Послание президента Дмитрия Медведева Федеральному Собранию 2010 года[1]

 

Предлагаемый анализ использует конструктивистский подход к политическому языку третьего президентского послания Дмитрия Медведева и фокусирует внимание скорее на репрезентации вещей, чем на самих вещах. Интерпретируя послание как важное событие в российской политике, мы стремились показать, каким образом власть воспроизводит себя, проникая в публичный язык. Исследование описывает парадоксальную ситуацию, когда кандидат на высший государственный пост начинает избирательную кампанию с основательного преобразования своей политической личности, разочаровывая тем самым своих сторонников. Оно описывает и объясняет, каким образом и почему это полное превращение осуществляется.

Контекст и атмосфера

Ежегодное послание президента Федеральному Собранию России по своему жанру напоминает послание президента США и тронную речь в Великобритании. Если освободить послание от символических декораций, напоминающих слушателям об их принадлежности к политическому сообществу, то его прозаическая роль сводится к подведению торжественного и авторитетного итога достижений и нерешенных проблем. Однако в сверхцентрализованной стране с сильной президентской властью, какой является Россия, послание имеет особую значимость и является одним из важнейших событий года. Ему предшествует отчасти спонтанная, отчасти инспирированная Кремлем кампания в средствах массовой информации. Дискуссии о предполагаемом содержании послания начинаются примерно за месяц до выступления президента. Как правило, о дате выступления не сообщается до самого последнего момента - в 2010 году точная дата стала известна менее, чем за неделю до самого послания. Напряженный интерес поддерживается серией организованных для прессы «утечек» из администрации президента. Особые ожидания от послания Дмитрия Медведева 2010 года подогревались вопросом о том, кто станет кандидатом на президентских выборах в марте 2012 года: он или Владимир Путин? Кроме того, будущая кампания имеет особую значимость, поскольку президент будет избираться не на 4 года, а на 6 лет.

Прошел год с тех пор, как Дмитрий Медведев пригласил общественность к широкой дискуссии о стратегии модернизации страны, опубликовав статью-обращение «Россия, вперед!». Политически активная часть общества, в целом, вполне лояльная режиму, восприняла статью как реформаторскую альтернативу консервативному курсу, который ассоциируется с премьером Путиным. Последовавшая дискуссия привела к формированию довольно аморфных и неформальных партий «медведевцев», с одной стороны, и «путинцев» (или «силовиков»), с другой. Любое, даже самое незначительное, различие между двумя членами тандема, драматизировалось средствами массовой информации и возводилось в ранг значимых партийных отличий. Несмотря на это, ни Медведев, ни Путин ни разу даже не намекнули, что собираются возглавить спонтанно возникшие политические течения. Тем не менее, дебаты о предполагаемом содержании послания способствовали поляризации различий, во многом приписываемых лидерам частью их потенциальных избирателей[2].

Всего за пять дней до выступления (24 ноября) Дмитрий Медведев обратился с видеообращением в своем блоге, в котором признал наличие симптомов политического кризиса и намекнул на возможность глубокой политической реформы: «Партия власти забронзовела, деградирует, а в обществе начали появляться симптомы застоя». Употребление слова «застой» живо напомнило перестройку Горбачева, завершившуюся поворотом от застоя к пресловутому поражению СССР. В условиях отсутствия политической конкуренции, утверждал Медведев, «возникла угроза превращения стабильности в фактор стагнации», а такой застой «одинаково губителен как для правящей партии, так и для оппозиционных сил»[3]. Столь радикальные высказывания Медведева породили у его сторонников надежду на то, что послание станет официальной заявкой на новый президентский срок и будет содержать амбициозную программу реформирования.

Политическая реформа снова оказалась на повестке дня благодаря целой серии событий, произошедших за последние 18 месяцев, каждое из которых наносило все более жестокий удар по структурам власти. Именно на эти удары намекал президент Медведев, употребляя слова «деградация» и «застой». Первый удар был нанесен весной 2009 года, когда майор милиции Денис Евсюков в состоянии алкогольного опьянения хладнокровно расстрелял посетителей одного из столичных супермаркетов. Скандал имел колоссальный резонанс и окончательно дискредитировал милицию, которой общество не доверяло уже много лет, и поставил вопрос о реформе всей системы правоохранительных органов.

