1

Социальные проблемы, связанные со стратегией государственной модернизации России, и полемика вокруг самой этой стратегии были вкратце обсуждены в содержательной статье журнала «The Economist»[2]. Соглашаясь с выводами этой работы, я стремлюсь исследовать культурную историю и культурный контекст тех предлагаемых в последние несколько лет обоснований технологической модернизации, которые сознательно ориентированы на опыт советского «шестидесятничества».

Очередной виток актуализации наследия 1960-х начался не только в России, но и во всем западном мире. Это связано с возвращением в фокус общественного сознания важнейших для этого десятилетия тем - коллективной солидарности, социальной свободы, ценностного измерения политики. Особенность этого нового этапа состоит в том, что ведущую роль в нем впервые играют не шестидесятники, а представители следующих за ними поколений[3]. В российской общественной мысли сложилось - или складывается сегодня, на наших глазах - несколько разных вариантов интерпретации этого наследия, которые различаются не только оценками опыта 1960-х, но и степенью отрефлексированности.

Память о 1960-х в современной России является памятью об эмансипации общества от государства. Поэтому обоснование связи модернизации с этим опытом представляет собой «мягкую» форму оппозиции, действующей внутри правящих политических элит.

Ссылкам на опыт 1960-х противостоит точка зрения политического «мейнстрима» - руководства «Единой России» и поддерживающих эту партию идеологов и публицистов. Они стоят на позициях радикального социального конструктивизма, предполагающего, что любые нововведения могут быть организованы «здесь и сейчас» с помощью правильно подобранных политтехнологий. Поэтому при обсуждении стратегии модернизации они ссылаются на опыт не эмансипации, а мобилизации или успешного заимствования иностранных образцов. Заместитель руководителя центрального исполнительного комитета партии «Единая Россия» Андрей Ильницкий призывает организовать «гуманитарное Сколково» - структуру, которая по эффективности будет напоминать сталинские «шарашки», но не будет репрессивной по методам организации[4]. А философ Андрей Ашкеров, поддерживая нынешние российские власти, утверждает, что инновационный город Сколково станет таким же очагом новой культуры, как Немецкая слобода при Петре I, - намекая, вероятно, что населен «инноград» будет преимущественно иностранными специалистами[5].

Лозунг модернизации, выдвинутый президентом России Дмитрием Медведевым в 2008-2009 годах, был заведомо семантически «пустым». Однако после того, как он был опознан как своего рода «визитная карточка» нового президента и его политики, сразу несколько политических групп стали бороться за право определять, что такое модернизация и, соответственно, какую стратегию перемен возьмет на вооружение высшее руководство страны. Поскольку публичная политика в России сведена к минимуму, речь идет о полемике между конкурирующими лобби, лишь частично выплескивающейся в медиа.

Несмотря на абстрактный характер новой инициативы, государственные чиновники и медиа подчеркивают ее стратегический характер. Поэтому, обсуждая будущее модернизации, в ожесточенную дискуссию о дальнейшем развитии страны вступили группы, прежде существовавшие словно бы в разных пространствах. В конкурентную полемику оказались вовлечены представители большинства групп политического спектра, от правых либералов из Института современного развития - экономистов Игоря Юргенса и Евгения Гонтмахера - до радикального «имперца»-конспиролога, публициста Максима Калашникова.

Президентская команда и работающие на нее политтехнологи, таким образом, поставили всех, кто говорит о модернизации, в положение советчиков, предлагающих конкретные технологические решения руководству страны. Президент же и его окружение в такой ситуации выглядят арбитрами, чьи мотивы могут быть совершенно непрозрачными.

Эксперты сходятся в том, что в нынешней России модернизация является не экономическим, а в первую очередь культурно-политическим проектом. Однако в трактовке связи между культурой, обществом и модернизацией представители различных элит и контрэлит принципиально расходятся: одни считают, что модернизация «силою вещей» вызовет перестройку публичного пространства и политической сферы, а другие, - что без предварительных изменений в обществе и политическом устройстве никаких радикальных изменений в методах хозяйствования ждать не приходится.

Подобно тому, как у некоторых русских реформ «сверху» были иностранные образцы, есть такой образец и у нынешних идеологов модернизации. Это Кремниевая долина в США (часто называемая в русской литературе Силиконовой[6]). Однако агломерация инновационных фирм и институтов в этом районе центральной Калифорнии сложилась не по государственной инициативе, а в силу сочетания нескольких разнонаправленных факторов. История американского технопарка хорошо известна[7], но здесь следует напомнить о нескольких ее важнейших особенностях. С начала ХХ века вокруг Сан-Франциско по инициативе командования Военно-морского флота США возникли несколько структур, применявших или разрабатывавших новейшие для того времени технологии: радиостанция, аэродром для военных дирижаблей и так далее. Однако притока частных инвестиций в окрестности Сан-Франциско это военное строительство не вызвало. «Процесс пошел» только в 1951 году, после того, как декан инженерного факультета находившегося в той же долине Стэнфордского университета Фредерик Термен предложил сдавать обширные земельные участки университета в аренду компаниям, которые занимались развитием высоких технологий, чтобы обеспечить учебное заведение деньгами, а выпускников факультета - работой. Термен и считается одним из «отцов» Кремниевой долины.

Становлению новой структуры очень способствовало то обстоятельство, что вокруг Сан-Франциско находится несколько университетских кампусов, и в процесс развития технопарка в подготовку кадров для него втянулись еще три университета, меньшие по размеру и менее влиятельные, чем Стэнфордский: Университет Сан-Хосе, Университет Санта-Клары и Калифорнийский университет в Санта-Крузе.

Таким образом, строительство Кремниевой долины тоже имело культурно-общественную основу, но было обусловлено не конкуренцией политических элит, а функционированием специфически американской университетской системы. Ее влияние определило особенности мышления первых «кремниевых» менеджеров[8]. Кремниевая долина стала одним из первых в мире центров развития экономики нового типа - ориентированной на малые группы, объединенные в сети[9].

Российские «модернизаторы» полагают, что такая же агломерация инновационных центров может быть организована в России исключительно с помощью государственных мер. Этот подход не считается с важной особенностью Кремниевой долины: технологическая модернизация в ее развитии неотделима от социальной, понимаемой по Максу Веберу и согласно теории коммуникативного действия Юргена Хабермаса как формирование новых дифференцированных автономных групп, вырабатывающих языки для общения друг с другом и с социумом в целом[10].

Большинство тех, кто спорит о культурно-политическом содержании модернизации, соглашаются в том, что Кремниевая долина - пригодный для России образец успешного развития высоких технологий. Но представления об организации такого развития у различных элит различаются - и, судя по косвенным данным, очень существенно.

Наиболее влиятельная группа, формирующая представления политических элит о дальнейших путях модернизации, насколько можно судить, ориентируется на Анатолия Чубайса. Предмет обсуждения в этой статье - не деятельность Чубайса как государственного менеджера, а программные высказывания, объясняющие смысл и общественно-культурный контекст его менеджерской работы.

«Программа Чубайса» может быть определена как идеология в том смысле, какой придавал этому слову Андрей Амальрик, говоря об обществе с редуцированным публичным пространством: устойчиво воспроизводящаяся в определенных группах система культурно-политических ориентиров, пусть даже и не названных открыто[11]. С такой «мягкой» идеологией, которая имеет шансы быть реализованной в близком будущем, могут солидаризироваться даже те журналисты или художники, которых к идеологическому обеспечению модернизации никто специально не привлекал.

