The questions: «Is Islam capable of reform?» and «Are there Islamic reformers?» – are strange, even absurd.

John Louis Esposito

Тревога по поводу продвижения ислама в Европе нарастает. В основном нас пугают грядущим господством ислама, как когда-то пугали концом света – неким результатом исторического процесса. Но иногда предлагают и различные сценарии происходящего.

Самый популярный вариант не требует большого воображения. Предполагается, что поток переселенцев – ищущих лучших экономических условий или бегущих из исламского культурного круга – будет и дальше нарастать. К тому же они будут размножаться гораздо быстрее, чем коренное христианское население. И скоро их просто будет больше, чем туземцев.

Популярность этого сценария легко объяснима. Он нагляден, его легче всего живописать, особенно в кинематографе. Он задевает самый больной нерв человека, играя на его страхе перед всяким нашествием чужих. Эта масса, как нам кажется, надвигается, чтобы отнять у нас наше – землю, дом, рабочие места, женщин. Она нам не понятна, и мы ее эстетически отторгаем.

Миф об исламской угрозе – всего лишь фрагмент более обширной мифологии. У нее, помимо мусульман, много других персонажей. Реальных – черные, желтые, латинос. Или выдуманных – зомби, вампиры, инопланетяне, бездушные андроиды. Или очень похожие на людей саламандры в когда-то знаменитом романе Карла Чапека; он в свое время трактовался как предупреждение о наступлении нацизма, но сейчас стоит обратить внимание на то, что в нем изображается нашествие на Европу иной расы, которая появляется извне. Придуманных пришельцев или дегенератов кто-то воспринимает буквально. Но просвещенные комментаторы давно догадались, что все эти придуманные существа – лишь художественный образ наших вполне реальных соседей по земному шару.

В мифологии нашествия сосуществуют разные агентуры. Но их место и вес в общем содержании нарратива меняются. Еще столетие назад все боялись «желтой опасности», в образе которой со временем смешались демографический масштаб Китая и агрессивный милитаризм «пассионарной» Японии. Сейчас о «желтой опасности» как будто бы забыли. Понятно почему. Японцев в свое время «прижали». Китай вышел на тропу экономического развития сам, и демографический взрыв желтой расы прекратился. Китай далеко. Кроме того, китайцы никогда на самом деле не обнаруживали откровенной вражды к Западу, а наоборот, как убеждены в Европе, сами глубоко вестернизировались. А вот выходцы с Ближнего Востока, как считается, ассимилироваться не хотят или не способны на это. О китайском терроризме никогда не было слышно. А вот исламский Ближний Восток – под боком. Он дестабилизирован и (якобы) не способен к экономическому развитию. При этом он вроде бы «пассионарен», открыто враждебен христианскому (точнее – безрелигиозному) Западу и культивирует террор.

«Нашествие», однако, не единственный вариант футурологического мифа (нарратива) «исламизации Европы». В нем есть другой сюжет и другая, помимо агрессивных мусульман, агентура исламизации. Это «пятая колонна», сознательно или безответственно допускающая культурное перерождение Европы. Кто же эта зловещая сила, какие цели она преследует?

Вспомним экстравагантный роман Гилберта Кита Честертона «Перелетный кабак». В нем повествуется о попытке навязать ислам Англии; это происходит по замыслу благонамеренного консервативного политика, находящегося в согласии с проповедью одного, столь же благонамеренного, турка.

Этот культурный переворот аргументируется на разные лады в монологах и диалогах персонажей, и я здесь приведу только пару самых простых.

«Мы должны всеми силами оберегать устои семьи и брака... Мы хотим, чтобы столь почтенные установления, как мусульманская семья, сохранились в неприкосновенности».

«Неужели мы ничем не обязаны воздержанию доблестного племени, отвергшего ядовитую прелесть вина? [...] Наши западные народы помогли исламу понять ценность мира и порядка. Не в праве ли мы сказать, что ислам одарит нас миром в тысячах домов и побудит стряхнуть наваждение, исказившее и окрасившее безумием добродетели Запада [слабость к спиртному. – А.К.]?»