В июне 2010 года была обезврежена вооруженная преступная группа, которую пресса не без явного сочувствия назвала «приморскими партизанами». Члены банды совершили серию нападений и убийств сотрудников милиции. В видеоролике, распространенном в Интернете, «партизаны», молодые жители небольшого поселка Приморского края, объявили, что взяться за оружие их вынудила система милицейского насилия и несправедливость власти. Ролик был сделан с явным подражанием жанру видеообращений радикальных исламистов. Да и сами «партизаны» недвусмысленно выразили свою солидарность с борьбой исламистов Северного Кавказа против несправедливой российской власти. Население Приморского края наблюдало за «партизанами» со смешанным чувством страха и сочувствия.

Затем летний зной принес лесные пожары. Стихия показала неспособность российской государственной машины справиться с катастрофой и разоблачила образы официальной пропаганды, призванные говорить о силе, способности к контролю и надежности режима. Лесные пожары также показали уязвимость влиятельного московского мэра Юрия Лужкова, который в самые трудные часы уехал в отпуск в свое альпийское шале в Австрии. В сентябре 2010 года каналы центрального телевидения воспользовались этой оплошностью и развернули мощную пропагандистскую атаку. В самом начале довольно нечистоплотной кампании СМИ большинство наблюдателей полагало, что нападки на Лужкова исходят исключительно от «партии Медведева», что удар по Лужкову - это удар по консервативной партии путинцев. Более того, сам Лужков верил в реальность раскола внутри тандема, поскольку открыто пытался найти поддержку со стороны Путина. Последовавшая отставка московского мэра для тех, кто поверил в модернизационную риторику Медведева, стала еще одной причиной для оптимизма. Им казалось, что президент становится лидером зарождающегося реформаторского движения.

Пожалуй, самое важное и оглушительное событие накануне президентского послания произошло в станице Кущевская (Краснодарский край). В доме успешного и состоятельного фермера-предпринимателя Севера Аметова 4 ноября было совершено жестокое убийство 12 человек (из них четверо детей). За убийствами стояла организованная преступная группировка, подчинившая себе не только бизнес развитого сельскохозяйственного района, но всю систему правоохранительных органов и местную администрацию. Журналистские расследования показали, насколько тесными были связи должностных лиц разных уровней государственной власти с лидерами преступной группировки, один из которых присутствовал на инаугурации президента Медведева. Кущевская быстро стала метафорой новой социальной реальности России. Трудно установить авторство выражения «Вся Россия - это Кущевка», потому что ее повторяли слишком многие.

Кущевский эпизод имел два важных следствия. Во-первых, была подорвана легитимность курса Путина на укрепление «вертикали власти», который проводился под предлогом борьбы с коррупцией. Так, в 2004 году Дума утвердила отмену прямых выборов губернаторов и утвердила процедуру президентских назначений. Скандал демистифицировал «вертикаль власти», показав, что в самом своем основании она контролируется организованной преступностью. Во-вторых, как показали расследования криминалистов и журналистов, коррумпированными оказались не только государственные структуры, но и само гражданское общество. Одним из негативных эффектов реформ путинского периода стало такое преобразование базовых отношений в обществе, что стратегии индивидуального успеха граждан оказались в прямой зависимости от степени их интегрированности в преступные сообщества и коррумпированные кланы. Следователи и журналисты столкнулись с сопротивлением расследованию со стороны части местного населения, причиной которого был не только страх, но и утрата обществом способности проводить значимые различия между правом и силой, полицейским и бандитом, честным чиновником и коррупционером, жертвой и насильником. Во время ежегодного телевизионного «диалога с народом» 16 декабря архитектор «вертикали власти» Владимир Путин был вынужден признать системные сбои в функционировании органов управления[4].

