Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Неприкосновенный запас » №3, 2017

Александр Кустарев
Модернизация и Холокост

[стр. 3 – 10 бумажной версии номера]

 

О геноциде нацистов и в особенности о еврейском Холокосте написаны горы текстов – мемуарных, аналитических, философских, морализаторских. Поскольку главные рычаги «окончательного решения» еврейской проблемы находились в руках нацистского руководства, корни Холокоста ищут в особенностях истории и культуры Германии. На Холокост до сих пор смотрят сквозь призму Нюрнбергского процесса.

Ревизия этого нарратива долго задерживалась тем, что другие страны, пользуясь заведомо дурной репутацией нацистов, замалчивали свое участие в уничтожении евреев, а магистральная немецкая трактовка Холокоста тоже робко воздерживалась от ревизии, опасаясь обвинений в намерении реабилитировать нацизм. Фактура, взывающая к ревизии, впрочем, уже содержится во многих реконструкциях разных эпизодов Холокоста, сделанных историками разных национальностей, и нужно было только собрать ее вместе и интерпретировать. А чтобы эта ревизия покинула периферию, где она давно блуждает (не говоря уже об устной традиции), нужно было, чтобы это сделал кто-то очень авторитетный. Гётц Али подходил на эту роль больше, чем кто-либо из ныне живущих историков нацизма, и в его исполнении ревизионистская версия Холокоста получает необходимый авторитет[1].

Гётц Али показывает, что: 1) антисемитизм, даже такой вирулентный, как у Гитлера-Гиммлера, был типичен для всех европейских стран с конца XIX века, и особенно после Первой мировой войны; 2) участие всех европейских наций в Холокосте не свелось к преступному соучастию отдельных коллаборационистов, а было массовым и систематическим на всех этапах подготовки к «окончательному решению»; 3) уничтожение евреев было не результатом преступного заговора идеологических маньяков, а роковым эпифеноменом некоторых социально-исторических процессов, которые мы считаем «прогрессивными», «положительными», «морально безупречными». Это было, как говорит сам Али, «зло, поддержанное добром» (с. 375).

Антисемитские настроения были сильны повсюду. Законодательная дискриминация евреев стала практиковаться во многих странах Европы даже раньше, чем в самой Германии: в России, например, так называемые «игнатьевские» законы были приняты в 1882 году (с. 81). В Румынии с 1937 года начинается официальная профессиональная дискриминация, переходящая порой в лишение гражданства (с. 240–241). Вторая Польская республика (Пилсудского) дискриминировала евреев в сфере образования; евреи, которых не пускали в университеты, получали дипломы в других странах, а Польша эти дипломы потом официально не признавала (с. 253–254). Евреи были ограничены в правах и в Венгрии (с. 270–276). Там, где антиеврейских законов не было, евреев дискриминировали на практике везде, где это было технически возможно (как в СССР уже после войны).

И эти практики вовсе не были кем-то навязаны. Многие правительства вполне открыто солидаризировались с Гитлером. 20 сентября 1938 года польский посол Юзеф Липский встречался с Гитлером, и последний предложил выселить евреев в колонии при участии Германии, Польши, Венгрии и Румынии, а Липский пообещал, если это удастся, поставить Гитлеру памятник в Варшаве. Как говорил бургомистр Корфу после отправки местных евреев в Освенцим, «великие друзья немцы очистили наш остров от евреев» (с. 331).

Хотя антисемитизм имеет глубокие корни во взаимном отчуждении евреев и неевреев или в коллизии jews/gentiles – это совершенно другое явление.

Во-первых, враждебность христианской церкви к евреям была следствием чисто религиозной несовместимости. Крещение делало еврея другим человеком. Во-вторых, отчуждение евреев и христиан было именно взаимным. Оно даже было скорее инициировано самими евреями. Это обстоятельство маскируется тем, что геттоизация евреев подкреплялась законодательством средневековых суверенов и решениями некоторых церковных Соборов. Но именно евреям, как всякому меньшинству, была свойственна одержимость собственной идентичностью и тенденция к сегрегации. Отношения между двумя конфессиональными общностями были напряженными, иногда прерывались эксцессами, но были симметричны и, если угодно, ближе к нынешнему идеалу плюрализма, чем межэтнические отношения в ХХ веке. Еще ближе к этому идеалу они были, кстати говоря, в Османской империи.