В отличие от групп, которые описывал в своей работе Амальрик, концепция, развиваемая Чубайсом, создана отчасти вынужденно. Известно, что непосредственный начальник главы «Роснано» Владимир Путин минимум дважды публично указывал, что деятельность компании должна быть сосредоточена на нанотехнологиях и не затрагивать других инноваций[12]. Однако необходимо понять, почему, защищая свою программу, пусть и «сокращенную», Чубайс избрал вполне определенную стратегию аргументации и систему культурных отсылок.

В отличие от большинства политических деятелей, рассуждающих о модернизации, Анатолий Чубайс прямо говорит о культурных традициях, которые он надеется воссоздать в модернизованной России[13]. В первую очередь это традиция советского «шестидесятничества», понимаемая в двух смыслах: шестидесятники - ученые и инженеры, работавшие в НИИ и КБ, и шестидесятники - поэты, барды, художники и философы, которые читали, пели, выставлялись и устраивали дискуссии в этих же самых НИИ и КБ.

Как не раз писал Чубайс, экономические реформы могут предшествовать политическим, потому что они создают тот класс, которому нужны политические реформы вообще и демократия в особенности. Эту логику резко критикуют авторы, даже близкие главе «Роснано» по экономическим взглядам, - например экономист Евгений Гонтмахер, обратившийся в декабре 2009 года к коллеге с открытым письмом:

«Современная экономика, соответствующая стандартам “семерки” и Организации экономического сотрудничества и развития, предполагает в качестве своего важнейшего и неотъемлемого внешнего фактора минимальный набор институтов: начиная от свободы предпринимательства и кончая конкурентной политической системой и независимыми СМИ. Без этой, если угодно, “смазки” мы никогда не достигнем макроэкономических параметров развитых стран. Еще раз извините, что напоминаю Вам об этой прописной истине»[14].

Чубайс не согласился с Гонтмахером и ответил ему не только в своем блоге, но и в интервью «The Economist», заявив: главная проблема российских 1990-х заключалась в том, что реформы ничего не дали тому слою научно-технической интеллигенции, который был опорой перестройки. Вовлечь интеллектуалов в экономику и означает вовлечь их в политическую жизнь[15]. Однако глава «Роснано» ни в дискуссии с коллегой, ни в интервью не сослался на тот исторический прецедент, который повлиял на его представления о модернизации, - советскую реформу фундаментальной и прикладной науки 1950-1960-х годов. Именно тогда была произведена реорганизация исследовательских и проектных структур, положившая начало военно-промышленному комплексу в его позднесоветском варианте: создана широкая сеть институтов, занимавшихся проблемами кибернетики, космической техники, теоретической и прикладной физики.

В результате этой реорганизации в 1960-е возник новый общественный класс, объединивший ИТР, ученых-естественников и тех гуманитариев, которые критически относились к сталинистским идеологическим догмам. Впоследствии все эти сообщества стали социальной базой для перестройки конца 1980-х. Чубайс предполагает, что сценарий подготовки нового класса, который впоследствии станет опорой для демократических реформ, сработает в России еще раз:

«Речь идет о том, что наша научно-техническая интеллигенция будет заново востребована. Такого “среднего класса” в российской рыночной экономике еще не было. Я твердо уверен - настоящая демократия в стране возникает только тогда, когда появляется социальный слой, которому она по-настоящему нужна!»[16]

Для того чтобы вновь создать, или, пользуясь калькой с английского, «переизобрести» советскую научно-техническую интеллигенцию, Анатолий Чубайс ориентируется на опыт наукоградов. Их создание было инициировано руководством КПСС в конце 1950-х - начале 1960-х годов. В 1956 году был создан Объединенный институт ядерных исследований в подмосковной Дубне, в 1957-м - новосибирский Академгородок, в 1962-м строившийся под Москвой город-спутник Зеленоград был передан в ведение Государственного комитета по электронной технике, чтобы стать центром электронной промышленности, и тогда же, в 1961-1962 годах, на Оке был организован город биологов Пущино.

Для возрождения самосознания интеллигенции, которая будет «заново востребована», Чубайс предлагает осмыслить Политехнический музей как место памяти именно о «шестидесятничестве». Об этом он рассказывал в интервью Олегу Кашину:

«Я считаю, что совершенно парадоксальное и уникальное явление в русской культуре - Политехнический музей - основано не только на не имеющем мировых аналогов технологическом слое, но и на сочетании его с такой совсем российской культурной компонентой - шестидесятничеством. Я имею в виду, прежде всего, поэтические вечера, которые проходили в стенах музея»[17].

Кашин напомнил своему собеседнику о значении Политехнического для культуры «серебряного века». Чубайс парировал:

«Вы правы, но именно в шестидесятые произошла интеграция этих двух слоев, буквально - физиков и лириков. То есть с одной стороны, - сам Политехнический музей, с другой, - Евтушенко, Вознесенский, Окуджава и Марлен Хуциев вместе с фильмом “Застава Ильича”, который, собственно, здесь и снимался. Это такой культурный слой, такая интеграция художественного и технического - я вообще не знаю, есть ли в России другое место, где все бы так объединилось»[18].

Предположение о том, что модернизацию можно использовать как основу для повторения исторического пути либерализации СССР, не учитывает двух обстоятельств, из-за которых ситуацию советских 1960-х и российскую современность невозможно «свести к одному знаменателю».

Первое из них состоит в том, что организационные основы советской физики и технических наук 1950-1960-х годов были заложены прежде, в период наиболее жесткого тоталитаризма, и тогда эти науки были предназначены для решения военных задач. Многих из тех, кто впоследствии стал основой «шестидесятнической» научно-технической интеллигенции, или, как более точно определил Андрей Амальрик, «класса специалистов», первоначально готовили как военных инженеров. Так, одним из «отцов» советской кибернетики, автором первой в СССР концептуальной книги о компьютерах стал инженер-полковник Анатолий Китов, создатель и научный руководитель Вычислительного центра № 1 Министерства обороны СССР, впоследствии исключенный из КПСС и отправленный в отставку за излишнюю интеллектуальную и политическую самостоятельность[19].

Диверсификация научной сферы и развитие фундаментальной науки были попыткой ЦК и всего руководства СССР максимально распространить опыт эффективного - и мобилизационного по своей сути - решения военно-технических задач на всю народнохозяйственную сферу. На примере развития советской кибернетики Слава Герович показал: ЦК надеялся, что ученые разработают новые технологии, которые сделают советскую экономику эффективной, сохранив ее идеологические основы[20].

Из-за проведенной в 1950-е годы либерализации вокруг военно-промышенного комплекса начал складываться все более широкий социальный слой ученых и инженеров - тех самых «физиков», которым нужна была «лирика» социального освобождения. В 1960-е исследовательские группы по кибернетике - а политические элиты придавали ей почти такое же большое значение, какое сейчас Чубайс придает нанотехнологиям, - стали местом концентрации свободомыслящих ученых. Напомню, что партийным «куратором» советской кибернетики был академик и адмирал Аксель Берг, несмотря на отсидку в 1937-1940 годах, - человек, весьма «системный», вписанный во властные структуры, в 1955-1957-м занимавший пост заместителя министра обороны СССР и при этом готовый «покрывать» своих идеологически «невыдержанных» подчиненных[21].

