Советское общество не было однородным. Оно состояло из различных «закрытых сообществ», некоторые из которых попали под идеологическое влияние московского партийно-пропагандистского аппарата существенно позже, чем другие. В целом, часть «послесталинского общества», образованная и «читающая» среда крупных городов, в основном не понимала всей глубины пропасти, существовавшей между населением территорий, попавших под контроль советской власти и коммунистической идеологии в 1918–1923 годах, и тех, что вошли в состав СССР в результате оккупации в 1939–1945-м. Зато эта разница остро ощущалась на местах: в Западной Украине, Западной Белоруссии, Молдавии, республиках Прибалтики.

Публикуемое интервью с Вячеславом Александровичем Михайловым позволяет увидеть это глазами «советского человека». Человека, приехавшего в Западную Украину из Восточной в 1955 году, когда советские институты в общем и целом устоялись и даже проникли на сельский уровень, но еще во многом не были восприняты и осознаны как «свои». Человека, вынужденного работать сельским учителем с коллегами, обладающими совершенно другим, несоветским, опытом и знаниями. Человека, вынужденного идти на компромиссы и умолчания, которые были бы непредставимы для его сверстников и коллег в «старом» СССР. Для русского парня выучить украинский, работать в школе с командой недавно реабилитированных националистов, дружить с попом (так же, как и он, посланцем с «Востока») и принимать участие в деревенских конфликтах (к сожалению, эти весьма объемные части интервью не вошли в публикацию) – весьма необычный жизненный опыт. Зато он во многом обеспечил дальнейший стремительный карьерный рост Вячеслава Михайлова – от секретаря парткома Львовского университета до заведующего Отделом национальной политики аппарата ЦК КПСС, а впоследствии и до поста министра по делам национальностей Российской Федерации.

Подробный рассказ Вячеслава Михайлова об украинской партийной политике в отношении национализма 1960–1970-х годов не просто, пожалуй, самое откровенное публичное описание этой механики со стороны бывшего высокопоставленного партийного работника. Тут есть и иные интересные обстоятельства.

Во-первых, его интервью дает нам представление о системе постоянно действующих фильтров, с помощью которых вновь приобретенную территорию и ее жителей пытались интегрировать в советское общество. Эти фильтры отсеивали «не тех» по идеологическому и социальному признакам, обеспечивали получение «нашими» высшего образования (а затем – и соответствующих должностей), а также оставляли сомнительных, но незаменимых, в подвешенном состоянии.

Это в свою очередь возвращает нас к вопросу о том, когда в СССР все же была закончена гражданская война (пусть и в ее «мягкой стадии»)? И когда закончилось сведение счетов победителей с побежденными? Похоже, что на Западной Украине это продолжалось как минимум до середины 1970-х.

Во-вторых, Вячеслав Михайлов наглядно свидетельствует, что партийная политика в отношении «национализма» и «националистических проявлений» не была порождена «чистой идеологией», а во многом была орудием в борьбе политических кланов или групп околопартийной интеллигенции.

В-третьих, эта борьба проходила в рамках общих установок, диктуемых из имперского центра. Именно Москва решала стоявшие перед ней актуальные политические задачи, инициируя кампании по борьбе с чем-либо, – в частности, с национализмом. Находящимся в провинции и рядовым жертвам, и участникам подобных кампаний, как правило, было не ясно, в какую именно «историю» они попали. В частности, описываемые Вячеславом Михайловым идеологические пертурбации, вызванные якобы внутриукраинскими проблемами, в действительности были частью системного передела власти в СССР в 1966–1973 годах.

«Хранителем основ» и высшим авторитетом в данном вопросе был второй человек в аппарате ЦК КПСС и (со временем) в Политбюро Михаил Суслов, принимавший когда-то личное «руководящее участие» в сталинских антинационалистических кампаниях. Однако реальная инициатива в «борьбе с национализмом» была не в его руках. Пришедший к высшей политической власти в результате отстранения Хрущева «суперклан» Леонида Брежнева и его соратников по Днепропетровску 1930–1940-х (а также поддерживающие его представители ВПК и армии) уже с 1965–1966 годов начали поэтапное вытеснение бывших соратников, а ныне конкурентов, из власти. Таковыми в частности являлись руководство ЦК КПУ и лично Петр Шелест, некогда получившие из рук Хрущева карт-бланш на ведение дел в самой Украине и чрезвычайно широкие полномочия на общесоюзном уровне. Письмо Валентина Маланчука 1966 года, о котором пойдет речь в интервью, возможно, было дополнением к известному по мемуарам Анастаса Микояна эпизоду публичной «порки» Шелеста и Николая Подгорного на заседании Политбюро 21 октября 1965 года в связи с подготовленным в ЦК КПУ проектом предоставления Украине прав самостоятельного участия во внешнеторговой деятельности[1]. Именно тогда Шелеста не просто «поставили» на место, но и фактически вычеркнули из списка «друзей Брежнева».