С середины XIX века различение евреев и неевреев усложняется новым элементом. Обе агентуры начинают определять себя и друг друга не через конфессию, а через расу. Надобность в новом определителе возникла в результате появления обширной категории секулярных евреев. Обе стороны соглашались считать себя другой расой и культивировали в себе комплекс превосходства. Кто начал первым, сказать трудно. Может быть, и евреи. Им для этого было достаточно приспособить к расистскому нарративу изначальный миф о богоизбранности еврейского народа. Ханна Арендт показала, как эта вульгаризация выглядела в эзотерике Бенджамина Дизраэли. Гётц Али почему-то не захотел вспомнить в этой связи Арендт, но цитирует еврейского торговца, объяснявшего погромы так: несчастье русских евреев в том, что евреи бесконечно более энергичны, деловиты, целеустремленны, старательны и порядочны (с. 98). Перед нами простодушный профанный расизм, который просто не пользуется ученым термином «раса».

Еврейский комплекс превосходства, впрочем, никогда не декларировался публично, оставаясь в состоянии «подпольной» устной традиции. Евреи, конечно, понимали, что, настаивая открыто на своем превосходстве, они только спровоцируют ответную реакцию подавляющего большинства, что опасно. Кроме того, те, кто действительно уверен в своем превосходстве, не нуждаются в разглашении своей уверенности так сильно, как в этом нуждаются те, кому это представление нужно для компенсации ощущения своей неполноценности.

А именно последнее ощущение было свойственно европейским народам. На беду евреев, представление о них как об особо одаренном народе было общепринятым. Указания на это имеются в изобилии, и Гётц Али эффективно их использует. Вот лишь пара примеров. Ранние немецкие антисемиты сами упирали на то, что евреи умнее и шустрее, даже более живучи (младенческая смертность у евреев была на 25% меньше, чем у христиан, с. 6). Но изначальное робко-благодушное, хотя и не лишенное самозащитной иронии, смешанное, уважительно-презрительное отношение к этому «шустрому», «смышленому» племени сменилось ненавистью, когда модернизация пошла полным ходом. Многие добродетели, которые себе присваивали неевреи, быстро эродировали, а добродетели, которые они были готовы уступить евреям, поднимались в цене. Традиционные уклады с их устойчивыми статусными иерархиями стали разрушаться, и все оказались в одном и том же поле статусной конкуренции. Можно предполагать, что комплекс расового превосходства у gentiles начиная с Гобино (1854), а тем более ко времени Хьюстона Стюарта Чемберлена (1899) оформился как компенсаторный – необходимый для подавления комплекса неполноценности. Не расизм породил современный социальный антисемитизм, а наоборот.

Теодор Герцль уловил самую глубокую мотивацию антисемитизма. Он, видимо, первым предложил не путать старый религиозный узколобый предрассудок с современным антисемитизмом – следствием конкуренции за роли в среднем классе, доходные и престижные в новой статусной иерархии (с. 57–58).

Евреи в самом деле были более успешны, чем титульные популяции суверенных молодых государств. Присутствие евреев в верхних статусных группах было явно несоразмерно их доле в населении. Это наблюдалось повсюду в Европе, а в Европе Восточной они доминировали в бизнесе и во всех сферах умственного труда, кроме государственной службы. Али приводит статистику по разным странам. Для иллюстрации только один пример: в 1914 году оказалось, что среди работников банков и акционерных обществ на северо-западе России только 8% были русские, 35% евреи, 26% немцы и 19% поляки (с. 99).

Чем объяснялась высокая конкурентоспособность евреев в странах более поздней модернизации, другой вопрос. Но так или иначе эта фактура оказалась патогенной, возбудив социальную ревность-зависть к успешному эмансипированному еврейству. Так объяснял антисемитизм уже в 1821 году Людвиг Берне, и маститые немецкие «гелертеры» – Карл Фогт, Якоб Молешотт, Рудольф Вирхов, Теодор Моммзен, Вернер Сименс, Иоганн Густав Дройзен, Людвиг Бамбергер – без обиняков это признавали (с. 76).

Миф о расовой неполноценности евреев как «неарийцев», соединившись с мифом об их стремлении к мировому господству, назойливо использовался нацистской верхушкой для оправдания собственных действий. Но на самом деле никому, кроме них самих, он не был нужен. Массовый человек не читал расистских трактатов. И плохо относился к евреям не потому, что они были «неполноценной расой», а просто потому, что смотрел на них как на конкурентов в вертикальной мобильности. Интересно, что этого никто за пределами Германии и не пытался скрывать. Задача ставилась прямо: покончить с еврейским засильем. Агентуре антисемитизма эта цель казалась вполне справедливой и ни в каких других оправданиях не нуждалась. Типичная формула: «Теперь торговля будет в наших руках! Теперь мы сами сможем воспользоваться плодами нашего труда!» (с. 330).

