляет проблему для демократии в России. Потому не случайно в текстах Янова нет полемики с историческими исследованиями, которые помогли бы увидеть еще одну, хоть и не антиевропейскую, но вполне опасную политическую традицию [5].

Становится очевидным, что автор превращает Европу в своего рода исторический миф и мифологизирует давнюю и вполне укорененную традицию концептуализации и символизации Европы в российской общественной мысли и политике. Я называю это мифологизацией, потому что Янов не показывает нам генеалогии этого канона и не демонстрирует его развития в историческом контексте. Наверное, для политтехнологии это вредная штука - контекст. Легче, если модели и формулы Александра Герцена, Виссариона Белинского, Константина Кавелина, Павла Милюкова предстают в виде вневременных и органических констант. Ну к чему читателю знать про сдержанное отношение российских либералов к конституции из-за страха дворянской оппозиции перед отменой крепостного права или про неприятие частной собственности ввиду необходимости социально ориентированного реформизма у либералов начала ХХ века? Но с другой стороны, исчезает возможность критического прочтения этого канона, то есть понимания творчества и человеческого фактора в конструировании политических смыслов и политического действия, то есть того, к чему нас сам автор и призывает. Исчезает и возможность учиться у истории (хотя, согласно другому афоризму Ключевского, история не учит, а только наказывает), ну хотя бы у Павла Милюкова, который утверждал, что единственный закон исторического развития России - это неизбежность изменений [6]. Исторические изменения порождают ситуацию модерна, о которой и писал Милюков в своих историко-политических работах, но выбор в этих ситуациях неоднозначен, он не ограничен дилеммой Московия versus Европа, которая, как сам автор и признает, не оставляет возможности выбора.

И наконец, необходимо коснуться рецепта конструирования "новой национальной схемы" для новой России. Возвращая к жизни либеральную и западническую традицию российской общественной мысли в виде мифа, автор вместе с ней возвращает те ограничения интеллектуального и политического горизонта, которые связаны с идеей нации и национального государства. В современной ситуации некритическое использование модели национального государства является неприемлемым с точки зрения исследовательской и опасным с точки зрения политической. Необходимо осознать, что частью этого возвращаемого канона было твердое неприятие децентрализации и федерализации Российской империи. А как отзовутся в современной России перепевы на тему "желтой угрозы", нам не дано предугадать.

[1] Yanov A. The Origins of Autocracy. Ivan the Terrible in Russian History / Trans. by Stephen Dunn. Berkeley: University of California Press, 1981; Янов А.Л. Россия против России. 1825-1921: Очерки истории русского национализма. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999; Он же. Россия: У истоков трагедии. 1462-1584: Заметки о природе и происхождении русской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001. вернуться

Становится очевидным, что автор превращает Европу в своего рода исторический миф и мифологизирует давнюю и вполне укорененную традицию концептуализации и символизации Европы в российской общественной мысли и политике. Я называю это мифологизацией, потому что Янов не показывает нам генеалогии этого канона и не демонстрирует его развития в историческом контексте. Наверное, для политтехнологии это вредная штука - контекст. Легче, если модели и формулы Александра Герцена, Виссариона Белинского, Константина Кавелина, Павла Милюкова предстают в виде вневременных и органических констант. Ну к чему читателю знать про сдержанное отношение российских либералов к конституции из-за страха дворянской оппозиции перед отменой крепостного права или про неприятие частной собственности ввиду необходимости социально ориентированного реформизма у либералов начала ХХ века? Но с другой стороны, исчезает возможность критического прочтения этого канона, то есть понимания творчества и человеческого фактора в конструировании политических смыслов и политического действия, то есть того, к чему нас сам автор и призывает. Исчезает и возможность учиться у истории (хотя, согласно другому афоризму Ключевского, история не учит, а только наказывает), ну хотя бы у Павла Милюкова, который утверждал, что единственный закон исторического развития России - это неизбежность изменений [6]. Исторические изменения порождают ситуацию модерна, о которой и писал Милюков в своих историко-политических работах, но выбор в этих ситуациях неоднозначен, он не ограничен дилеммой Московия versus Европа, которая, как сам автор и признает, не оставляет возможности выбора.