Однако отставка самого Шелеста, а также ряда других «недрузей» Леонида Ильича в высшем эшелоне власти состоялась только когда «суперклан Брежнева» ликвидировал своего главного конкурента – «клан Шелепина», известного также как «комсомольская (или “молодежная”) группировка». Первое известное открытое столкновение двух кланов произошло на том же заседании Политбюро 21 октября 1965 года. «Шелепинцы» не просто разделили мнение большинства членов Политбюро по поводу предложения Шелеста и Подгорного, но и атаковали украинскую партийную организацию. В своей критике они использовали термин «национализм» и, более того, потребовали уважения к русскому языку, даже упрекнув Украину в зажиточной жизни за счет недопоставок материальных ресурсов другим республикам (читай РСФСР). Тем они, как считает Микоян, метили вообще во всех выходцев из Украины включая русскоязычных «днепропетровцев» Брежнева[2].

Политическое крушение «шелепинцев» произошло в 1967-м, а основная кадровая чистка в аппарате ЦК КПСС и ряде других ведомств (МИД, КГБ) относится к 1970 году. Лишь после этого в аппарате ЦК КПСС (конкретнее – в Отделе пропаганды, при активном участии будущего «архитектора перестройки», а тогда исполняющего обязанности завотделом пропаганды Александра Яковлева) стал вызревать план масштабной кампании по борьбе с национализмом в СССР.

Эта (публично не объявленная) кампания, очевидно, координировалась рабочей группой по подготовке к 50-летию СССР (1972), однако подробно прорабатывалась она в Отделе пропаганды ЦК КПСС[3]. В 1971–1973 годах данная кампания была реализована – на формальном основании серии постановлений секретариата и Политбюро ЦК КПСС о недостатках в работе конкретных партийных организаций в республиках и некоторых национальных автономиях на территории РСФСР. В тех же рамках разрабатывался план борьбы с «русским национализмом», который отчасти служил идеологическим прикрытием для процесса избавления аппарата ЦК КПСС (и в большей степени структур Совета министров РСФСР) от остатков «шелепинцев»[4]. Хотя для формального инициатора кампании, Александра Яковлева, дело кончилось так же, как позднее и для Валентина Маланчука, – отставкой[5], основные ее задачи были решены. Обвинения в «покровительстве национализму» стали одной из причин увольнения как минимум двух «еще хрущевских» глав республик – самого Петра Шелеста и первого секретаря Грузии Василия Мжаванадзе. В 1973 году из Политбюро были выведены три его члена: Шелест и не входящие в клан Брежнева покровители русских националистов Геннадий Воронов (предсовмина РСФСР) и Дмитрий Полянский. Их места заняли верные «брежневцы» вроде Юрия Андропова.

Обвинения в украинском национализме, вызывающие у «левобережных» русскоязычных представителей Украины справедливое (на их взгляд) негодование, и далее продолжали использоваться в политических целях, хотя уже в меньших объемах – число «недрузей» Брежнева в высшем политическом эшелоне стремилось к нулю. Но вот, например, высокопоставленный партийный чиновник, допущенный в круг личных спичрайтеров Брежнева, заместитель заведующего Международным отделом Карэн Брутенц, вспоминает такую реакцию генсека на предварительном обсуждении международного раздела его доклада на XXIV съезде КПСС (1975):

«Брежнев, не скрывая неудовольствия, сказал: “Вот Шелест и Подгорный предлагали, чтобы в партийном билете было отражено членство в Компартии Украины”. Прозвучавшая тут нотка осуждения “самостийности” была сразу же активно поддержана Александровым [помощником Брежнева по международным вопросам. – Н.М.], который что-то начал говорить об “уступках” националистам…»[6]

Не сразу, но вскоре – в мае 1977 года – Подгорный, не входивший в днепропетровский клан, но твердо вставший на сторону Брежнева в противостоянии с «шелепинцами», был выведен из состава Политбюро и в течение месяца уступил Брежневу свое место формально первого лица в государстве – председателя президиума Верховного совета СССР.

Публикуемое интервью с Вячеславом Михайловым – часть проекта по фиксации воспоминаний бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС 1950–1980-х годов и их окружения, который осуществляется автором с 2006 года[7].

Перед публикацией это (как и другие публиковавшиеся в рамках данного проекта[8]) интервью (точнее, небольшие фрагменты, отобранные из расшифровки пяти часов записей[9]), подверглось некоторой литературной обработке, тщательной проверке на фактическую достоверность со стороны интервьюера и комментированию. Затем оно было передано на уточнение Вячеславу Михайлову, который воспользовался своим правом внести правку и сокращения в текст.

Вячеслав Михайлов: «Лучше было украсть что-либо, чем попасть в разряд националистов»

Николай Митрохин: Вы не могли бы рассказать про своих родителей?

Вячеслав Михайлов: Я сам вообще сталинградец. Родился на Волге, в Дубовке, заканчивал школу в станице Кумылженская Сталинградской области. Мать – казачка, это граница Ростовской и Сталинградской областей, река Чир, – родилась в многодетной семье Семенютиных, у них человек 13 детей было. Дед был мой хроменький, поэтому был [в гражданскую войну] нейтральный. Один дед был красным – герой гражданской войны, его имя запечатлено на памятнике в Морозовской станице, а другой его брат был за белых.

В.М.: Да, отец пришел с фронта уже членом партии. Смешные эпизоды: любил отец выпить, так что мать иногда, когда у него проходили партзанятия, зная, что после них он выпьет, прятала его партбилет. Один раз просыпаюсь, шумят: «Где партбилет?» – «Помолись Николаю Угоднику, он тебе покажет». А мать была верующая. Смотрю: отец в маленькой комнатушке стоит на коленях, просит отдать партбилет. Шумливый был отец. Горячий, драчун.