Однако нанотехнологии, которые Чубайс считает «мотором» модернизации, в современной России формируются как отрасль мирная и прикладная, направленная не на создание новых концепций, а на внедрение и эффективное использование уже существующих (впрочем, это тоже может быть вынужденным ограничением). Как справедливо заметил Андрей Зорин в интервью журналу «The Economist»[22], неизвестно, возможно ли создать мобилизационными методами изначально невоенную сферу экономики. Добавим к этому: и сферу, ориентированную на свободный обмен идеями.

Второе обстоятельство заключается в том, что развитие либерализированной по своему характеру науки в несвободной стране наталкивается на непреодолимые препятствия. Интенсивное развитие научной сферы и ослабление ее мобилизационного характера привело к автономизации науки и выявлению ее освобождающего потенциала, строго по теории Хабермаса. Однако руководство КПСС воспринимало научные организации как исправно работающий «винтик» государственной машины. Автономизация «винтика» их совершенно не устраивала. Научную интеллигенцию попытались усмирить - а это привело к затяжному кризису советской науки, начавшемуся в конце 1960-х. Плоды этого кризиса мы пожинаем вплоть до настоящего момента.

Даже сугубо «верноподданнические» решения - такие, как проект Берга и Китова по сооружению всесоюзной компьютерной сети (их замысел начала 1960-х на двадцать лет опередил рождение Интернета) для управления народным хозяйством и военными объектами, - усиливали автономизацию науки. Сама амбициозность подобных идей требовала обсуждений, нарушавших советскую систему субординации, и способствовала формированию из кибернетиков относительно независимого от власти сообщества.

Начавшийся в 1960-е процесс социальной диверсификации был «подвешен» и даже вытеснен из памяти общества. Репрессии, блокировавшие во второй половине 1960-х и начале 1970-х автономизацию научной сферы, - лишь часть более общего и долговременного процесса, который Алексей Левинсон определил как «социоцид», то есть последовательное подавление любых автономных общественных институций со стороны государственного аппарата[23]. Из-за «социоцида» социальные трансформации 1960-х не могли быть институционально закреплены. Вместо оформления их результатов возобладало коллективное ощущение зависимости любых общественных групп от государства. О фатальной «огосударствленности» советских образованных классов говорил Андрей Зорин в интервью «The Economist»[24], но впервые о нем упомянул Амальрик в статье «Доживет ли Советский Союз до 1984 года?». Эта проблема начисто отрицается, если понимать сегодняшнюю модернизацию как воспроизведение социальной эволюции, начавшейся в 1960-е.

Еще один комплекс идей Чубайса, восходящий к 1960-м, можно было бы назвать неонародничеством.

В августе 2010 года в русской версии журнала «Forbes» была напечатана беседа Анатолия Чубайса с его бывшими соратниками по команде «ельцинских реформаторов» Петром Авеном и Альфредом Кохом, которые выступили в данном случае как приглашенные интервьюеры - или, если угодно, вип-интервьюеры. Эта беседа стала предметом бурного обсуждения в Интернете - прежде всего из-за осведомленности и въедливости спрашивавших и нетривиальной откровенности отвечавшего.

Одним из самых неожиданных фрагментов интервью оказались размышления Чубайса о Льве Троцком. Чубайс с восторгом объясняет, что юный Троцкий, участвовавший в организации Южно-русского рабочего союза, «врос в народ» - в противоположность команде российских реформаторов, которые были по своему происхождению (кроме Альфреда Коха[25]) москвичами и ленинградцами, а Москва и Ленинград - «не Россия». Именно благодаря этому «врастанию» 18-летнему Троцкому (к слову, до переезда в Николаев жившему в Одессе в семье своего дяди, владельца издательства математической литературы) якобы и удалось так быстро поднять николаевских рабочих на забастовку под марксистскими лозунгами. Чубайс противопоставляет Троцкого команде российских реформаторов, в которую входил и будущий глава «Роснано»: они-де народа не поняли и в народ не вросли.

Эта восхищенная оценка неслучайна дважды: последовательным является и интерес Чубайса к фигуре Троцкого (в ноябре 2010 года российские блоги обошла фотография Чубайса на могиле Троцкого и его вдовы Натальи Седовой в Мексике, первоначально опубликованная самим политиком в его блоге[26]), и интерес политика к «глубинной» - а следовательно, и «подлинной» - России.

В своем блоге и публичных выступлениях Анатолий Чубайс постоянно обращается к мысли об особом значении провинциальных, далеких от столиц регионов. В частности, он высоко отзывается о четырехсерийном историко-документальном телефильме Леонида Парфенова по сценарию Алексея Иванова «Хребет России», посвященном значению Урала и его колонизации для исторических судеб империи[27]:

«Я считаю Алексея Иванова одним из лучших современных писателей. Безо всяких преувеличений, он открыл для меня... Другую Россию. Нас так учили, что история нашей страны - это история Киевской Руси, Московского царства, а после Петра - это история, прежде всего, Петербурга. Благодаря Алексею Иванову я открыл для себя историю другой, не столичной России, причем России сильной, успешной, самобытной»[28].

В рекламной кампании фильма на Первом канале усиленно подчеркивалось значение Урала как центра модернизации страны в XVII-XVIII веках. При этом модернизация однозначно интерпретировалась как переход от сырьевой, добывающей экономики к развитию промышленных технологий. Их гуманитарный потенциал, как сообщали анонсы, оказался подавлен авторитарными методами управления:

«Русский мех был “баррелем” XVI века. И спор за эти богатства решился в последней битве русских и Орды.

[...] На Урале прошла первая “приватизация” в истории России и появились первые олигархи - заводчики Демидовы. […] До сих пор… в карьере Высокой горы можно увидеть демидовские шахты - свидетельство бесчеловечного отношения заводчиков к своим рабочим.

[…] В конце XVIII века уральские заводы буквально заваливают Европу своим железом. Но в битву за рынки вступает Британия - она делает ставку на паровые машины. [...] Остатки крепостнической горнозаводской державы… загораживают дорогу техническому прогрессу»[29].

Иванов и Парфенов показывают в сериале, что источником всех инноваций является частная инициатива, но ее губит агрессивный менеджмент - как частный, так и государственный. Подобные констатации - своего рода моральная программа, необходимая, как намекают авторы сериала, и для современной модернизации.

В рассуждениях о необходимости для реформаторов «врастать в народ» и о значимости «нестоличной России» Чубайс не ссылается на культуру 1960-х. Но связь двух этих идей напоминает об одном важнейшем мифологическом образе советских 1960-х - «правильного» революционера и управленца, который для того, чтобы вести за собой людей, должен сначала «врасти в народ». Целая серия подобных образов была создана в кино, от новаторского для своего времени «Коммуниста» Юлия Райзмана по сценарию Евгения Габриловича (1957) до «Прошу слова» Глеба Панфилова по сценарию режиссера (1975). Герои этих фильмов всегда представали как люди с выстраданными убеждениями. Они влияли на окружающих потому, что были готовы делиться с ними своей верой.

Уважение, которое Чубайс питает к Иванову, вполне взаимное. 16 июня 2010 года Иванов поздравил Чубайса с днем рождения со страниц газеты «Коммерсант»:

«Ваша судьба - не история ваших проектов или характера, а история страны, и для этого надо быть личностью огромного масштаба. В пожеланиях к юбилею угадывать, что вам ценно, неправильно. Правильно - пожелать стране жить по вашим ценностям».