К моменту выступления Медведева с посланием внутри политически заинтересованной части российского общества возникло устойчивое недоверие к путинскому курсу стабилизации. Властный блок, представленный Владимиром Путиным, объединяющий часть высшего бюрократического аппарата, крупный бизнес и силовиков, неожиданно оказался идеологически обезоруженным. На стороне Путина по-прежнему находятся главные экономические и административные ресурсы, однако легитимность авторитарного курса испаряется. Если раньше стихийные протестные движения, вспыхивающие на всем пространстве от Калининграда до Владивостока, воспринимались как следствия локальных сбоев и ошибок местной власти, то с начала 2010 года они все чаще ассоциируются с политическим режимом, который персонифицирован в лице Путина.

Именно в такой атмосфере растущего спроса на глубокую реформу президент Медведев обратился 30 ноября с посланием к Федеральному Собранию. Однако удивительным образом он едва затронул тему реформ, предпочитая обойти центральный вопрос и на протяжении 45 минут говорить исключительно о проблемах детей. Столь неожиданное игнорирование ожиданий, которые подогревались самим Медведевым, нанесло серьезный удар по рядовым сторонникам так называемой «партии модернизации», которые до сих пор смотрели на президента как на лидера. Центральное место в послании заняла не реформа, а проблема детей и детства. «Независимая газета» на следующий день выступила с критикой послания президента в статье под заголовком «Разочарование»[5], который лаконично выражал общее недоумение сторонников реформ. Вот некоторые приметы разочарования:

«Главная тема послания - тема детства - абсолютно безобидна во всех смыслах... Возможно, Медведев ушел от реформаторского дискурса ввиду приближающихся президентских выборов... Возможно, Медведев пришел к выводу, что поддержка перемен все еще недостаточна. Особенно если принять во внимание, что основной его избиратель все-таки Владимир Путин, на переговорах с которым и должно быть принято судьбоносное решение о выдвижении единого кандидата от двоих»[6].

«В нынешнем послании Дмитрия Медведева к Федеральному Собранию нет ни малейшего намека на предвыборный характер, хотя многие этого определенно ждали»[7].

«[П]ослание было адресовано тем людям, которые будут жить тогда, когда, может быть, большинства нынешних избирателей на белом свете не будет»[8].

«Это послание в отличие от предыдущих в целом лишено реформаторского духа»[9].

«Через несколько дней никто уже не вспомнит про это послание, хотя, если по его итогам построят 100 детских садов, это будет здорово»[10].

«Звенящая пустота, набор дежурных рассуждений об инновациях и технологической модернизации, административных регламентах и выходе из кризиса и необходимости борьбы с коррупцией»[11].

Что же произошло? Может быть, Медведев дал понять своим посланием, что он отказывается от президентства? Мы так не думаем. Скорее наоборот, в следующей части статьи будут представлены несколько аргументов в пользу противоположной версии. Первый аргумент касается выбора Медведевым языка, нацеленного на специфическую аудиторию, которая гарантирует его переизбрание. Второй - касается особенностей использования языка, изменяющего не столько содержание речи, сколько речевую структуру, производящую совершенно новый смысл при употреблении тех же самых слов. В целом, мы считаем послание началом кампании Медведева за переизбрание. Аудитория, к которой обращается Медведев, является центральным пунктом анализа: содержание высказывания Медведева определяется тем, к кому он обращается.

Утерянный объект - модернизация

В российском политическом дискурсе модернизация является пресловутой искомой вещью или потерянным объектом. С его нехватки начинается большая история о нем и о том, как себе его вернуть[12].

Сконструированные таким образом нарративы имеют тенденцию концентрироваться вокруг двух полюсов, лексическая топика которых превращается в «пустое означающее»: понятие, используемое противоположными сторонами полемики, каждая из которых нагружает его определенным набором ассоциаций, иногда принципиально отличающихся от тех, которыми его снабжает другая[13].