И, конечно, я не мечтал об истории, а поступал в 1955 году, будучи серебряным медалистом, на физический факультет МГУ. А потом, в ходе сдачи экзаменов, погиб мой отец, и мне уже было не до этого. И я, поскольку не поступил, год работал на Краснолучском машиностроительном заводе строгальщиком. А поскольку старший брат служил в армии подо Львовом, он меня сагитировал поехать туда учиться. И во Львове меня досрочно пустили на экзамены на следующий год. Вместо физического факультета я пошел на исторический… В этот период начался уже второй этап коренизации. В истории нашей ленинской национальной политики был курс на коренизацию всех республик. Даже на Украине создавались так называемые русские национальные районы и национальные сельские советы. То есть русские считались в тот период как национальное меньшинство, хотя их было около 70%, говорящих на русском языке. Тут Шелест начал второй этап [и появляется требование, чтобы все русские студенты первого курса через год сдали экзамен по украинскому]. А нас было, по-моему, семь человек русских, но они все с Украины, поэтому они изучали украинский язык. А я из Сталинграда, ни слова по-украински не знал. Я, когда прочитал объявление, ребят сразу подключил. Начал заниматься переводами, записывать, давать диктанты. Веселый хохот был всегда: «Что ты там пишешь?» А я действительно был влюблен в украинский язык, начал сразу переводить «Энеиду» Котляревского[10] на русский язык с украинского. Некоторые слова быстро, автоматом, память еще хорошая была. Это нравилось декану моему, которым был Иван Дмитриевич Донец. И год прошел, когда я более-менее натренировался. И я захожу к декану Ивану Дмитриевичу. А разговаривать я никогда не говорил, потому что что слово ни скажу, то смеются ребята. А запас слов шел хороший. Я ему говорю, это был 1957 год: «Я, когда поступил, был медалист, это все вы знаете. Я читал, что надо сдать. Кто не сдаст украинский язык, будет отчислен. Я вот хочу прийти сдать» – «Молчи, сынку, ничего не маю, все забудь». А позднее, когда я диссертацию писал и занялся этой проблематикой, я нашел в материалах закрытое постановление ЦК о перегибах в коренизации. […]

Конечно, да, ненависть [к СССР] у 17-летних пацанов была. Есть линия, которую называют «линией Хмельницкого», есть «линия Мазепы», которая состояла в том, чтобы добиваться независимости любой ценой, даже за счет привлечения иностранной силы, безразлично к тому, какая она. Я не идеализирую эти вещи. Я пять лет провел студентом с ними. Я могу сказать, что восприятие [советской власти] этой частью населения, поскольку они жили фактически на Западе, было совершенно иным. Это же слой культуры, который надо было пройти, чтобы знать его. Я с одним парнем в университете схватился по некоторым вещам у Маркса, мол: «А ты откуда это знаешь?» А он: «Мне дид говорил». А у них-то книги сохранялись на украинском языке, в том числе переводные статьи Маркса – на польский или на украинский язык. Статьи, которые у нас в полное собрание не входили. Мы же никогда не знали этих вещей. А мне ребята в общежитии показывали эти вещи. Там, где Маркс про русских пишет, что они хуже татар.

Моя же научная работа была связана с формированием украинской нации – о том, как идет процесс интеграции, интернационализации и взаимопроникновения. По-разному… Мой тезка Вячеслав Черновол[11] в этом отношении был объективный человек, он не западник, он с Черкасской области. И никогда не был врагом советской власти. Он считал просто, что на Украине отошли от ленинской национальной политики. Но мы этих вещей не понимали. Его посадили. Иван Дзюба – его знаменитая книга, «Интернационализм или русификация» называется, вышла в 1962 году и была полностью построена на работах Ленина[12]. Это было умеренное крыло. Я привожу слова Черновола, когда он в Донбасс приехал: «300 лет нас русифицировали, 300 лет надо, чтобы прошла дерусификация». Поэтому должны быть региональные государственные языки и так далее. Ни в коем случае, если мы хотим создать независимое украинское государство, не должно быть языковой нетерпимости. Вот смысл этих слов Черновола.

В.М.: Сразу я знал, дали ребята. Никто же не знал, что я буду в ЦК работать. Мы с ребятами в общежитии жили, дружили, обменивались рукописями, читали, все рассказывали. Окончил университет я в 1961 году. Работал сельским учителем, любил эту профессию, на целине работал. Потом вернулся, поскольку жена была львовянка, хотя тоже русская, и на границе с Польшей был завучем в Грозеве, потом в Стрелках, в школе-интернате. [...] Я защитил диссертацию, а то сидел бы до сих пор учителем в Стрелках, потому что учительская работа нравилась. Тема диссертации у меня была довольно любопытная. Мой руководитель [заведующий кафедрой истории КПСС исторического факультета Львовского университета Афанасий Зашкильняк] сказал: «Этой темы тебе хватит на всю жизнь». Он ее, собственно, и сформулировал: «Деятельность партийных организаций западных областей Украины по интернациональному воспитанию населения». И так эта тема, то есть национальная политика на Западной Украине, стала моей ведущей на всю жизнь. По ней я защитил кандидатскую, потом докторскую диссертацию, взявши период с 1939-го, с воссоединения Западной Украины, по конец 1970-х, на тот момент, когда я писал. Работал в архивах, изучал и бандеровщину, и все прочее, связанное с национальной политикой этого периода. Сам я русский, но очень любил украинский язык и овладел им в совершенстве. Думаю, что это тоже играло определенную роль в некоторых симпатиях по отношению ко мне. Защитил в начале 1970 года диссертацию, и сразу меня оставили во Львовском университете. Так после шести лет учительства я оказался на преподавательской работе на кафедре истории партии исторического факультета Львовского университета. И честно признаюсь, что я думал посвятить [себя] чистой науке. Но, хотя партийный стаж у меня был к этому времени всего три года, с 1966-го, в 1969-м меня избрали заместителем секретаря парткома университета по организационной, а потом по идеологической работе. […]