Писатель не говорит о том, какие ценности, по его мнению, важны для политика. Но и Чубайс их не называет вслух - вероятно, полагая понятными по умолчанию; лишь в полемике с Гонтмахером он, будучи явно задетым, сообщает, что он, несмотря ни на что, по убеждениям - демократ. Из деклараций Чубайса становится ясно, что ценности для него не подлежат дискуссии, так как люди, с его точки зрения, делятся на «нормальных», объединенных общими, всем им понятными, «подлинными» ценностями, и всех остальных. Так, поздравляя в своем блоге с днем рождения Леонида Гозмана, Чубайс пишет:

«Дорогой Леня! У нас в стране есть люди, способные делать дело в предельно неблагоприятных условиях и мужественно идти навстречу настоящей опасности. Есть люди, до конца преданные подлинным ценностям и способные их отстаивать в любой обстановке. Есть - с чувством юмора относящиеся к жизненным проблемам и к самим себе. Но я знаю только одного человека, совмещающего в себе эти качества, - это ты»[30].

Отказ от публичного обсуждения «подлинных ценностей», похоже, тоже восходит к советским 1960-м - именно в этом аспекте советские шестидесятники диаметрально отличаются от западных.

«Шестидесятничество» как международное явление было основано на серьезном, неинструментальном отношении к ценностям - свободы, справедливости, доверительных общественных отношений, воображения. Шестидесятники «первого мира», при всем их различии, декларировали эти ценности открыто, в листовках, трактатах, фильмах, стихах и песнях, они стремились привлечь максимально широкие общественные круги к эмоционально окрашенному, диалогическому пониманию своих позиций[31]. Серьезность и убежденность в том, что общество можно в самом деле радикально изменить, если утверждать свои ценности, проповедовать их на улицах, в газетах, в произведениях искусства, вошли в «состав крови» лучших европейских политиков, выдвинувшихся благодаря событиям 1968 года, и не исчезли доныне, несмотря на цинизм 1970-х и последующих десятилетий.

Разумеется, следует помнить, что в значительном количестве случаев для артикуляции этих ценностей использовался не выработанный заново собственный язык, а реинструментализированный, переосмысленный и семантически «опустошенный» к 1968 году язык разных типов леворадикальной риторики, вплоть до Мао Цзэдуна[32], однако именно события 1968 года - майские выступления студентов в Париже и Пражская весна, вскоре подавленная войсками стран Варшавского договора, - дали импульс преобразованию и политического языка, и собственно политического мышления «стран Запада», от Европы до Японии[33].

Советские шестидесятники тоже настаивали на серьезном отношении к ценностям, но, в отличие от своих сверстников в «первом мире», еще и на том, что сами эти ценности нужно в публичных выступлениях скрывать. Можно было в лучшем случае только намекать на них, так как они противоречили господствующей идеологии и практикам власти - «А то коллектив подставишь!».

Отказ от публичного обсуждения вкупе с давлением государства породили еще одну стойкую «оптическую иллюзию»: представление, что общество вообще делится всего на две большие группы: «нормальных людей», которые важнейшие проблемы понимают более или менее одинаково, и их противников. Из деклараций не только Чубайса, но и реформаторов эпохи перестройки можно видеть, что советские 1960-е повлияли на политическое мышление российских элит 1990-х годов, но не дали и не могли дать им тех языковых ресурсов, которые позволяли бы говорить о ценностях применительно к политике[34].

Глава «Роснано» декларирует в своем блоге интерес к «глубинной» и «потаенной» России, но не задается вопросом, из каких групп состоит «народ» и ради каких именно реформ сегодня нужно в него «врастать», подобно тому, как в свое время «врос» в него Троцкий. Возникает подозрение, что Чубайс и сочувствующие ему авторы воспринимают «народ» как недифференцированную, труднопостижимую извне общность.

Приблизительно так изображен «народ» в романе Дмитрия Быкова «ЖД» (2006): это «васьки» и «машки» (именно так, со строчных букв, как имена нарицательные), носители архаического, нерефлексивного сознания. Будучи предоставлены сами себе, они бесконечно ходят по кругу - в буквальном смысле - и не способны на какую бы то ни было социальную эволюцию[35]. За власть над бескорыстными и добрыми, но не приспособленными к историческому существованию «васьками» и «машками» соперничают две элиты, идеологически полярные, но идентичные в своем стремлении к насилию и готовности к переделке жизни и людей по своим принципам: «варяги» (русские националисты-имперцы) и «хазары» (евреи-западники). Между собой «васьки» и «машки» говорят на тайном языке, в равной мере не понятном представителям обеих элит[36].

И Быков, и Иванов, и Чубайс в своем монологе о Троцком трактуют «народ» как таинственную и непознаваемую «вещь в себе», что во многом блокирует освобождающий потенциал демократизации, к которой они призывают.

В недавнем интервью русской службе Би-би-си Быков энергично поддержал программу Чубайса, причем сделал акцент не столько на содержании модернизации, которую предлагает политик, сколько на ее «прецедентном» характере.

«История [России] знает три сценария… революции [сверху], никаких других не может быть[37]. Вариант первый: “революционер на троне”. [...] Вариант второй: дворцовый переворот[38]. [...] Остается третий сценарий, самый интересный: “крот-аппаратчик”. Вариант Горбачева.

Следовательно, все, что сегодня должна делать интеллигенция, - это не на митинги ходить, хотя и на митинги тоже можно, если нравится, - а писать новую повестку дня и ковать нового Горбачева.

Мы прекрасно знаем, откуда он может прийти и кто в элите может его ковать. Ответственная элита у нас представлена Чубайсом, который подтвердил, что умеет делать президентов, и иже с ним»[39].

Сценарий, о котором говорит писатель, - это повторение перестройки 1980-х. Напомним, что Чубайс в письме Гонтмахеру как раз и намекал на то, что, если организовать науку и технологию, как в 1960-е годы, можно будет «на выходе» получить вторую перестройку.

Быкова, как и Иванова, можно считать одним из тех, кто реализует эстетическую идеологию[40], аналогичную политической идеологии Чубайса. Переклички между публичными выступлениями писателя и политика можно интерпретировать как проявление одного и того же настроения российских культурных, политических и медийных элит (с учетом того, что Быков - автор в высшей степени медийный).

Для публицистических выступлений Быкова и Иванова характерны те же смысловые связки, что и для политической риторики Чубайса: понимание «правильной» модернизации как освобождения, но в то же время и как повторения сюжета, уже имевшего место в прошлом. Именно с такой точки зрения Быков клеймит официальную доктрину модернизации - как лицемерную - в своем нашумевшем стихотворении «Фрикционное». Он доказывает, что повторение неполное, а следовательно, происходящее в России и модернизацией назвать нельзя:

«Уж от счастья успел нализаться я, от восторга на стену полез - начинается модернизация, инновация, Химкинский лес! Чуть в финансах наметилась паника, а в бюджете случился изъян - как на Первом - сплошная Германика, в Академии - Асламазян! И цензура частично забанена - задолбала, в конце-то концов, - чуть в Москве утвердили Собянина, на экране явился Немцов! До того изменилась риторика, что почти испарился застой и явился, по мненью историка, пятьдесят, извините, шестой. [...] Но сидят Ходорковский и Лебедев, и заткнись, дорогой оптимист»[41].

Парадигма «врастания реформаторов в народ» предполагает хотя бы частичную эмансипацию общества от государства (перечисленные выше фильмы, от Райзмана до Панфилова, были «шестидесятническими», а по советским меркам - умеренно-оппозиционными), парадигма наукоградов как think tanks не предполагает такой эмансипации вовсе[42].