Итак, ислам благоприятен для семейной жизни и отучает от пьянства. Кроме того, ислам увлекает нас на путь вегетарианства. Не грубо и не доктринально. Он не запрещает мяса, но делает шаг в этом направлении. И при этом он наследует христианству. Английский исламизатор разглагольствует так:

«Я, как и мусульмане, высоко ценю мифический или реальный образ основателя христианства и не сомневаюсь, что несообразная и неприятная притча о свиньях, прыгнувших в море, – лишь аллегория, означающая, что основатель этот понял простую истину: злой дух обитает в животных, искушающих нас пожрать их».

А вот более изощренное, уже не морально-прагматическое, а методологически-философское соображение:

«[Запрет есть свинину] удачно иллюстрирует идею последовательности, как и отношение ислама к вину. Оно [мусульманство. – А.К.] подтверждает принцип, который я назвал принципом полумесяца, – постепенное стремление к бесконечному совершенству».

Таким образом, в этой версии ислам насаждается сверху агентурами консервативных ценностей как элитарный патерналистский проект. Почему такая опасность существует? Честертон этого открыто не объясняет и даже не называет это опасностью, но не трудно догадаться, как он к этому относится и почему. Он ведь сам принял католицизм, считая, что без этого возврата к христианской «классике» Европе (Англии) грозит безверие[1]. И если Англия не вернется в лоно католической церкви, то потребность в «религиозном переживании» (как сказал бы Уильям Джеймс), нужно будет удовлетворять как-то иначе, если эта потребность сохранится, разумеется. Но Честертон верил, что она неуничтожима. Протестантизм на это не способен, и мы, дескать, видим, как быстро он вытесняется агностицизмом и даже атеизмом. Ислам не преминет заполнить возникший вакуум. Господствующий класс обратится за помощью к нему. Добавим: особенно, когда станет очевидно, что мусульман больше. В похожем положении были императоры Константин, а потом Феодосий, обратившиеся за помощью к христианству, когда традиционные верования Рима оказались стерильны, а христианство распространялось в массах.

Еще один вариант внедрения ислама в английское общество изображает Энтони Бёрджесс в романе «1985». Мусульмане прибывают и прибывают извне (этого нет в «Перелетном кабаке» Честертона). И два обстоятельства толкают общество в направлении исламизации. Во-первых, хаос, возникший в результате засилья профсоюзов с их бесконечным забастовочным шантажом, что так и было на самом деле, когда писался роман. А во-вторых, арабские деньги. Это было время нефтяного шока и наплыва в Лондон «новых арабов» (предшественники «новых русских» на рубеже следующего века). Арабское землячество Лондона богато. Мусульманская денежная клика скупает все, что плохо лежит: от девочек в гаремы до христианских церквей, даже не обязательно для конвертирования в мечети, а просто под особняки и отели. А параллельно активизируются социальные движения, за спиной которых стоят проповедники мусульманства. Пользуясь люмпенизацией, эти ловцы душ завлекают туземцев в сети ислама.

Название романа («1985») – прямолинейная аллюзия на культовое произведение Оруэлла («1984»), что, конечно, придает ему многозначительности. Бёрджесс, как бы усмехаясь, говорит: пока вы нас тут стращали зловещим садистским тоталитаризмом, на самом деле мы превращались в Бейрут или Стамбул. И если еще не исламизировались в спиритуальном смысле, то «левантизировались» – «левантизация», кстати, это то, что якобы грозит Израилю и о чем с некоторых пор в Израиле публика, считающая себя агентурой «европейства», все больше болтает в кофейнях.

«Пятую колонну» у Бёрджесса обнаружить непросто. Никакая специфически английская агентура не пытается навязывать ислам массам декретами как предпочтительную альтернативу «нашему и привычному». На роль «пятой колонны» больше всего подходит крупная буржуазия, хотя сам Бёрджесс не показывает на нее пальцем. Она сама в ислам не переходит и своему народу его не навязывает. Она просто безответственна, пассивна, не знает, что делать, проторговалась и все больше беднеет; короче – плывет по течению. Как и в романе Честертона, общество гниет с головы, но голова тут другая.