Когда Хрущев начал возвращать бандеровцев, вернулось 50–60 тысяч. Они вкалывали там на золотых приисках, на шахтах и денег-то заработали[13]. Они возвращались, строили дом и тому, кто перешел на сторону советской власти, показывали: ты при той власти был нищий и при этой – нищий. Я был всегда в приемных комиссиях, разборы когда шли. Приходят ко мне с орденами [просоветские активисты 1940-х годов]: «Вячеслав, подожди, как ты тут на контроле сидишь? Я за советскую власть пострадал, я защищал. А вот сын этого бандеровца поступил, а мой не поступил». А я не могу ему сказать: «У тебя ложные сведения». Потому что я знал, что если он бандеровец и сидел, то его сын через это сито [систему «Сигма». – Н.М.] никогда не мог пройти. Там была жесткая регламентация в этом плане. Ко мне с одной стороны приходят и говорят, что мой не прошел, потому что он еврей, а этот приходит, потому что он бандеровец. Я показываю: «Подожди. Вот у меня на историческом факультете 8 человек евреев. А русских 5 человек всего. Русские же не приходят, не говорят, что они не прошли, потому что они русские». В Восточной и Западной Галиции около шести миллионов евреев проживало. Поэтому антисемитизм что в Польше, что в Западной Украине был фантастический.

В.М.: Он же математик был, [ректор] Максимович[14], и он придумал такую систему «Сигма», которая позволяла в первом приближении оценить интеллектуальные способности. Она уже была, я думаю, с 1970 года. Эта система «Сигма», которую разработал факультет мехмат, давала возможность по некоторым вводимым данным выявлять эти вещи. Но в то же время эта система имела «закрытое» [применение]. Видимо, КГБ туда подключил некоторые моменты, по косвенным выяснениям некоторых анкетных данных, которые не совпадали, скажем, с биографией, которую пишет человек. То уточнение, то дата, где похоронен, где родился, где женился, родственники. Для интеллектуальных [товарищей] это же не имеет значения, где мать похоронена. Когда он поступал, заполнял анкету, целая система вопросов – «да», «нет», «отсюда». Честно говоря, в весь механизм я не входил. Потому что мне даже сам Максимович сказал: «Эта чертова “Сигма”». Он сам был не рад, что она эти вещи выдавала. И после того, как она примерно определяла [подозрительные биографии], дальше эти данные шли в первый отдел, который был в каждом [трудовом] коллективе. Они [эти отделы] напрямую связываются с органами КГБ. Это было как бы приближение к этим компьютерам, которыми мы сегодня пользуемся. Все абитуриенты проходили через это. Это очень просто. Условно говоря, я принимаю экзамен у тебя, и мне шепнули.

Н.М.: А кто это шептал? Ходил какой-то секретарь комиссии?

В.М.: Маланчук Валентин Ефимович – это интересная личность. 1928 года рождения. Сын Ефима Маланчука, который был первым секретарем Лопатинского, близлежащего ко Львову, райкома партии. Маланчуки не западноукраинские по происхождению. На совещании [28 февраля 1945 года] у первого секретаря обкома, которым был Грушецкий Иван Самойлович, генерал[15], тот резко покритиковал Маланчука и его районный актив, что они очень плохо борются с бандеровцами. Будем считать, к обеду это совещание закончилось, Маланчук уехал, 30 километров, быстро доехал, как человек очень ответственный немедленно собрал актив, где были и чекисты, и группа «истребителей» – в то время так назывался отряд из местного населения по борьбе с бандеровщиной. Он передал неудовлетворенность их работой первого секретаря обкома партии. И они [тут же собрались и] взяли в окружение [местных бандеровцев, которые] в подземных схронах обычно прятались. Сам Маланчук вышел вперед, сказал: «Вы окружены, сдавайтесь». Бандеровцы вступили в бой и первой же пулей сразили насмерть отца Валентина Ефимовича. И практически весь актив погиб. Видимо, потом Грушецкий чувствовал некоторую вину за гибель отца Валентина Ефимовича. И он очень опекал Маланчука-сына, хотя и сам Маланчук был талантливый человек. Маланчук сделал быструю карьеру, был секретарем комсомольской организации Львовского университета, через короткое время после его окончания, в 1950 году, стал секретарем обкома комсомола. А потом был в обкоме партии завотделом науки и в конечном счете стал секретарем областного комитета партии по идеологии. В это же время он активно занимался научной работой. Выпустил очень большую книгу «Торжество ленинской национальной политики»[16]. В 35 лет, в 1963 году, защитил докторскую диссертацию. Я знал стиль его работы. Обычно он в 6 утра вставал, к 7-ми был в обкоме партии. Из архива он вытаскивал все материалы, секретарю любые материалы были доступны. Они на столе лежали все у него. И, когда материалы набирал, в 9 часов приглашал стенографистку и обычно надиктовывал ей. То есть он работал ежедневно очень активно. Но в 1966 году у него вышла в газете «Правда» одна интересная статья. Эта статья не понравилась Шелесту, поскольку Шелест как бы возвращался к периоду первых лет советской власти по коренизации аппарата в целом. Шелеста, по рассказам, так подкупили. Когда 60 лет отмечали – это звучит как анекдот [...] – когда официоз закончился и остался самый узкий круг, ему подарили булаву гетманскую со словами: «Вы наш гэтьман Украины». Он ее взял, поцеловал и принял эту булаву. На второй день якобы Суслову было доложено, что закончилось 60-летие целованием гетманской булавы, которую преподнесли Шелесту. После этого – точка, понятно, что происходит там.