В России одна сторона спора о модернизации связывает ее с усилиями государства по стимулированию более высокой экономической производительности, с инициативами в области образования, с техническими инновациями, которые сопряжены с модернизацией. Однако сторонники такой позиции не связывают эти усилия с изменениями социальной структуры и политического порядка[14]. Другая сторона видит источники модернизации в совершенно ином, а именно: в обществе и политике как таковых. Как однажды заметил Джеймс Лайвси по поводу модернизационного толчка Французской революции, «экономическое обновление [modernity] смогло добиться легитимности [и вписаться таким образом в социальное сознание и практики], поскольку перестало быть проектом управляющего класса», но органически вырастало из длительной и нарастающий общественной борьбы и согласования различий, представленных самой революцией[15]. Нарративы, конструирующие модернизацию подобным образом, тесно связаны с такими понятиями, как демократия[16], политическая конкуренция[17] и вестернизация[18]. Поэтому в данном значении модернизация обозначает потребность в основательном изменении общества и политики. Первый способ употребления слова «модернизация» мы назовем «авторитарным» (или, акцентируя иную его символическую составляющую, «технократическим»), а второй - «демократическим».

Многие комментаторы первых двух президентских посланий Медведева были склонны заключить, что в них термин «модернизация» употреблялся в «демократическом» смысле. Хотя язык обоих посланий был по преимуществу технократический, в нем содержались демократические элементы:

«По-настоящему современным может считаться только общество, настроенное на непрерывное обновление, на постоянные эволюционные преобразования социальных практик, демократических институтов, представлений о будущем… Но перемены к лучшему происходят лишь там, где есть возможность для открытого обсуждения возникающих проблем, для честного соревнования идей, определяющих методы их решения, где граждане… могут брать на себя ответственность за положение дел в своем поселке или городе, понимают, что только активная позиция приводит в движение тяжелую машину государственной бюрократии»[19].

Казалось, что подобного рода сигналы со стороны Медведева усиливались по мере приближения даты очередного президентского послания. Так в сентябре 2010 года на Ярославском политическом форуме он выразил недовольство тем, что правящие круги общества - чиновники и некоторые бизнесмены - сопротивляются изменениям, которые необходимы модернизации. Более того, он утверждал, что Горбачев был прав, отказавшись от китайского авторитарного пути модернизации, исторически и культурно неприемлемого для России. Он объяснял своим слушателям:

«[У] нас есть проблемы, с которыми нам нужно бороться. Вы сказали, что австрийцам отчасти присущ патернализм, то есть “что государство сделало для меня?” Это и нам в полной мере присуще и еще, наверное, в большей степени, чем австрийскому обществу… Это возникло не только в советский период. И в досоветский период в основном люди уповали на царя-батюшку и на высшие силы… [Э]то не значит, что все эти привычки нужно тащить в XXI век… Но для этого требуется более высокая “температура”, чем, скажем, в Китайской Народной Республике»[20].

Однако тон президентского послания 2010 года радикально меняется. Медведев упоминает модернизацию в первом же предложении и конкретизирует ее несколькими абзацами ниже как «технологическую модернизацию». Далее он только говорит, что она не является самоцелью, и снова возвращается к ней спустя значительное время, чтобы сказать о «модернизации публичных услуг». Но дело не в редкости упоминания слова. Важно, что структура нарратива, к которой прибегает Медведев, придает слову «модернизация» технократический и политически беззубый смысл.

Ухватить этот критически важный аспект его речи нам поможет аналитический аппарат структурной семантики, и в частности, «актантная модель» Альгирдаса Греймаса, основные понятия которой указаны на приведенной ниже схеме[21]. Динамика этой модели, применимая к анализу историй вообще и политических речей в частности[22], предполагает, что нарратив начинается с некоторой нехватки (или дефицита) у получателя, распознаваемой отправителем (представляющим нормативный порядок). Отправитель уполномочивает субъекта (действующее лицо нарратива) осуществить поиск объекта (потерянного или утраченного). При этом субъект снабжается способностью обеспечить обретение объекта и преодолеть сопротивление оппонента, прибегая к содействию помощника (то есть его желание, направленное на объект, изменено в соответствии с проекциями помощника и оппонента). Здесь важно подчеркнуть, что актантная модель Греймаса отсылает к базовой структуре нарратива, который приводится в действие конкретными персонажами, представленными в тексте, а не абстрактными актантами. Соответственно, функция определенного актанта может осуществляться более, чем одним персонажем (например, оппонентом в речи Медведева является как «глобальный экономический кризис», так и «коррумпированные чиновники»). В то же время один персонаж может исполнять более, чем одну актантную функцию (сам Медведев, как мы видим на схеме, выcтупает в качестве отправителя и субъекта).