Но вот теперь в романе Мишеля Уэльбека «Покорность» нам предложен еще один сценарий исламизации Европы. На этот раз победа ислама выглядит как победа мусульманина на президентских выборах в ходе типичных для Франции партийных маневров. Ситуация максимально, еще больше, чем в романе Бёрджесса, приближена к реальной и привычной. После первого тура остаются два кандидата: хорошо известная нам подруга Марин Ле Пен и мусульманин. Зажатые между ними социалисты решают во втором туре поддержать мусульманина. Он и побеждает. Точка. В центре романа типичный Homo Academicus гуманитарного профиля. Вначале он испуган наметившимся политическим поворотом (переворотом), но затем постепенно капитулирует, убеждая себя, разумеется, что это не капитуляция, а, так сказать, «осознанная необходимость». Французу все это, вероятно, напомнит коллаборационизм времен Виши, а русскому читателю – «сдачу и гибель интеллигента» как ее изобразил Аркадий Белинков в биографии писателя Юрия Олеши.

В романе Уэльбека, таким образом, «пятой колонной» ислама оказывается не традиционная барская элита (как у Честертона) и не оппортунистическая крупная буржуазия (как у Бёрджесса), а политический класс, наследующий якобинству и марксизму.

Разницу между фантазией Честертона и фантазией Уэльбека можно было бы объяснить тем, что первая адекватна английской политической культуре, а вторая – французской. Я думаю, однако, дело скорее в том, что между «Перелетным кабаком» Честертона и «Покорностью» Уэльбека как-никак прошли 100 лет, и если английский автор сочинял бы роман о водворении ислама в Англии в наши дни, то этот роман был бы больше похож на произведение Уэльбека. Конечно, игра политических сил выглядела бы иначе, поскольку в Англии с ее избирательной системой почти невозможно возникновение сильных третьих партий. И «английскому Уэльбеку» пришлось бы как-то вообразить исламизацию одной из двух неистребимых до сих пор партий истеблишмента или радикальное изменение механизма выборов, идея чего, кстати, давно висит в воздухе и чего вряд ли в конце концов удастся избежать.

Вообще же традиционная патерналистская элита, еще влиятельная (к худу или к добру) в политической жизни повсюду в Европе, и особенно в Англии, до последней войны, теперь исчезла окончательно. Политический класс в Европе за истекшее столетие сильно унифицировался. И ставшие для Европы классическими центристские партии, столь же, впрочем, патерналистские, хотя и на несколько новый, неолиберальный, лад, сжимаются, оставляя все больше пространства для партий, которые они называют «крайними». Все ближе момент, когда ни одна из центристских партий, и даже обе они вместе («большая коалиция» по типу германской или израильской), уже не смогут получить в парламентах большинство, достаточное, чтобы формировать правительство, и будут вынуждены выбирать партнеров для коалиции за пределами респектабельной середины.

Спрашивается теперь: какова на самом деле вероятность того, что одной из таких партий в какой-либо европейской стране окажется клерикальная исламская партия, и сможет ли она, принимая участие во власти, сделать хотя бы шаг в сторону исламизации еврогосударства?

Даже если формально-конфессиональные мусульмане составят значительную долю населения в еврогосударствах, их политическая консолидация будет очень труднодостижима. Элементарно: исламских конфессий много, и они не дружат, мягко говоря, друг с другом. Далее, мусульманское население этнически разнородно. И вообще, политика идентичности всегда способствует дроблению электората, а не его консолидации[2]. Нужен очень сильный харизматический лидер, чтобы создать из мусульманской радуги что-либо монолитное и парламентопригодное. Хотя такие лидеры часто появляются, так сказать, «ниоткуда», не похоже, чтобы они могли появиться сейчас в Европе.

Чтобы изменить характер еврогосударства в исламскую сторону, такая партия должна также быть фундаменталистской, авторитарной и нетерпимой. А чем более массовый характер будет носить такая партия и ее электорат, тем меньше на это шансов. Даже в мусульманских странах таких партий нет. Радикализм приписывается «мусульманским братьям» (например, в Египте), но это как раз неправда. Даже там, где исламские клерикалы приходили к власти, они почти сразу смягчали свои программы, а если бы у их светских (как правило, военно-армейских) оппонентов хватало терпения подождать, то они могли бы убедиться в том, что всякая харизма довольно быстро рутинизируется.