Н.М.: А когда вы там уже стали ответственным сотрудником партийных органов, из ближнего круга Шелеста кто-то на Украине оставался в идеологической сфере?

В.М.: Я думаю, в идеологической – вряд ли, но к Шелесту относилась с огромной симпатией творческая интеллигенция, начиная от Олеся Гончара и включая того же [Антона] Хижняка [отца жены Маланчука][17]. И поэтому позиция Маланчука – в этой статье высказано опасение реставрации национализма на Украине – не понравилось Шелесту, и он предпринял попытку его убрать с должности секретаря обкома партии. Но это ему не удалось. Туда была отправлена группа от Отдела пропаганды ЦК. И столкнулись две позиции: представители ЦК Украины по заданию Шелеста на областной партийной конференции проводили линию, чтобы Маланчука не избрали в состав обкома и секретарем. А представители ЦК КПСС давали поддержку Маланчуку. И в конечном счете Маланчук все-таки остался секретарем обкома партии. Но Шелест тогда предпринял другой шаг. Он как бы повысил его в должности и пригласил на работу заместителем министра просвещения в Киев. Перечить назначениям ЦК было не принято. И он оказался даже не первым заместителем, а рядовым заместителем министра просвещения.

Вообще ко мне лично Маланчук относился с некоторой симпатией. Так же, как и я к нему. Кроме того, его помощником был Петр Иванович Пастер – наш староста группы, я с ним в общежитии в одной комнате жил. Он уже в университете был член партии. Мы-то все беспартийные головушки и после окончания университета поехали кто на целину, кто куда. А Пастер на 6 лет был старше. Он был активист, естественно. А Маланчук уже в это время был или завотделом науки, или возле этого. И он его взял к себе инструктором. Но я Маланчука в это время лично не знал, хотя и слышал о нем. И встретился с Маланчуком лично уже в 1972 году, когда я пришел в обком, мы уже начали активно встречаться.

Маланчук активно продолжал заниматься наукой. Под его руководством выходит новая фундаментальная работа «Торжество исторической справедливости»[18], затем монография «Исторический опыт КПСС по решению национального вопроса»[19]. Но дело в том, что Маланчук становится жертвой своей определенной всеядности. Он настолько углублялся в изучение материала, что не всегда подвергал его тщательному анализу, как тогда было принято, с классовых позиций, особенно в оценках разного рода социал-демократических движений Западной Украины, в том числе и деятельности Коммунистической партии Западной Украины. Ряд персоналий в его работах, получивших положительную оценку, в советской историографии были под запретом. Таким образом, он их как бы реабилитировал.

Все это было сформулировано в постановлении «О политической работе среди населения Львовской области», посвященном попытке возвращения – раскритикованной в свое время школой Покровского – «теории единого потока». Что такое «единый поток»? Все националистические движения это поддерживают. «Единый поток» – это отрицание ленинского тезиса про две культуры в каждой национальной культуре. «В каждой нации есть две нации, в каждой культуре есть две культуры – культура Пуришкевича и культура Чернышевского, Добролюбова» – и так далее. Это так называемая «теория единого потока», с которой Ленин жестко боролся. Почему он выступал против национально-культурной автономии? Она, по его мнению, разделяет пролетариат по национальным квартирам и таким образом ослабляет общее движение революции. И исходя из этой ленинской трактовки ряд ученых, в основном евреев, – я не антисемит и рассказываю, как это было, – оказались святее папы римского. Эти ученые начали бомбардировать ЦК КПСС и ЦК Украины, требуя политической и идеологической оценки отступлений Маланчука от марксизма-ленинизма. А в ЦК, конечно, насторожились, памятуя, что начиная от историка Михаила Сергеевича Грушевского высказывалась идея, что Восточная Галиция, Западная Украина должна сыграть роль украинского Пьемонта в плане объединения всех земель и построения независимого государства. В скобках замечу, что события 1990-х годов развивались по этому сценарию. Для ЦК КПСС эти письма стали мощным толчком для активизации идеологической работы, борьбы с ЦК Украины, попытками возрождения школы Грушевского. И вот, по иронии судьбы, в эти жернова попадает Маланчук, который [за пять лет до этого] дал первый звоночек в «Правде», что Шелест ведет не ту политику на Украине. Эти жернова очень тяжелые, я их очень хорошо помню, потому что партком университета должен был прежде всего давать оценки. Конечно же, начался раскол не только по чисто научным проблемам, к сожалению, он шел и по политическим, идеологическим предпочтениям, по национальным и географическим признакам. Шли острые дискуссии. Потом, как обычно, начинали писать – то в ЦК КПСС, то в ЦК Украины. Ясно, что это разрасталось, начинались проверки. А местная профессура [украинского происхождения] побаивалась выступить в защиту Маланчука и тех, кто был с ним, чтобы не обвинили тоже в национализме. Национализм – это самое страшное, что было. Лучше было украсть что-либо, меньше беда была бы, чем попасть в разряд националистов. Это трудно сейчас понять, а там не дай Бог было в эту петлю националистическую, когда эта была борьба, тут открещивались от собственных родственников. А поскольку я-то русский, в парткоме, конечно, я более свободно себя чувствовал. И эта борьба была жесткой. Там очень, конечно, мы пытались доказать и убедить ЦК Украины, что это не совсем верная оценка. Но, тем не менее, верх взяла другая сторона, и начались исключения из партии, суровые партийные наказания. Короче говоря, погромы, которые пошли по интеллигенции и ученым во Львове, по многим преподавателям университета, докатились и до Киева, и до Маланчука.