Миллионы европейцев хотели, чтобы евреи исчезли. Нацисты использовали это, отдавая еврейское имущество местному населению, превратив его в сообщников (с. 28). Дело не только в том, что они технически нуждались в помощниках. Уничтожая евреев на оккупированных территориях, они ослабляли сопротивление и консолидировали тыл, чтобы вести войну с Красной армией.

Похоже на то, что Холокост вообще был бы невозможен, если бы нацисты осуществляли его в одиночку. Он был делом рук всей Европы, а не только Германии. Не только нацистами и их клевретами – марионеточными правительствами и коллаборационистами, – он был осуществлен народами Европы. И тут мы подходим к самому важному в книге Гётца Али. Собранная им эмпирическая фактура указывает на то, что Холокост оказался эпифеноменом национализации государства, его демократизации и социализации.

Трудно сказать, как разрешилось бы напряжение между евреями и неевреями, возникшее в ходе модернизации, если бы модернизация не совпала бы с национализацией, то есть с утверждением «национал-государства» как нормативно-легитимной территориальной общности. Этот принцип означал, что каждый этнос имеет право на собственное суверенное государство. Иными словами, межгосударственные границы должны совпадать с межэтническими. А это неизбежно означало, что всякая государственная общность должна быть культурно (этнически) однородной.

Есть два способа добиться этого результата: корректировать границы и корректировать этнический состав населения. Первый способ в принципе возможен только в том случае, если меньшинство компактно, пригранично и резко преобладает в своем ареале. Но это случается редко. Поэтому нужно либо ассимилировать меньшинства, либо как-то их маргинализировать. После провозглашения этого принципа ни одно государство не обнаружило готовности уступать сепаратистам, даже когда этногеография была для этого благоприятна. Этнические меньшинства со своей стороны обнаружили сильную волю к самосохранению. В результате в новых государствах, где у власти оказались передовые отряды национально-освободительных движений («этнократия», если угодно), межэтнические отношения проблематизировались особым образом. Сложился нарратив, где главным действующим лицом оказывался «государственный народ» (Staatsvolk), а «негосударственные» этносы получали второсортное гражданство. Сионист Леон Хазанович очень рано, еще в 1919 году, заметил эту тенденцию и интерпретировал антисемитизм не как выражение отчаяния находящихся под угрозой нисхождения социальных слоев, а как выражение победного торжества рабов, ставших господами (с. 185).

Али также считает, что в построении такого нарратива парадоксальную роль сыграла доктрина равенства. Однажды провозглашенная, она привлекла внимание к различиям – этническим, языковым, социальным, религиозным (с. 185). Это соображение интуитивно кажется более чем содержательным и заслуживает проработки. Каким образом происходит это радикальное переворачивание доктрины равенства, не вполне ясно. Может быть, это происходит потому, что коллективное самообозначение не останавливается на безоценочном различении (по горизонтали) и всегда норовит обернуться оценочной иерархизацией (по вертикали). Разница между конкретными случаями только в том, по какому признаку проводится самообозначение. Иными словами, если мы равны, мы должны быть одинаковы. А если мы не одинаковы – значит, мы не можем быть равны. Согласимся: именно такова сознательно-доктринальная или инстинктивная установка массового человека. Может быть, потому, что профанное сознание путает равенство и тождественность (слово Gleichheit, кстати, по-немецки имеет оба значения).

Как историк, Гётц Али также обращает внимание на некоторые ситуативные обстоятельства, благоприятные для утверждения нарратива «государственного народа». Все это происходило на фоне послевоенного материального упадка и в ходе Великой депрессии. Речь шла о дележке скудного национального богатства. Некоторые этнические меньшинства действительно оказывались фактически в привилегированном положении. Скажем, там, где было много немцев, антиеврейские настроения совмещались с антинемецкими (с. 354).

Но, если попытки «исключить» этнические меньшинства из гражданского общества, ущемляя их в правах, не были достаточны или вообще не удавались, этнократы начинали думать об изгнании «чужих» – «остракизме», как сказали бы античные демократы-республиканцы. Обменное переселение для Турции единодушно было одобрено на конференции в Лозанне (1923) и таким образом обрело легитимность; Керзон тогда сказал, что за это решение мир будет расплачиваться сто лет (с. 191–192). Политики и комментаторы одобряли эти меры как насильственные, но необходимые для обеспечения мира. Они всерьез верили, что выполняют положительную миссию (с. 145–146).