И это в том случае, если такие партии приходят к безраздельной власти. А в случае коалиции с европартиями они, безусловно, быстро станут терять свой харизматический раж. Если бы я писал футурологический роман, именно этот процесс я бы сделал сюжетной линией. А моралите заключалось бы в том, что лучшее средство выхолостить ислам – призвать мусульман к власти в еврогосударствах.

В этом случае интересно, как эта рутинизация будет происходить. Один из мыслимых вариантов предложил все тот же неисчерпаемый на выдумки Честертон в начале ХХ века. Инициатор исламизации Англии по имени Филипп Айвивуд достаточно опытен и политически изощрен, чтобы не действовать напрямик и напролом. Как подозревают сопротивленцы, он собрался соединить христианство и ислам, что будет называться «хрислам». Сам Айвивуд так поясняет свою философию: «В нашу эпоху люди все глубже понимают, что разные религии таят разные сокровища». Почему бы их не синтезировать?

Проект такого синтеза, сколь невозможным он ни казался бы догматикам (безразлично какой религии), не есть продукт безудержного и безответственного парадоксализма Честертона. У него длинный исторический след. Я думаю, он станет намного лучше виден, когда интерес к этой теме возрастет, начнутся поиски свидетельств и свидетельства будут найдены – незамеченные или забытые. Но уже сейчас не надо быть большим эрудитом, чтобы привести пару ярких примеров. Сам Фридрих II Гогенштауфен (1194–1250) был тут не без греха, что и подозревал всегда его злейший враг, папа Григорий IX. Откровенно симпатизировал мусульманскому востоку один из столпов зрелой западной цивилизации Иоганн Вольфганг Гёте. И, как красноречиво уверял меня в годы нашей дружбы (в первой половине 1990-х) Равиль Бухараев (к сожалению, уже покойный), это не была чисто эстетическая причуда гения.

Между прочим, что было бы, если бы христианские властители не были вытеснены в свое время из Леванта и не было бы демонтировано так называемое Иерусалимское королевство, мы не знаем. Там возникал под покровительством самих королевств интересный культурный синтез, и никак не абсурдно предположение, что он мог бы переплавиться в конфессиональный. Так же, как и в Андалузии, где долго жили вместе христиане и мавры-мусульмане. В истории не все, что не случилось, было безусловно обречено. В новейшее время интенсивный интерес к исламу культивировали видные фигуры – исследователи Востока (как Ричард Бертон), дипломаты (Вилфрид Скавен Блант[3]) и колониальные администраторы. Их ориентализм был интересным оттенком позднего европейского романтизма. А совсем уже в наше время благожелательное любопытство к исламу обнаруживается у, казалось бы, совершенно неожиданных персонажей. Например, у Уинстона Черчилля[4]. А теперь сам принц Чарлз в заботах о сохранении старины (или о возвращении к ней) и сельского ландшафта склоняется к некоторым элементам зеленого консервационизма. И он же демонстрирует свой искренний и глубокий интерес к исламу (цвет ислама – зеленый). Разумеется, как монарх он и должен морально покровительствовать всем своим подданным, но в условиях нынешней мультикультуры и почти полной атрофии государственной англиканской церкви в этой его позе можно усмотреть кое-что более многозначительное. Интерес к исламу Бланта, Черчилля, принца Чарлза, кстати, указывает на то, что инициативный исламизатор Англии Айвивуд в «Перелетном кабаке» Честертона не совсем уж взят с потолка.

Стоит напомнить, что петербургская монархия в конце XVIII века также поддерживала ислам. То была екатерининская «мультикультура», вдохновленная Просвещением и не совсем, конечно, искренняя. В XIX веке с новой концептуализацией российской государственности исламу предстояли более трудные времена, но к концу века опять началось отступление в сторону многоконфессиональности, и ислам получил поддержку Петербурга в Средней Азии. До синтеза было, конечно, еще астрономически далеко, но чем бы кончилось дело, если большевики не пресекли бы все религии и не прекратили бы естественный культурогенез в империи, никто не знает. Чем кончилось признание христианства равноправным в Риме, однако, хорошо известно. Сейчас, как уверяют не без основания алармисты, дело идет к тому же в Европе и в России.