И наконец, необходимо коснуться рецепта конструирования "новой национальной схемы" для новой России. Возвращая к жизни либеральную и западническую традицию российской общественной мысли в виде мифа, автор вместе с ней возвращает те ограничения интеллектуального и политического горизонта, которые связаны с идеей нации и национального государства. В современной ситуации некритическое использование модели национального государства является неприемлемым с точки зрения исследовательской и опасным с точки зрения политической. Необходимо осознать, что частью этого возвращаемого канона было твердое неприятие децентрализации и федерализации Российской империи. А как отзовутся в современной России перепевы на тему "желтой угрозы", нам не дано предугадать.

[1] Yanov A. The Origins of Autocracy. Ivan the Terrible in Russian History / Trans. by Stephen Dunn. Berkeley: University of California Press, 1981; Янов А.Л. Россия против России. 1825-1921: Очерки истории русского национализма. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999; Он же. Россия: У истоков трагедии. 1462-1584: Заметки о природе и происхождении русской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001. вернуться

И наконец, необходимо коснуться рецепта конструирования "новой национальной схемы" для новой России. Возвращая к жизни либеральную и западническую традицию российской общественной мысли в виде мифа, автор вместе с ней возвращает те ограничения интеллектуального и политического горизонта, которые связаны с идеей нации и национального государства. В современной ситуации некритическое использование модели национального государства является неприемлемым с точки зрения исследовательской и опасным с точки зрения политической. Необходимо осознать, что частью этого возвращаемого канона было твердое неприятие децентрализации и федерализации Российской империи. А как отзовутся в современной России перепевы на тему "желтой угрозы", нам не дано предугадать.

И оказывается, с драконом о многих головах в виде мифов надо бороться прежде всего в себе.

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Yanov A. The Origins of Autocracy. Ivan the Terrible in Russian History / Trans. by Stephen Dunn. Berkeley: University of California Press, 1981; Янов А.Л. Россия против России. 1825-1921: Очерки истории русского национализма. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999; Он же. Россия: У истоков трагедии. 1462-1584: Заметки о природе и происхождении русской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001. вернуться

[2] Данная структуралистская схема объяснения общего хода исторического процесса была представлена в качестве установочного доклада на конференции в Мичиганском университет (Ann Arbor) в 1986 году. Сборник, изданный по результатам этой конференции, показывает сдержанное или критическое отношение к представленной схеме историков. См.: Crummey R. (Еd.). Reform in Russia and the USSR: Pasts and Prospects. Urbana-Champaign: University of Illinois Press, 1989. вернуться

[3] Янов А., Вульф Л. Переписка // Неприкосновенный запас. 2002. № 6. Исследование Ларри Вульфа о возникновении символической географии Восточной Европы не нуждается здесь в представлении. Важно отметить, что в подходе Вульфа весьма важной является критическая традиция деконструкции языковых и концептуальных моделей, которые он унаследовал от Мишеля Фуко и Эдварда Саида. вернуться

[4] Критику подхода Александра Янова к интерпретации исторических тенденций Западной Европы см. в: De Madariaga I. Review on Alexander Yanov, The Origins of Autocracy. Ivan the Terrible in Russian History // The Journal of Modern History. 1984. Vol. 56. No. 2. P. 387-390. См. также: Raeff M. Review on Alexander Yanov, The Origins of Autocracy. Ivan the Terrible in Russian History // Russian Review. 1982. Vol. 41. No. 4. Р. 474-476. вернуться

[5] См., например: Malia M. The Soviet Tragedy: A History of Socialism in Russia, 1917-1991. New York, 1994; Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Berkeley: University of California Press, 1995; Engelstein L. Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Siècle Russia. Ithaca: Cornell University Press, 1992. вернуться

[6] Miljoukov P. Russia and Its Crisis. Crane lectures for 1903. Chicago: The Chicago University Press, 1905. вернуться