Апелляции к «народу» характерны для публичных высказываний Чубайса - прежде всего интервью и записей в блоге (полагаю, что за ними стоит не только определенная риторическая стратегия, но и личное убеждение политика). Однако технология создания интеллектуальных кластеров является определяющей для практики российской модернизации. Правда, здесь, насколько можно судить, сегодня борются две стратегии. Часть политических элит предлагает свести всю модернизацию к развитию «иннограда» Сколково, который станет «русской Кремниевой долиной». Напротив, Чубайс в своих выступлениях подчеркивает, что центры развития нанотехнологий строятся по всей России[43]. А если журналисты задают ему неудобные вопросы, намекающие на стратегический раскол среди политических элит, Чубайс немедленно начинает объяснять, что Сколково вполне может стать «мотором» для других наукоградов:

«Если... выстраивать [обсуждение] не в режиме [интерпретации инновационного центра как проявления конкуренции] Путин-Медведев, а как-то в более содержательном режиме, [то] я убежден, что Сколково просто обязано мультиплицироваться, я убежден в том, что Сколково при всей значимости проекта для России, ну, точно не может быть достаточным. Конечно же, необходимо в Новосибирске, в Томске, в Татарстане - это регионы-лидеры, регионы - очевидные лидеры в инновационной экономике. [...] Без этой компоненты [диверсификации] нельзя рассчитывать на серьезный успех»[44].

В сегодняшних представлениях Чубайса, насколько можно судить, парадигмы «врастания в народ» и think tanks синтезируются через идею революционаризма народнического, просветительского типа. Интеллектуалы, работающие в регионах, хотя бы и в закрытых структурах, - это дрожжи, брошенные в закрытое гомогенное общество, «вещь в себе».

Григорий Явлинский, став заместителем председателя Совета министров РСФСР в 1990 году, в шутку назвал себя «заместителем царя по революциям»[45]. Если бы подобным образом назвали его многолетнего оппонента Чубайса, такая социальная позиция, кажется, в гораздо большей степени, чем у Явлинского, оказалась бы связана с экзистенциальным самоопределением.

Противоречие между двумя составляющими программы Чубайса уже сейчас ставит его в неудобное положение - правда, пока в сугубо локальном вопросе. В сентябре 2010 года Чубайс посетил VI Пермский экономический форум. В своей речи он поддержал концепцию развития культуры Перми, реализуемую при ведущей роли московского культурного менеджера Марата Гельмана и краевого министра культуры Бориса Мильграма (эта поддержка аналогична пропаганде think tanks) - и тут же получил от местных журналистов вопрос о том, как он в таком случае относится к выступлениям Алексея Иванова, который не просто возражает против активного «московского» участия в развитии культуры края, но и отказывается из-за этого от сотрудничества с краевым минкультом. Чубайс отказался занять чью бы то ни было сторону в противостоянии и призвал обе стороны к корректности:

«Я бы не сказал, что поддерживаю Алексея Иванова. Я считаю себя всего лишь его читателем. Иванов вообще не нуждается в поддержке, поскольку это явление не российского даже, а международного масштаба. Что же касается вашего “культурного противостояния”, то я за ним внимательно слежу, мне это очень интересно. И я бы хотел сказать, что в этой ситуации очень важно не потерять лица, не скатиться к обмену оскорблениями»[46].

Культурно-политическая логика, последовательно воспроизводимая в публичных выступлениях Анатолия Чубайса, не учитывает необходимости воспроизводства кадров и элит: главный упор политик делает не на образование, а на просветительство, воплощением которого для него является Политехнический музей. Весьма вероятно, что Чубайс не имеет возможности публично говорить о своих приоритетах в образовании. Но все же складывается впечатление, что игнорирование этой темы обусловлено именно выбранной политиком системой аргументации. Призывы Чубайса к тому, чтобы «наша научно-техническая интеллигенция» была «заново востребована», предполагают обращение к уже существующему сообществу специалистов. Подобное «слепое пятно» легко объяснить, если учесть апелляцию Чубайса к культурному опыту 1960-х: тогдашняя реорганизация науки первоначально имела дело с уже подготовленными молодыми учеными, которых нужно было привлечь к решению новых задач.

Далее, в «чубайсовской» риторике не предполагается, что технологическая модернизация связана с развитием публичной сферы. Глава «Роснано» декларирует, что необходимо проводить те реформы в экономике и законодательстве, которые можно осуществить в нынешних условиях. Но публичную сферу он не обсуждает.

К сожалению, те либеральные оппоненты Чубайса, которые относятся к модернизации всерьез - например Борис Немцов, - тоже об этом не говорят, так как считают развитие публичной сферы не автономным, а прямо обусловленным политическими отношениями. Их рассуждения могут быть обобщены приблизительно так: достаточно либерализовать политический режим, и публичная сфера сама собой будет развиваться в сторону дифференциации и выработки автономных языков.

Другую версию связи модернизации с «шестидесятничеством» предлагает писатель, критик и общественный деятель Александр Архангельский. В его романе «1962»[47] 1960-е годы последовательно сопоставляются с 1990-ми как две эпохи освобождения человека и общества, но освобождение Архангельский понимает как противоположность модернизации. Говоря о 1962 годе, когда он родился, писатель подчеркивает драматизм процессов, происходивших в далеких странах и в непосредственном окружении его автобиографического героя: невозможность для его родителей жить одной семьей, Карибский кризис, война в Алжире, расстрел рабочих в Новочеркасске - и показывает, что этот драматизм был единым по своей природе в разных культурах.

Освобождение для Архангельского означает возможность «стать самим собой» вопреки давлению общества. Именно такая самореализация нескольких талантливых философов стала сюжетом телесериала «Отдел», в 2010 году снятого группой под руководством Архангельского и показанного с огромным успехом по российскому телеканалу «Культура».

Сразу хотел бы оговорить, что этот сериал представляется мне очень интересной и значительной работой не только на довольно унылом фоне нынешнего российского телевидения, но и «по гамбургскому счету». Снять документальный фильм о профессиональных философах, чья задача - одинокое и часто в высшей степени абстрактное мышление, очень трудно, и Архангельский предложил яркое и впечатляющее решение этой задачи. Однако в его сериале есть несколько социальных «месседжей», нуждающихся в анализе и обсуждении. Поскольку Архангельский написал сценарий сериала и читает закадровый текст, логично предположить, что авторство этих «месседжей» ему и принадлежит.

Сериал посвящен истории недолгого расцвета Института международного рабочего движения (ИМРД) в Москве. В этой, на первый взгляд, сугубо пропагандистской институции по сложному сочетанию причин во второй половине 1960-х годов оказались собраны лучшие философы тогдашнего СССР (Пиама Гайденко, Борис Грушин, Александр Зиновьев, Эвальд Ильенков, Юрий Левада, Мераб Мамардашвили, Нелли Мотрошилова…) и философствующие гуманитарии, такие, как публицист и литературовед Юрий Карякин. До этого некоторые из них работали в Праге, в международном пропагандистском журнале «Проблемы мира и социализма», но Архангельский делает главный акцент именно на «институтском» периоде развития этого круга. Он описывает ИМРД не как идеологическое учреждение и даже не как последовательно действующий think tank, но как своего рода хорошо организованное «прикрытие», позволяющее его сотрудникам развивать свободную мысль в несвободной стране. В фильме подчеркивается: в конце 1950-х и первой половине 1960-х в Москве и других городах СССР интенсивно развивалась сеть институтов, которые стали такими «прикрытиями» для целого поколения молодых интеллектуалов. «В стране возникло общество отделов», - подчеркивает ведущий, используя слово «отдел» как синоним слова «прикрытие» в рамках общей метафорики фильма. Такая сеть «отделов» может быть понята как своего рода «минимальное» гражданское общество, которое необходимо как среда для вызревания одиноких талантов. Подобной «историей самосознающей души» (выражение Андрея Белого) является и роман «1962», написанный как серия пояснений к фотографиям из семейного альбома, которые герой показывает своему сыну.