Н.М.: А это постановление 1971 года по Львовской организации в Москве кто готовил?

В.М.: Как обычно, это комплексная проверка. Но я лично в университете с [завсектором по союзным республикам Отдела пропаганды ЦК КПСС Михаилом Александровичем] Морозовым тогда познакомился. Вот он и [Анатолий Александрович] Гришкевич[20] были из [Отдела] пропаганды [ЦК КПСС]. Из орготдела ЦК я не запомнил, кто был, но были тоже. Без орготдела нигде не обходится.

Н.М.: Вы тогда, в 1972 году, понимали, что это часть большой кампании против национализма в СССР? Потому что одновременно была чистка и в Белоруссии, и в Узбекистане?

В.М.: В то время я местечково подходил – я болел за свой университет, я оставался его патриотом. Я исходил из позиции, что надо максимально защитить преподавателей университета. Мы же были на грани новой чистки профессорско-преподавательского состава.

И я вспоминаю, как Пирожак Казимир Иванович, мой секретарь обкома[21], возвратился с совещания в ЦК КПСС, которое проводил Демичев, по идеологическим вопросам, это был 1972 год. И Казимир Иванович впервые делал почти трехчасовой доклад на русском языке, а я конспектировал. И в выступлении в конце сказал: все, у меня есть известие, что вот-вот состоится пленум и сегодня будет исключен из партии Маланчук. А события дальше развивались следующим образом. Шелеста уже не было – Щербицкого сделали первым секретарем, вернули из Днепропетровска. Секретарем по идеологии в это время был Овчаренко, доктор и академик, крупный ученый, химик, симпатичный человек, но к идеологии не имевший никакого отношения. Карающий меч партии уже висел над головой Маланчука. В это время из тени выходит Грушецкий Иван Самойлович, который был в свое время первый секретарь во Львове, а теперь председатель украинской парткомиссии и должен исключать Маланчука. Грушецкий дает сигнал Маланчуку, чтобы он заболел, чтобы он не явился на парткомиссию, где его будут исключать. Потому что все решения уже подготовлены. И в это время он убеждает Щербицкого, что это ошибка, и просит об одном: переговорить с Сусловым, чтобы Суслов встретился с Маланчуком. И в то время, когда мой секретарь Пирожак докладывал, что Маланчука должны исключить из партии, Маланчук уже сидел в кабинете Суслова. И беседа, как мне рассказывали, а рассказывали в подробностях, – я это [вам] рассказываю из первых уст. И в присутствии Маланчука Суслов звонит Щербицкому, говорит: «Владимир Васильевич, мы договорились, что Овчаренко – хороший человек, пусть возвращается в академию и занимается химией[22]. Вы мне говорили о том, что у вас большие трудности с назначением и с поисками кандидатуры секретаря по идеологии. Считай, что у меня в кабинете сидит секретарь по идеологии ЦК Украины». Щербицкий спрашивает: «А кто это?» Он сказал: «Вы его хорошо знаете, Валентин Ефимович Маланчук». И он ему преподнес в длительной беседе всю ситуацию, как развивалась на Украине. [...] Таким образом, 10 октября 1972 года Маланчук неожиданно появляется в Киеве, в это время идет пленум [КПУ]. И вдруг Щербицкий говорит: «А теперь по кадровым вопросам. У нас есть предложение секретарем ЦК Украины избрать Маланчука Валентина Ефимовича. Он, конечно, у нас не член ЦК, поэтому предлагаю кооптировать его в состав ЦК». Проголосовали за кооптацию, после кооптации избирают его секретарем и кандидатом в члены Политбюро Украины. Тогда было два Политбюро – ЦК КПСС и Украины. «Товарищ Маланчук, я вас прошу подняться на сцену». Он поднимается. Щербицкий смотрит на него и говорит: «Худоват, конечно, – а он тощий, высокий, – но ничего, на цековских харчах поправится. Садитесь». Немая сцена, по «Ревизору». Вот так Маланчук становится секретарем ЦК Украины. И сразу Пастера забирает к себе помощником. Дальше он продолжает писать, работать очень много, активно. […]