Применяя эту модель к текстам посланий Медведева, мы в первую очередь обращаем внимание на то, каким образом модернизация изменяет свои актантные функции: в первых двух посланиях она выступает как объект, тогда как в третьем - как помощник. Поскольку на уровне структуры нарратива отношения между терминами определяются взаимностью, такое изменение переводит пафос модернизации в технократический регистр. Она уже не цель действия - значение, которое рождалось из предшествующих обращений Медведева к условиям «постоянных эволюционных преобразований социальных практик»[23]. Модернизация становится «инструментом» обретения объекта, который теперь (пере)определен как благосостояние «26 миллионов детей и подростков» (получатель). Этот инструмент на протяжении всей речи ассоциируется с образованием, здоровьем, технологиями и экономическим развитием - со всем тем, что субъект (нынешняя политическая и деловая элита) должен обеспечить для получателя. Выходит, что внутри такой модели модернизация не связана с какими бы то ни было изменениями социальных отношений и практик. Она лишена всякой демократической значимости. Скорее, наоборот. Конструируя такого получателя, субъект освобождает себя от обязательств перед лицом живущих здесь и сейчас. «Все, - говорит Медведев, - для наших детей». Особенно грубо звучит такая деполитизирующая инструментализация по отношению к женщинам. Медведев сообщает: «Число женщин так называемого репродуктивного возраста значительно сократится. И это серьезная угроза, это вызов для всей нашей нации». В этих словах женщины предстают не столько в качестве членов сообщества, сколько как инструмент демографического роста.

Сам Медведев появляется на схеме в верхнем левом углу как отправитель. Эту позицию он занимает благодаря употреблению местоимения первого лица единственного числа - «я». С помощью соответствующих фраз - вроде «внесенные мною в Государственную Думу законопроекты», «я говорил, что это законодательство должно быть жестким» - он выставляет себя в качестве того, кто определяет субъекта (персонажа своего политического дискурса, то есть политическую и деловую элиту), отдавая ему поручение во имя «тех, кого мы любим сильнее всего, - наших детей» (получатель). Такая нарративная стратегия создает двойственный эффект. С одной стороны, Медведев ссылается на себя 84 раза, употребляя местоимения «я» (80 раз) или «мой/моя/мое» (4 раза). Аудитория отдает себе отчет, что слушает именно Медведева. С другой стороны, содержание нарратива практически полностью состоит из поручений и предписаний субъекту. Поэтому долгое публичное перечисление достижений субъекта свидетельствует о его достоинствах, тогда как пространный набор поставленных задач, напоминает, чего от него хотят.

Таким образом, субъект высказывания сконструирован с помощью местоимения «мы», включающего самого говорящего, и поэтому Медведев (отправитель) одновременно совпадает с инстанцией субъекта. Субъект медведевской речи, который иногда описывается как правительство, иногда как бизнес-элита, иногда как то и другое, появляется в тексте 154 раза. Однако «мы», подразумевающее также и народ в целом, произносится в тексте только 10 раз (4 раза как «мы» и 6 раз как «наш»). Поэтому совершенно очевидно, к кому обращена речь Медведева: к «нам», к власть имущим. На то, кто является его аудиторией, указывают две вещи: 1) сам способ конструирования говорящим тождества со своей аудиторией посредством употребления «мы»; 2) включающая или исключающая форма местоимения, которое он употребляет[24].