Обсуждались организованные депортации меньшинств – обменные (по греко-турецкому прецеденту в конце Первой мировой) или односторонние, добровольные или принудительные. Румынский демограф Сабин Мануила еще в 1932 году (до прихода нацистов к власти в Германии) предлагал создать агентство по круговому этническому обмену между Румынией, Югославией, Венгрией, Чехословакией, Россией, Болгарией и Грецией (с. 307–308). Казалось, что все с этим согласны и готовы к сотрудничеству в решении этой проблемы. Что касается Германии, то ее нацистское руководство (до завоевательной войны) было в этом настолько последовательно, что предлагало всем этническим немцам (Folksdeutsch) переселиться в Германию. Гитлер объявил об этом, выступая в рейхстаге 6 декабря 1939 года, и показал пример, договорившись с Италией о выселении в Германию немцев из Южного Тироля. Он также собирался переселить 700 тысяч немцев из Венгрии и обещал то же самое Румынии.

Практика насильственного выселения началась с организованного изгнания немцев из Эльзаса после его возвращения в состав Франции по Версальскому договору (с. 135–140). Так был задан образец. После этого в Европе были принудительно переселены почти 50 миллионов человек (с. 192): в 1939 году в оккупированных немцами районах Польши, затем в Эльзасе, но в другую сторону; то же самое происходило в Карелии, в Карпатской Украине, в Судетской области, в занятой советскими войсками Восточной Пруссии, в Трансильвании и Банате (Румыния) (с. 136–137). Сталинские послевоенные депортации отчасти также попадают в этот контекст.

Принудительные депортации, таким образом, были задуманы не специально для евреев, но евреи оказались в особенно невыгодном положении, поскольку у них не было своей территориальной базы и вытеснять их было некуда. Эта проблема обсуждалась на международной конференции в Эвиан-ле-Бэн. Ее инициатором был Рузвельт, и она формально была конференцией по проблемам беженцев, но фактически пыталась решить еврейскую проблему. Но она не дала результатов. Между тем положение евреев становилось все более опасным. Стихийное бегство евреев из восточно-европейских стран привело к усилению антисемитизма в странах, где они оседали, сначала в Германии, а потом прежде всего во Франции.

Связь между национализацией государства и антисемитизмом, как и отторжением любых «нацменов», в принципе не выглядит неожиданной, поскольку она органична самой установке на синкретизм народности и государственности. Более неожиданна связь антисемитизма с демократизацией. Эта связь обнаруживается чисто эмпирически: антисемитизм нарастает со всеобщим избирательным правом. Ульрих Вырва обнаружил это, сравнивая антиеврейские настроения в Германии, уже имевшей весьма широкое избирательное право, и Италии, где оно было еще очень ограниченным. Он пришел к выводу, что именно расширение избирательного права привело к возникновению антисемитских партий и к их успеху на выборах (с. 353). Еще один автор, Михал Франк, демонстрирует похожую фактуру: после введения всеобщего избирательного права (для мужчин) в 1896 году в Чехии резко усилили свои позиции младочехи, требовавшие наряду с социализацией биржи, финансов, индустрии, также экспроприации собственности у евреев (с. 354).

Али интерпретирует эти наблюдения так:

 

«Радостно встреченное в 1917–1918 годы крушение старых режимов, иерархий и конвенций создало благоприятные условия для прораставшей повсюду ненависти. Конец авторитарно организованных держав превратил в пожар тлевшие до сих пор в массах антисемитизм и наклонность к насилию… Новые государства были конституированы так, что открывали гораздо более широкий простор для всех мерзостей национализма, чем многонациональные монархии» (с. 185).

 

Глубокая историческая ирония, или как любят приговаривать в России: «за что боролись, на то и напоролись».

Впрочем, следует уточнить, что нормативной теории демократии (в отличие от нормативной теории национал-государства) ксенофобия на самом деле не органична. Но демократическая процедура просто выпускает джина из бутылки, выводя антисемитизм на политическую арену и давая антисемитски настроенным массам возможность «рассчитаться» с евреями.