Идея «хрислама», между тем, предполагает не только порчу (или, наоборот, оздоровление) христианства, но и мусульманства тоже. Только те, кто очень сильно одержим проблемой «самообозначения», убеждены в том, что такое невозможно. Это не просто, такое может и не случиться, и, наверное, так и не случится, но уверять, что такое невозможно, не стоит. Что значит невозможно? Мы-то атеисты знаем, что Бога нет и все возможно. Многие химические реакции, не говоря уже о ядерном распаде и синтезе, казалось бы, совершенно невообразимые, оказываются возможны при определенных условиях и катализаторах. К тому же важно помнить, что агентуры синтеза в ходе культурогенеза – не священные тексты, а живые люди, способные, как показывает опыт, снимать любые когнитивные диссонансы.

Впрочем, вряд ли нечто подобное понадобится. Потому что гораздо вероятнее появление некоторой размытой версии «евроислама»[5]. Точно так же обстояло дело с христианством. Я знаю, что ислам считается гораздо менее пластичным, чем христианство, но любое священное писание оказывается достаточно пластичным, как только в этом обнаруживается необходимость. Это мне подсказывают здравый смысл, жизненный опыт и знакомство со всеобщей историей. Я понимаю, что для тех, кто хочет оставаться слепым, это не убедительно. Поэтому сделаю чисто авторитарную ссылку на титулованный авторитет: «Вопросы “Способен ли ислам реформироваться?” и “Есть ли реформаторы ислама?” – странны и даже абсурдны» (смотри эпиграф)[6].

Вот и в романе Уэльбека мусульманин, ставший президентом Франции, берет под исламский контроль образование и правосудие, оставляя туземцам экономику и финансы. Это, конечно, не синтез, а оппортунистическая комбинация, но именно такие комбинации возможны только после модификации исходного умозрения – в данном случае мусульманского.

Если же все-таки, как думают догматики и пессимисты, ислам не окажется достаточно пластичным и, став гегемоном в Европе, начнет свои фундаменталистские авантюры, то тогда неизбежно сопротивление. И вот вам еще одна коллизия, плодотворная для творческого воображения футурологов. Пока футурологических романов на эту тему не видно, но всему свое время: будет день, будет и пища.

Сегодня исламское меньшинство бурлит и кипит за свои права (или лучше сказать статус, с правами тут все в порядке и так) в обществах христианской гегемонии. Если оно станет большинством или если ислам при содействии пятой колонны станет гегемоном, роли поменяются. Благонамеренная элита может планировать для народа любой образ жизни. Народ будет реагировать.

Персонажи «Перелетного кабака» – веселые бутлегеры-выпивохи, бредущие по дорогам Англии и открывающие то там, то тут временную пивную, поскольку постоянные запрещены. Они саботируют «хрисламский» антиалкогольный заговор. За ними – старая добрая Англия (old merry England), которую так любил анархо-консерватор Честертон.

Сопротивленец в романе Бёрджесса – представитель обширного обывательского «англичанства», то есть тех, кого часто называют decent people. Он не провокатор-анархист, как персонажи Честертона, и не саботажник. Но под давлением обстоятельств он люмпенизируется и криминализируется, то есть превращается в невооруженного террориста, прибегая, в конце концов, к крайней форме саботажа – самоубийству.

В романе Уэльбека агентура сопротивления предопределена. Это та часть электората, которая голосовала против выдвиженца исламской общины и которую предала профессиональная левоцентристская партократия. Не известно только, что она предпримет, оказавшись под мусульманским руководством. Логично предположить, что в этом случае Франции грозит египетский вариант, то есть появление своего рода ас-Сиси (Пиночета). Прозвучит сакраментальное «Aux armes, les citoyens», и пойдет писать губерния.

Футурологи-романисты, как мне кажется, должны не упустить еще одной сюжетной линии для своих повествований, а именно, поведения христианской церкви. О ней сейчас ничего не слышно. Она маргинализирована в секулярном еврообществе и, похоже, просто боится подать голос. Ухватившись как за спасательный круг за изначальную христианскую доктрину терпимости и непротивления, она превращает свою пассивность в подвиг. Но что произойдет, если в самом деле мусульмане станут гегемоном в Европе, как пророчат алармисты? Останутся ли еще живые и жизнеспособные христианские конгрегации пассивными? Кто-нибудь задумывается об этом? Есть ли уже романы с таким сюжетом?