Отсутствие баланса при употреблении местоимения первого лица множественного числа совпадает с шаблонами, обнаруженными в предыдущем исследовании современного российского политического дискурса, в котором личные характеристики политических акторов (их компетентность и нравственность) доминировали в их речи над публичными элементами политического дискурса - сообществом и одобрением (правом)[25]. Однако результаты, полученные в данном случае, особо примечательны: если предыдущее исследование основывалось на анализе интервью-собеседований, что могло предрасположить респондентов выстраивать свои высказывания с точки зрения личного опыта в политике, то послание Медведева по сути своей является публичным речевым актом, в котором парадоксальным образом общественность едва представлена. Вместо того, чтобы рассказать слушателям, чего хочет, ожидает или требует общественность, он рассказывает, чего хочет, ожидает или требует Медведев или «мы», включающее только его и политическую элиту. В тех случаях, когда общество не рассматривается как простой инструмент, оно появляется лишь в качестве потребителя уже или почти дарованных ему субъектом благодеяний. Народ инфантилизируется не только на уровне содержания, когда субъект устремляется к своему объекту - «все ради наших детей», но так же и на структурном уровне, когда народ присутствует, но лишен голоса. Медведев, таким образом, усиливает в своем послании тот самый патернализм, который осуждал два месяца до этого на Ярославском форуме[26].

Внутри актантной модели объект и получатель обусловлены взаимным соопределением с отправителем и субъектом. Так, в нарративе Медведева, согласно схеме, достаточно характерной для российского политического дискурса, воплощающего преобладающие в культуре гендерные роли, получатель, характеризуемый как «дети», соответствующим образом конструирует отправителя, функционирующего как «отец», и субъекта, обладающего чертами старших, а потому ответственных, братьев. Как было отмечено выше, Медведев представляет себя и как отправителя, и как субъекта. Поэтому код его послания определяет два измерения, придающие структурную эквивалентность речи действующего президента и президентской кампании, разворачивающейся в российском политическом контексте, в котором президент не столько избирается электоратом, сколько отбирается элитой. В одном измерении - измерении отправителя - Медведев говорит этой самой элите о том, что он достоин следующего президентского срока. Посмотрите на достижения, сделанные под его руководством перед лицом оппонентов - глобального экономического кризиса! В другом измерении - в измерении субъекта - исключающее (всех, кроме элиты) «мы» Медведева помещает его среди политической элиты («старших братьев»), озабоченной долгом перед «детьми». Он делает лишь два упрека чиновникам, но эти упреки лишь подчеркивают его лояльность группе. Он утверждает только, что (1) «деятельность должностных лиц не должна дискредитировать государство»; (2) руководители всех уровней управления не должны «прятаться по кабинетам и наблюдать за тем, как на их территории растет и наглеет криминал». Здесь вновь политический нарратив ограничивается лишь личностными элементами российского политического дискурса - компетенцией и нравственностью, - которые уже были утверждены Медведевым как основные характеристики субъекта. Таким образом, «должностные лица», к которым относятся эти слова, являются просто другими должностными лицами, а не членами исключающего «мы». В таком контексте жесткие слова Медведева равносильны уверениям в том, что отправитель не планирует ни уполномочивать к действию нового субъекта, ни отстранять членов элиты, разве что лишь за самые вопиющие нарушения. Движение между отправителем и субъектом - осуществляемое в тексте благодаря изобилию употребления местоимений «я» и «мы» - позволяет Медведеву стать членом братства даже при том, что он выделяет себя как президента. Но этот прием не только помещает Медведева среди старших братьев, но также предлагает самим членам братства признать в нем президента и идентифицировать себя с ним как со своим президентом. Вот небольшой отрывок, иллюстрирующий частоту и колебание местоимения первого лица:

«Все, что я сейчас говорил, модернизация - это, конечно, не самоцель. Это лишь инструмент, с помощью которого мы сможем решить давно назревшие проблемы в экономике и в социальной сфере, поддержать тех, кто в этом более всего нуждается, и создать условия для раскрытия способностей тех, на кого мы очень надеемся, то есть наших детей, нашей молодежи. Ведь модернизация осуществляется прежде всего для них. Нам не должно быть стыдно за то, какую страну мы передадим нашим детям и внукам, но не менее важно, в каких руках будет находиться судьба России»[27].