На все конференции он меня всегда приглашал, я часто в Киев ездил, во Львове встречались. Но, я думаю, что Маланчук сделал большой перегиб – он начал закручивать гайки. Борьба с национализмом приняла фантастический характер. И, конечно, это вызвало ненависть к нему у местной интеллигенции. Тот же Олесь Гончар, те мэтры, которые представители демократической волны национализма – не бандеровского, не донцовского, – но которые украинские патриоты, у которых идеи Грушевского. Ведь Грушевский никогда не выступал за отрубность, то есть «отрубить», – он выступал за федерацию. Им, конечно, не нравилась позиция Маланчука, тем более, что тот начал под видом международной конференции вообще все на русском языке проводить. Однажды мы как-то приехали в Ужгород, это Закарпатье, «международная конференция», выходят человек пять и выступают – все на русском, на русском. А я смотрю, что, кроме литовца одного, никого нету, все остальные украинцы – какая международная конференция? Я выступил на украинском, а после меня все начали выступать на украинском. Потом остались в узком кругу, Маланчук выступил и уехал, и Кравчук, который был тогда завотделом пропаганды ЦК Украины, мне говорит: «Славка, что ж ты меня так опередил?» Я в шутку ему сказал: «Знаешь, Леонид Макарович, я ведь русский националист тоже – ты украинский. И я не хочу, чтобы когда-нибудь говорили, что мы, русские, насаждали здесь русский язык. Чтобы я с гордостью когда-нибудь сказал, что русификацией занимались на Украине не русские, а чиновники-украинцы». Маланчук, конечно, получил очень сильную оппозицию в лице украинской творческой интеллигенции. И, естественно, кляузы на него пошли очень серьезные. Он дал повод: где-то под псевдонимом несколько томов по национальному вопросу выпустил и какие-то гонорары якобы получал… И здесь как бы юридическая сторона вопроса и не юридическая. Поскольку интеллигенция напирала очень активно, формально Маланчука освободили по самому чепуховому вопросу. Его обвинили в том, что у него из сейфа пропал один секретный документ. А секретный документ – это Пастер, человек, который отвечал за эти вещи и следил. Вот я, когда работал завотделом ЦК, я секретные бумаги не прятал. Я оставлял на столе, а секретарь отдела прятал в сейф. Но тут и Пастер пострадал, и Маланчуку дали строгий выговор с занесением в учетную карточку за утерю бдительности. И его освободили от должности, назначив заведующим кафедрой в политехническом институте в Киеве.

Что я могу на этот счет сказать? В чем причина столь жесткого решения? Слухи были разные, но только слухи. Слух первый связан с национальной подоплекой. Те, кому не нравилась жесткая интернационалистская линия Маланчука, запустили «утку», что он не украинец, а еврей Мильман. Якобы супруги Маланчуки его усыновили, из детдома взяли. И вот, как говорят во Львове, «на уровне Галицкого рынка» шло, что «еврей управляет идеологией и душит украинскую культуру». То есть значительная часть украинской творческой интеллигенции считала его «чужаком».

Второй слух опять возвращает к Суслову. Дело в том, что была жена Маланчука, доктор биологических наук, красавица, дочь знаменитого украинского писателя Антона Хижняка. Это был классик украинской литературы. Женщина очень независимая. И вот, якобы она в каком-то кругу, где, как всегда, нашлись агенты, сказала, что «этот Суслов уже на ладан дышит, скоро мой Валька этого чахоточного заменит». У Суслова тоже доля какая-то антисемитизма, видимо, была. Круг замкнулся [в 1979 году]. Формально же ему вменили в вину, что много издавался, получал большие гонорары, да и плюс к тому еще вменили в вину, что он утерял какой-то секретный документ. Вот такая судьба Маланчука. Вообще же он был, что тут говорить, честный, порядочный человек.

1) Микоян А. Так было. Размышления о минувшем. М.: Вагриус, 1999. C. 610.

3) Интервью автора с бывшим сотрудником отдела Владимиром Алексеевым, входившим в тот период в несколько групп по подготовке различных постановлений по борьбе с национализмом. М., 2009–2010. Архив автора.

4) Впрочем, досталось и, например, «сионистам». См., постановление ЦК КПСС по усилению борьбы с международным сионизмом от 18 февраля 1971 года. Аналогичное постановление принимает ЦК КПУ (16 марта 1971 года). Однако эти постановления, возможно, играли другую политическую роль, прикрывая отступление Политбюро с важных (для части партаппарата) позиций во внешней политике. Через несколько месяцев из СССР началась легальная эмиграция евреев, и были предприняты некоторые меры для либерализации еврейской культурной жизни.

5) Основная ее причина, по мнению Александра Яковлева и его биографа-сына, такова: главную роль тут сыграли Петр Шелест и Шараф Рашидов, встревоженные кампаниями по борьбе с национализмом. См.: Яковлев А. Избранные интервью: 1992–2005 / Сост. А.А. Яковлев. М.: МФД, 2009. С. 6, 191.

6) Брутенц К.Н. Тридцать лет на Старой площади. М.: Международные отношения, 1998. С. 273.