Комментарии Архангельского к современным событиям устроены принципиально иначе, чем его исторический non-fiction, выполненный средствами литературы или телевидения. В авторской видеоколонке на сайте российского информационного агентства «Новости» Архангельский, анализируя послание президента Федеральному Собранию 2009 года, заявил, что главной институцией модернизации должны стать не организованные государством или иностранными инвесторами think tanks, а общеобразовательные школы[48]. Этим он взрывает «заговор молчания», которым окружили образовательное обеспечение модернизации как идеологи «Единой России», так и их оппоненты - «технократы» в духе Чубайса. Но к историческим прецедентам Архангельский не обращается: его анализ современности и рассказы о прошлом не соотносятся друг с другом.

Каковы бы ни были темы видеоколонок Архангельского, в них последовательно отстаивается важнейшая для современной России идея внесения лично пережитых (а не навязанных обществом) ценностей в пространство публичной политики и общественной жизни. Однако, как Чубайс и Алексей Иванов, сами ценности Архангельский считает недискутируемыми, по умолчанию понятными всему обществу. Это «слепое пятно» прямо корреспондирует с разрывом в методах описания современности и прошлого в литературных, телевизионных и политологических проектах Архангельского. Для того чтобы описать исторические прецеденты внесения ценностей в публичную сферу, необходимо было бы признать, что общественно значимые ценности по-разному интерпретировались в разные времена и в разных группах.

Как ни странно, наиболее последовательную модель модернизации, обращенной к опыту 1960-х, предложила редакция сайта «Полит.ру», близкая к тому же кругу политиков и экспертов, в который входит Чубайс. Более того, глава «Роснано» в рамках проекта по истории российских реформ дал научному редактору сайта Борису Долгину и его коллегам цикл обширных интервью, в которых рассказал о вызревании идей экономических реформ в 1970-е годы и их реализации в постсоветское время[49].

Речи Чубайса на экономических форумах и его интервью в прессе обращены к политическим элитам и бизнес-сообществу, а его тексты, опубликованные на «Полит.ру», как и весь этот ресурс, - к культурным элитам и молодым профессионалам, поэтому можно было бы счесть, что Чубайс, как публичный политик, и «Полит.ру» реализуют близкие концепции для разных аудиторий. Проблема, однако, в том, что в действительности между этими концепциями есть некоторые противоречия. В своих текстах, опубликованных на сайте, Чубайс предстает не как технократ, а как апологет профессионализма в вопросах экономики и управления; кроме того, в беседах из цикла «Змеиная горка» нет демонстративного «неонародничества».

Сам же сайт последовательно реализует просветительскую программу. Следует учесть, что концепцию «Полит.ру» разрабатывали и осуществляли не политики, а редакторы сайта.

Еще в 2004 году менеджеры «Полит.ру» Виталий Лейбин и Булат Нуреев (с помощью Бориса Долгина и Натальи Конрадовой) организовали публичный лекторий, действовавший в клубе «Bilingua», а с 2010 года переехавший в Политехнический музей (еще одно указание на связь с «программой Чубайса»). В этом лектории выступают ученые-гуманитарии, литераторы и «естественники»[50], возрождая ту самую атмосферу единения «физиков» и «лириков» и восходящий к 1960-м дух просветительства, о которых Чубайс открыто заговорил только в 2009-м. Выбор тем для лекций предполагает обсуждение новых научных открытий. Следовательно, в проекте есть составляющая интеллектуальной модернизации - несмотря на то, что термин «модернизация» редакторы «Полит.ру», высказываясь от собственного лица, почти не используют.

Уже в первые годы существования лектория привлечение к его работе ученых-естественников исходило из представления о науке как об автономной общественной силе, которая должна влиять на понимание общезначимых проблем. Так, в 2006 году, под впечатлением от «обезьяньего процесса» в Петербурге («дело Шрайбер»)[51], руководители лектория организовали серию выступлений биологов-эволюционистов. Все лекции сопровождались - и до сих пор сопровождаются - бурными дискуссиями по общественнозначимым вопросам, их стенограммы публикуются на сайте «Полит.ру», а иногда и в специальных брошюрах. Дискуссионная часть лектория стала своего рода «действующей микромоделью» процессов социальной дифференциации, которые шли в 1960-е годы. Чубайс, как мы помним, об этих процессах не говорит вовсе, а Архангельский упоминает их только в связи с процессами эмансипации общества от государства, которые немедленно приводят к трагическому столкновению этих двух сил (ср. описание новочеркасских событий и «пересказ» размышлений Александра Солженицына о будущем СССР в романе «1962»[52]).

Деятельность сайта показывает, что одна из причин, по которой 1960-е как время общественных перемен подвергаются сегодня столь интенсивной мифологизации, - это необходимость сопоставить 1960-е и 1990-е годы как два периода развития страны. Архангельский сопоставляет 1960-е и 1990-е как периоды освобождения, а не модернизации. Авторы сайта «Полит.ру» пишут о 1990-х как о времени и освобождения, и модернизации.

Еще более явно такой образ первого постсоветского десятилетия формируется на сайте «Уроки девяностых», который поддерживает общественный совет с тем же названием - его организовал весной 2010 года экономист Евгений Ясин. В этот совет входит и Чубайс. На «Полит.ру» размещен баннер «Уроков девяностых», два сайта периодически осуществляются совместные публикации материалов.

Подобную просветительскую работу Ясин начал раньше, чем был создан общественный совет: в 2008-2009 годах он вел на радиостанции «Эхо Москвы» совместно с журналисткой Нателлой Болтянской программу «Девяностые - время надежд» (явно в опровержение насаждавшейся политиками и медиа мифологии «лихих 1990-х»). Чубайс в этой программе тоже выступал - с воспоминаниями о Борисе Ельцине[53]. Сегодня Ясин ведет на той же радиостанции программу «Тектонический сдвиг», посвященную истории разного рода реформаторских проектов в истории России.

Заполнение одной лакуны в исторической памяти - осмысление позитивного значения 1990-х и их встраивание в историческую цепочку разных российских реформ (а не только петровских преобразований и сталинской репрессивной модернизации, с которыми идеологи «Единой России» соотносят нынешние попытки модернизации) - немедленно повлекло за собой заполнение и другой. Целью общественного совета объявлена забота о воспроизводстве знания о периоде реформ в младших поколениях - точнее, «информационная, методологическая и организационная помощь преподавателям общественных дисциплин средних и высших учебных заведений в подготовке и проведении уроков, лекций и семинаров по новейшей истории России»[54].

Чубайс на разных медийных площадках представляет два разных взгляда на 1990-е. Это соответствует двум составляющим его политической идеологии. В цикле бесед «Змеиная горка» он объясняет, что действия «команды реформаторов» в начале 1990-х не были случайными и непродуманными и что «группа Гайдара» вообще была единственной командой, у которой была последовательная программа преобразования советской экономики на рыночной основе. Это восходит к идее think tanks и одновременно соотносится с установкой сайта «Уроки девяностых» на общую историческую реабилитацию «гайдаровской команды»[55]. А в беседе с Кохом и Авеном в «Forbes» Чубайс говорит о 1990-х как о политической неудаче, поскольку народ реформы «не понял». Это восходит к «неонароднической» составляющей его идеологии.