Заключение

Согласно представленному здесь анализу, президентское послание Дмитрия Медведева от 30 ноября 2010 года представляет собой заявку на его переизбрание президентом Российской Федерации. Его нарратив скреплен уверениями в том, что аудитория может ему доверять, что он не прибегнет к мерам, способным разрушить status quo. Эти заверения оформляются с помощью двух структурных изменений, отличающих это послание от двух предыдущих.

Во-первых, согласно использованной актантной модели, вместо модернизации, которая до сих пор была фирменным ярлыком Медведева, послание 2010 года вводит новый объект - благосостояние российских детей. С помощью такого переключения и превращения модернизации в помощника этот термин лишается потенциала политической реформы. Модернизация как инструмент, содействующий субъекту (власть имущим) в обретении нового объекта, предъявляется как технологическая инновация, обеспечивающая материальное благосостояние, а не как политическая реформа с неопределенными и потенциально опасными для власть имущих последствиями. В пределах этой структуры можно говорить только о таких вещах, как компьютерные классы, но не о свободных и честных выборах.

Во-вторых, Медведев приписывает себе роль одновременно и отправителя, и субъекта. Этого эффекта Медведев добивается благодаря тому, что засыпает свою аудиторию местоимениями первого лица, употребляемыми то в единственном, то во множественном числе. Это местоимение появляется 84 раза в единственном числе, делая из Медведева отправителя, уполномочивающего субъекта исполнить ряд поручений. Однако другие 154 случая использования исключающего «мы» подают сигнал о его принадлежности к коллективному субъекту, самим власть имущим, которым рассказывают о великом числе достижений и о еще более великих планах, за которые теперь предстоит взяться.

Какой вклад в понимание российской политики может сделать представленный анализ президентского послания как начала избирательной кампании Медведева? Наше описание сосредоточено на контексте, который был представлен аудиторией, непосредственно внимающей посланию Медведева. Благодаря анализу структуры его речи стало понятно, что Медведев уже не пытается вербовать новых сторонников. Скорее, он сам публично продемонстрировал свой переход на сторону власть имущих. Поступая таким образом, он, очевидно, отказывается от смыслов, стоящих за «демократической модернизацией», которые первоначально конституировали его политическую идентичность и создали его культурно-политический капитал. При этом в обоих случаях речь идет о специфической риторике политического дискурса, а не о попытке реконструировать то, что «на самом деле думает» Медведев.

Наконец, перестраивая свой нарратив в направлении власть имущих, Медведев лишает свои слова какой бы то ни было открытости по отношению к практическим проблемам. Если бы он был заинтересован в демократической модернизации, тогда либо отправитель, либо субъект, либо тот и другой представляли бы собой «народ». Вместо этого, помещая фигуру «детей» (общество) в структурную позицию получателя и декларируя предполагаемые компетенции и нравственность субъекта (власть имущих), Медведев вновь прибегает к давней российской традиции, воспроизводящейся как на политическом, так и на дискурсивном уровне. Отеческая забота о детях может быть претензией на авторитарное правление, но она никак не связана с обоснованием легитимности правительства. И это лишний раз показывает, что нынешняя избирательная кампания Медведева демонстрирует возврат к языку олигархии, легитимность и действенность которого опирается на выражение взаимной лояльности.

1) Мы выражаем благодарность Мелиссе Калдуэл, Мэри Вирджинии Уотсон и Ральфу Уилсгарду за комментарии к черновику статьи.

2) Сознание принадлежности к той или иной неформальной политической «партии» характерно для довольно ограниченного социального слоя (столичная интеллигенция, работники СМИ, высокопоставленное чиновничество, крупный и средний бизнес), работа и карьерные перспективы которого находятся в прямой зависимости от смены политического курса. Ярче всего противостоящие политические идентичности выражены в тех медийных пространствах, которые более свободны от прямого вмешательства центральной или местной власти: федеральная (столичная) пресса и Интернет.

3) Медведев Д. Наша демократия несовершенна. Видеоблог Дмитрия Медведева. 23 ноября 2010 года (http://blog.kremlin.ru/post/119).