7) В 2006–2008 годах проект поддерживался фондом «Gerda Henkel» (Германия). С августа 2009 года проект «Личное мнение: политические и культурные предпочтения сотрудников аппарата ЦК КПСС как фактор влияния на внешнюю и внутреннюю политику СССР в 1964–1985 годы» финансируется «Deutsche Forschungsgemeinschaft». Здесь же мне хотелось бы поблагодарить Ольгу Сибиреву (Москва) за расшифровку данного интервью и Габриэля Суперфина (Forschungstelle Osteuropa, Бременский университет) за помощь в проверке сведений и написании комментариев к данному материалу. В рамках проекта сделаны следующие публикации: Митрохин Н. Революция как семейная история: из интервью и мемуаров работников аппарата ЦК КПСС 1960–1980-х годов // Антропология революции. Сборник статей. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 435–476; Он же. Советская власть, церковь и верующие в послевоенный период // Неприкосновенный запас. 2008. № 3(59); Mitrokhin N. «Strange People» in the Politburo Institutional Problems and the Human Factor in the Economic Collapse of the Soviet Empire // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2009. Vol. 10. Р. 869–896.

8) Другие беседы Николая Митрохина с бывшими работниками аппарата ЦК КПСС были опубликованы в «Неприкосновенном запасе»: 2007. № 5(55); 2008. № 3(59); 2008. 4(60); 2009. № 3(65); 2009. № 6(68).

9) Интервью проводилось Николаем Митрохиным 9-го и 17 июня 2008 года в Москве. Фрагменты из последующей беседы (8 сентября 2009 года) использованы для подготовки комментариев к тексту.

10) Травестийная поэма украинского классика. К тому моменту она была уже опубликована по-русски. См.: Котляревский И.П. Энеида. М.: Художественная литература, 1953.

11) Вячеслав Максимович Черновол (Чорновил (укр.), 1937–1999) – в 1960–1963 годах работал на Львовской телевизионной студии, кандидат наук (1965). Участвовал в диссидентском движении: автор самиздата, издатель журнала «Украинский вестник», член Украинской хельсинкской группы. За это трижды отбывал наказание (1966–1969, 1972–1978, 1980–1985). В 1989 году – один из создателей движения «Народный Рух Украины за перестройку». После его победы на республиканских выборах в 1990 году стал главой Львовской областной администрации. Возглавлял «Народный Рух Украины» и был народным депутатом до своей гибели в автокатастрофе в 1999 году. В 1991-м занял второе место на выборах президента Украины (23,2% голосов).

12) Иван Михайлович Дзюба работал редактором журнала «Отечество» (1957–1962) и в издательстве «Молодежь». Член Союза писателей Украины с 1959 года. В 1965-м направил письмо первому секретарю ЦК КПУ Петру Шелесту, к которому приложил свою основанную на архивных материалах и трудах официальных советских авторов работу «Интернационализм или русификация» о политике советских властей в «украинском вопросе». Одновременно работа начала распространяться в самиздате, став до конца 1980-х годов главным идеологическим манифестом украинского национального движения. Преследования автора начались лишь в 1969 году, а в 1972-м в рамках кампании по подавлению национализма он был исключен из Союза писателей и осужден на пять лет. В 1973 году был помилован в связи с тяжелым заболеванием. Одновременно Отдел пропаганды ЦК КПУ написал коллективный труд, призванный опровергнуть его работу и распространявшийся исключительно в украинской диаспоре. В 1989-м – один из основателей «Народного Руха Украины за перестройку». В 1992–1994 годах был министром культуры Украины. В настоящее время – действительный член Национальной академии наук Украины.

13) Имеется в виду снятие запретов на возвращение для тех, кто после освобождения из заключения и ссылки вынужден был оставаться на «вольных» работах в Сибири и на Дальнем Востоке.

14) Николай Григорьевич Максимович – в довоенный период работал инженером в Харькове и Кемерово, с весны 1942 года – радист партизанского объединения имени Богдана Хмельницкого, с 1945-го – во Львове, в 1949-м защитил диссертацию по электротехнике, ректор Львовского государственного университета в 1963–1981 годах.

15) Иван Самойлович Грушецкий – в 1944–1948-м, 1950–1951-м и 1961–1962 годах – первый секретарь Львовского обкома КПУ. В 1962–1966 годах – секретарь ЦК КП Украины, заместитель председателя Совмина Украинской ССР. С 1966-го по 1972-й – председатель партийной комиссии при ЦК КП Украины. С 1972-го по 1976-й – председатель президиума Верховного совета Украинской ССР, член Политбюро ЦК КПУ (1972–1976-м, кандидат в 1962–1972-м).

16) Маланчук В. Торжество ленинской национальной политики. Львов, 1963.

17) Антон Федорович Хижняк – в 1950–1961 годах – главный редактор «Литературной газеты» (Киев). Стал известен как литератор, в частности, романом «Даниил Галицкий» (1951). Активно публиковался как автор исторической беллетристики вплоть до начала 1990-х годов. Умер в 1993-м.

18) Торжество исторической справедливости. Львов, 1968. Книга готовилась к печати кафедрой истории УССР исторического факультета Львовского государственного университета.

19) Маланчук В.Е. Исторический опыт КПСС по решению национального вопроса и развитию национальных отношений в СССР. М., 1972.

20) Инструктор сектора по союзным республикам Отдела пропаганды, работал на этой должности, как минимум, до 1985 года.

21) Казимир Иванович Пирожак – в начале 1970-х секретарь Львовского обкома по идеологии.

22) Федор Данилович Овчаренко (1913–1996) – академик АН СССР по отделению химии, секретарь по идеологии в 1968–1972 годах.