Важнейшая особенность социальной трансформации 1990-х - совмещение дифференциации с противоположным ей по смыслу процессом социальной фрагментации.

По словам Бориса Дубина, фрагментация - это не развитие разнообразия в обществе, а дробление общества на изолированные друг от друга, но сходные по социальному устройству домены. В результате такого дробления в обществе возникает тоска по никогда не существовавшей целостности, которая предстает социуму как утраченный рай. Сама же эта тоска возвращается как неотвязный призрак, след коллективной травмы[56]. Современные «государственные» обоснования модернизации, особенно чубайсовская, исходят из смысловой связки: «память о целом» + «реформы» = СССР 1960-х. Деятельность «Полит.ру» показывает, что память о модернизации может быть и иной: не апелляцией к распавшемуся целому, но напоминанием о тех языках, которые выработала наука для объяснения мира, а общественные группы - для диалога друг с другом.

Обращаясь к социальному наследию 1960-х в современной России, общественные активисты и политики «по умолчанию» признают, что и в то давнее десятилетие, и сегодня речь идет о попытке масштабных социальных изменений в несвободной стране. Этим сегодняшнее время резко отличается в общественном сознании от 1990-х, пусть их и принято называть «лихими». Если кто-то и говорит, как Александр Архангельский, о перекличках между 1960-ми и 1990-ми, сходство между этими двумя эпохами устанавливается на других основаниях, чем между 1960-ми и 2000-ми.

Сегодня 1960-е воспринимаются как ресурс социального романтизма - то есть действий, основанных на вере в продуктивность личного бескорыстного усилия. Этот романтизм можно считать дискредитированным или основанным на заблуждении (такая интерпретация заметна в романе Архангельского), но память о нем возникает в самых разных концепциях, от публичной риторики Чубайса до сайта «Полит.ру». Те, кто обращается к памяти о 1960-х, стремятся найти ориентиры для «изобретения» нового субъекта общественного и политического действия. Вопрос о таком субъекте - едва ли не важнейший в социальной жизни современной России.

Следует, однако, помнить, что многие социальные и культурные концепции и практики, которые сложились в 1960-е (как в СССР, так и в других странах), сегодня «вытеснены» из общественной памяти или даже не были замечены их современниками. Сегодня они могли бы быть не менее полезны, чем те, что уже востребованы политическими и культурными элитами. Выявление этого «молчащего» наследства - тема для отдельной статьи.

1) Благодарю Александра Дмитриева и Бориса Долгина за ценные обсуждения и рекомендации. Многие идеи и концепции этой статьи оформились в беседах с Марией Майофис.

2) Another great leap forward? Modernisation is hard to argue with. But it may not be what Russia needs // The Economist. 2010. March 11.

3) См. об этом: Сегодня частью большой политической игры стали нападки на 1960-е. Беседа с Даниэлем Кон-Бендитом // Неприкосновенный запас. 2008. № 4(60). Об актуализации проблематики и пересмотре наследия 1960-х в современной России см.: Майофис М. «Мои взгляды на детей сильно изменились...»: об исчерпании шестидесятнических концепций детства в современной России // Пути России. Материалы конференции, состоявшейся 29-30 января 2010 г. в Московской высшей школе социальных и экономических наук. М., 2011 (в печати).

4) Ильницкий А. Гуманитарное Сколково: расширить базу модернизации // Ведомости. 2010. 28 августа.

7) Из обширной литературы на эту тему см., например: Шеруин Э.Б. Путь Кремниевой долины: свод основных правил достижения успеха в сфере высоких технологий. М.: АСТ; Транзиткнига, 2004; Льюис М. Новейшая новинка: история Силиконовой долины. М.: Олимп бизнес, 2004; Лейн Д. Просвещенный ИТ-директор: лучшие примеры из практики Кремниевой долины. М.: Альпина бизнес букс, 2005.

8) См., например: Saxenian A.L. Regional advantage: culture and competition in Silicon Valley and Route 128. Harvard: Harvard University Press, 1994. P. 11-58.

10) Список литературы по этому вопросу см. в статье: Tailor B.C., Carlone D. Silicon Communication: A Reply and Case Study // Management Communication Quarterly. 2001. Vol. 15 (November). № 2. P. 289-300 (http://comm.colorado.edu/~taylorbc/SiliconCommunication.pdf).

11) Амальрик определял идеологию как «социально значимую систему идей, поддерживаемую той или иной общественной группой и служащую закреплению или изменению общественных отношений» (Амальрик А. Идеологии в советском обществе // Амальрик А. СССР и Запад в одной лодке. Лондон, 1978); я позволяю себе уточнить его определение на основе контекста статьи, в котором эта фраза приводится.

12) См., например, стенограмму встречи Путина и Чубайса 4 февраля 2010 года (www.premier.gov.ru/events/news/9319/) и еще одно высказывание премьер-министра на ту же тему во время посещения выставки достижений «Роснано» (Сидибе П. Рос-надо // Российская газета. 2010. 13 сентября).

13) В следующих разделах я частично использую (в переработанном виде) текст Интернет-колонки: Майофис М., Кукулин И. Между Троицким и Троцким, или О народнических комплексах технократов // Ab Imperio. 2010. 30 августа (http://net.abimperio.net/en/node/1100). Благодарю Илью Герасимова, который высказал ряд ценных замечаний при обсуждении колонки (см. нашу дискуссию на том же портале в разделе «Мнение»).

14) Гонтмахер Е. Открытое письмо А.Б. Чубайсу // Блог Е. Гонтмахера на сайте радиостанции «Эхо Москвы». 4 декабря 2009 года (www.echo.msk.ru/blog/gontmaher/638872-echo/).

16) Чубайс А.Б. Ответ Е.Ш. Гонтмахеру // Блог А.Б. Чубайса. 28 декабря 2009 года (http://a-chubais.livejournal.com/2241.html#cutid1).

17) Кашин О. Техника Чубайса. Анатолий Чубайс намерен сделать из Политехнического музея главный музей России // Citizen K. 2009. 1 декабря.

19) Gerovitch S. InterNyet: Why the Soviet Union Did Not Build a Nationwide Computer Network // History and Technology. 2008. Vol. 24 (December). P. 335-350; см. также: Китов А.И. Электронные цифровые машины. М.: Советское радио, 1956; о Китове см.: Долгов В.А. Китов Анатолий Иванович - пионер кибернетики, информатики и автоматизированных систем управления. М.: КОС-ИНФ, 2009; а также материалы сайта www.kitov-anatoly.ru.

20) Парадоксально, что, по словам Чубайса, к рыночной экономике его подтолкнуло в конце 1970-х именно несогласие с очередным, созданным уже «на излете волны» проектом централизованного управления экономикой с помощью компьютеров (см. интервью Григория Глазкова: www.polit.ru/analytics/2006/09/29/glazkov.html).

21) Сергиевский Б.Д. Академик А.И. Берг. Краткий биографический очерк; Налимов В.В. Аксель Иванович как диссидент от науки; Успенский В.А. И академик, и герой // Аксель Иванович Берг. 1893-1979 / Ред.-сост. Я.И. Фет, сост.: Е.А. Маркова, Ю.Н. Ерофеев, Ю.В. Грановский. М.: Наука, 2007. С. 17-29, 292-296, 308-316.