4) «Что касается ужасной ситуации в Кущевской […] то здесь дело не только в органах внутренних дел, дело в том, что все органы власти оказались несостоятельными. […] А где прокуратура, ФСБ, ФСКН, суды? Я считаю, что это провал всей системы правоохранения. А местные, региональные органы власти где были, они, что, ничего не видели? […Это] еще один сигнал, чтобы общество встряхнулось, и власть сама встряхнулась, на всех уровнях, в том числе на федеральном, и повнимательнее посмотрели, что у нас происходит в регионах» (цит. по: Стенограмма программы «Разговор с Владимиром Путиным. Продолжение». 16 декабря 2010 года (http://premier.gov.ru/events/news/13427/)).

5) Билевская Э., Литовкин В. Разочарование // Независимая газета. 2010. 1 декабря (www.ng.ru/politics/2010-12-01/1_poslanie.html).

6) Детство президента // Ведомости. 2010. 1 декабря (www.vedomosti.ru/newspaper/article/250912/detstvo_prezidenta).

7) Дмитрий Орлов, генеральный директор Агентства политических и экономических коммуникаций (цит. по: Внести поправки в жизнь // Известия. 2010. 1 декабря (www.izvestia.ru/politic/article3148922/)).

8) Валерий Хомяков, генеральный директор Совета по национальной стратегии (Там же).

9) Геннадий Гудков, депутат Государственной Думы от партии «Справедливая Россия» (цит. по: Хамраев В., Воронков А., Черных А. Суверенная демография // Коммерсант. 2010. 1 декабря (www.kommersant.ru/doc.aspx?fromsearch=924900f5-4805-4619-8c28-319f50bf8ef0&docsid=1549141)).

10) Борис Немцов, лидер движения «Солидарность» (Там же).

11) Михаил Касьянов, лидер Российского народно-демократического союза (Там же).

12) Эту ситуацию также можно рассматривать в контексте описанных в известном исследовании традиционных сказочных нарративов, см.: Пропп В. Морфология волшебной сказки. М., 2001.

13) Laclau E. On Populist Reason. London: Verso, 2005.

14) См., например: Пономарев И., Ремизов М., Карев Р., Бакулев К. Модернизация, инновация, конкуренция. Модернизация России как построение нового государства: независимый экспертный доклад. М.: ИНСОР, 2009.

15) Livesey J. Making Democracy in the French Revolution. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2001. P. 165.

16) Демократия: развитие русской модели / Под ред. И.Ю. Юргенса. М.: Экоинформ, 2008.

17) Модернизация, авторитаризм и демократия: сборник материалов конференции / Под ред. Н. Загладина, В. Катагаровой. М.: ИМЭМО РАН, 2010.

18) Россия в глобализирующемся мире: модернизация российской экономики / Под ред. Г.В. Кляйнера, Д.С. Львова. М.: Наука, 2007.

19) Послание Федеральному Собранию Российской Федерации. 12 ноября 2009 года (см.: http://президент.рф/transcripts/5979).

20) Президент обсудил с политологами модернизацию и демократию: он надеется на новый президентский срок // Newsru.com. 2010. 10 сентября (www.newsru.com/russia/10sep2010/medvedev.html).

21) Греймас А.Ж. Структурная семантика. Поиски метода. М., 2004. С. 261.

22) См., например: Urban M. From Chernenko to Gorbachev: A Repoliticization of Official Soviet Discourse? // Soviet Union. 1986. Vol. 13. № 2. Р. 131-161.

23) Послание Федеральному Собранию Российской Федерации. 12 ноября 2009 года.

24) Об использовании включающего и исключающего «мы» в определении субъектов политической риторики см.: Lakoff R. Talking Power: The Politics of Language in Our Lives. New York: Basic Books, 1990.

25) Urban M. Cultures of Power in Post-Communist Russia: An Analysis of Elite Political Discourse. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.

27) Послание Федеральному Собранию Российской Федерации. 30 ноября 2010 года (http://президент.рф/news/9637). Курсив наш.