23) Левинсон А.Г. Предварительные замечания к рассуждениям о приватном // Новое литературное обозрение. 2009. № 100.

25) Альфред Кох родился в городе Зыряновск в Казахстане, закончил школу в Тольятти, затем - Ленинградский финансово-экономический институт.

26) См., например: http://besttoday.ru/images/post/photo/407.jpeg.

27) Фильм поставлен по историко-краеведческой книге Алексея Иванова «Message: Чусовая» (СПб.: Азбука, 2007).

28) Чубайс А.Б. Хребет России // Блог А.Б. Чубайса. 10 марта 2010 года (http://a-chubais.livejournal.com/6685.html).

29) Фрагменты описания сериала см.: www.1tv.ru/anons/id=155457. В тексте на сайте цифры, обозначающие век, - то римские, то арабские; я позволил себе унифицировать написание, дав все номера веков римскими цифрами.

30) Блог А.Б. Чубайса. 13 июня 2010 года (http://a-chubais.livejournal.com/12007.html).

31) См., например, об этом: Тевено Л. Вверх дном: сообщество и личность в дискурсивных кульбитах Мая 1968-го // Антропология революции: сборник статей / Сост. и ред.: И. Прохорова, А. Дмитриев, И. Кукулин, М. Майофис. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 242-293; Джагалов Р. Авторская песня как жанровая лаборатория «социализма с человеческим лицом» / Авториз. перев. с англ. А. Скидана // Новое литературное обозрение. 2009. № 100.

32) См., например: Wolin R. The Wind from the East: French Intellectuals, the Cultural Revolution, and the Legacy of the 1960’s. Princeton: Princeton University Press, 2010.

33) См., например: Сегодня частью большой политической игры стали нападки на 1960-е…

34) Подробнее об этом см., например: Кукулин И. Рец. на кн.: Александр Яковлев. Перестройка: 1985-1991. Неизданное, малоизвестное, забытое. М., 2008 // Pro et Contra. 2009. № 3-4. С. 157-158.

35) По-видимому, на изображение «народа» в романе Быкова оказали прямое воздействие образы «людей Леса» из романа Аркадия и Бориса Стругацких «Улитка на склоне» и этот роман в целом. Оговорить это важно потому, что «Улитка на склоне» - едва ли не первый в новейшей русской литературе философско-сатирический роман о неразрешимых экзистенциальных проблемах, источником которых становится насильственная и неравномерная модернизация общества.

36) Например, ухват «васьки» называют «луницей».

37) В том же интервью Быков говорит, что в российской истории «революция снизу» никогда не достигала успеха, кроме как в 1917 году, да и тогда случайно.

38) Далее Быков объясняет, почему эти сценарии в современных условиях нереализуемы.

39) Кречетников А. Дмитрий Быков: Шевчук рыхлит почву для нового Горбачева // Сайт Русской службы Би-би-си. 2010. 26 августа (www.bbc.co.uk/russian/russia/2010/08/100825_bykov_shevchuk_interview.shtml).

40) Наше понимание эстетической идеологии близко к тому, как Евгений Тоддес объясняет введенный им термин «поэтическая идеология» (Тоддес E.А. Поэтическая идеология // Литературное обозрение. 1991. № 3); я позволил себе изменить термин Тоддеса, поскольку говорю также и о прозе.

42) Комментируя комплекс законопроектов по поводу особого режима муниципального управления в инновационном центре, левопопулистский политик Юрий Болдырев констатировал, что «город инноваций» в случае их принятия будет отделен от окружающего пространства внутрироссийской границей и приобретет черты не столько Кремниевой долины, сколько закрытого военного городка советских времен (см.: Болдырев Ю. Ради чего? // Интернет-портал «Столетие». 2010. 10 апреля (www.stoletie.ru/poziciya/radi_chego_2010-10-04.htm)).

43) См. например, видеозапись выступления Чубайса на «Нанофоруме-2010»: http://a-chubais.livejournal.com/22059.html.

44) Кучер С. Анатолий Чубайс: «Критика “Сколково” должна быть предметной» // Коммерсант. 2010. 19 июня (www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1389979).

45) Биографическая справка о Григории Явлинском на сайте политической партии «Яблоко» (www.yabloko.ru/Persons/YAVL/yavl-biog.html).

46) Баталина Ю. Поддерживать надо сильных, а не слабых? // Новый компаньон (Пермь). 2010. 21 сентября (http://nk.perm.ru/articles.php?newspaper_id=866&article_id=22154).

48) Он же. Послание Медведева: готова ли страна начать модернизацию с себя // РИА «Новости». 2009. 16 ноября (www.rian.ru/videocolumns/20091116/193983827.html).

50) Как сообщил нам Борис Долгин, в подготовке проекта лектория участвовали Алексей Миллер, Вячеслав Глазычев, Борис Капустин, список лекторов составлял Долгин и Наталья Конрадова, его дополняли Миллер, Виталий Лейбин и Дмитрий Ицкович. Первые лекции сопровождались проведением фокус-групп со слушателями - их вел Алексей Левинсон, а результаты публиковались на сайте. В настоящий момент в планировании лекций наряду с Ицковичем и Долгиным участвует корреспондент отдела «Наука» сайта «Полит.ру» Наталия Демина.

51) Осенью 2006 года санкт-петербургская старшеклассница Мария Шрайбер и ее отец Кирилл Шрайбер подали судебный иск к Министерству образования РФ и Комитету по образованию Санкт-Петербурга за нарушение прав человека путем «безальтернативного навязывания теории Дарвина» об эволюции видов в общеобразовательных школах. В феврале 2007 года районный суд постановил отказать Шрайберам в удовлетворении иска. Дело вызвало бурные общественные дискуссии о правомерности апелляции к религиозным догмам в школьном образовании. Впоследствии, впрочем, пресса сообщала, что судебный процесс был на самом деле затеян для проверки действенности новых пиар-технологий, разработчиками и «испытателями» которых были Кирилл Шрайбер и его компаньон.

52) См., например: «Солженицын уже тогда [в 1962 году] понимал: если это государство рухнет, оно погребет под собою всех. И тех, кто его создавал. И тех, кто медленно крошил фундамент. И тех, кто, лучезарно улыбаясь, распылял свою жизнь в никуда. Лучше разбирать его по кирпичику, планомерно. И - в открытом пространстве. Потому что в глухой глубине машинописного подполья свободная мысль рыхлит и разрушает почву. [...] Как профессиональный подрыватель устоев… он аккуратно рассчитывал силу удара, мощь взрывной волны, расписывал график закладки. Постепенно, поэтапно, неуклонно. От слабых зарядов к более грозным, от грозных к сокрушительным. Чтобы порода осела, открыв голубой горизонт. А не накрыла страну с головой».

55) Одним из импульсов к созданию общественного совета «Уроки девяностых» стали многочисленные публикации в российских медиа после смерти Егора Гайдара 16 декабря 2009 года: в них отрицательно оценивались итоги деятельности не только этого политика, но и возглавлявшейся им «команды реформаторов» в целом.

56) Дубин Б.В. В семидесятые и потом: Советская Россия как адаптирующийся социум // Дубин Б.В. Россия нулевых. Политическая культура. Историческая память. Повседневная жизнь. М.: РОССПЭН, 2010. С. 274.