Еще более неожиданна связь антисемитизма с социализмом. Социалистические (социал-демократические) партии не только никогда не включали в свои программы и предвыборные манифесты ксенофобские и антисемитские лозунги и требования, но открыто осуждали и то и другое. Но вопреки этому оказалось, что антисемитизм вполне органичен социализму. Гётц Али приводит интересные сведения о социалистах-антисемитах, среди которых были такие знаковые фигуры, как Прудон и Бланки. Он также обращается к советскому опыту. Большевистское руководство никогда не признавалось в антисемитизме. Хотя в ходе некоторых репрессивных кампаний после Второй мировой войны больше других пострадали евреи, сами эти кампании не манифестировались как антиеврейские. Вообще в первый и в последний раз евреи в словосочетании «еврейские организации» мелькнули в знаменитом «деле врачей». Есть, конечно, все основания думать, что руководство смотрело сквозь пальцы на фактическую дискриминацию евреев «на местах», но, если мы согласимся с Али, нам придется считать, что руководство скорее шло на поводу у масс, чем наоборот.

Гётц Али объясняет это так. В классовой борьбе пролетариата с буржуазией менее активные агентуры во имя равенства, понимаемого как справедливость, восстают против более изобретательных, искусных и успешных. Поэтому ничего удивительного, что грань между социалистическими и националистическими формами коллективизма остается подвижной. Тоталитарный гибрид национального и социального коллективизма имел место не только в Италии и Германии после 1918 года. Социалисты и националисты в равной степени презирали правившие в Европе партии либерально-британского образца и боролись с ними. Они сакрализировали понятие «народ». Они обличали индивидуализм как пережиток эпохи, еще не просветленной духом национальной общности» (с. 350).

Этот пассаж написан с позиций либерального фундаментализма и может оспариваться. Во всяком случае с некоторых пор национализм и социализм совмещаются не столько на основе общего для них антииндивидуализма (если когда-то это было так), сколько на основе нежелания допускать любых «чужих» к «своей» социальной инфраструктуре – и прежде всего к социальному страхованию. Но в любом случае Али, подчеркивая проблематичность отношений между национализмом и социализмом, фиксирует важную тему общественного разговора, к сожалению, до сих пор остающуюся политическим минным полем, где хорошо себя чувствуют только антикоммунисты, одержимые желанием отождествить советский коммунизм с нацизмом, что на самом деле некорректно. Это мешает серьезному обсуждению действительно важной проблемы связи между социализмом и национализмом.

 

«Если мы думаем, что современный антисемитизм не имеет ничего общего с теми сторонами политического и экономического прогресса, которые мы до сих пор так ценим, мы не поймем его пандемического распространения и не сумеем его осмысленно описать» (с. 355).

 

Это заключение Гётца Али, вероятно, у многих вызовет инстинктивное сопротивление, поскольку профанному сознанию, конечно, кажется, что очевидно «плохой» антисемитизм не может совмещаться, например, с очевидно «хорошей» демократией и идеей равенства. Но о чем говорит подъем в XXI веке антииммигрантского патриотизма? Ничего подобного не было бы, если бы избирательное право не было всеобщим. Истеблишмент навязывает нациям плюрализм. Нации сопротивляются. На чьей стороне историческая правда, не известно и никогда не будет известно, кто бы ни одержал верх. Но в любом случае это трудное испытание для демократии. Демократическая процедура сейчас, как и сто лет назад, оказывается в противоречии с доктриной прав человека. Это противоречие было загнано на периферию Великой войной и последовавшим за ней процветанием. Но теперь оно снова встает во весь рост. Преодолеть его будет нелегко. А если это не удастся, то национал-государства окажутся втянуты в спиральную эскалацию ксенофобии. Не обязательно думать, что она приведет к такому же кошмару, как еврейский Холокост, чтобы считать такую перспективу не опасной. Так что книга Али «Европа против евреев» жгуче актуальна.

 

[1] Aly G. Europa gegen die Juden 1880–1945. Frankfurt am Main: S. Fischer Verlag, 2017. Далее ссылки даются на это издание.



Другие статьи автора: Кустарев Александр

Архив журнала
№130, 2020№131, 2020№132, 2020№134, 2020№133, 2020№135, 2021№136, 2021№137, 2021№138, 2021№139, 2021№129, 2020№127, 2019№128, 2020 №126, 2019№125, 2019№124, 2019№123, 2019№121, 2018№120, 2018№119, 2018№117, 2018№2, 2018№6, 2017№5, 2017№4, 2017№4, 2017№3, 2017№2, 2017№1, 2017№6, 2016№5, 2016№4, 2016№3, 2016№2, 2016№1, 2016№6, 2015№5, 2015№4, 2015№3, 2015№2, 2015№1, 2015№6, 2014№5, 2014№4, 2014№3, 2014№2, 2014№1, 2014№6, 2013№5, 2013№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№6, 2012№5, 2012№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№6, 2011№5, 2011№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011№6, 2010№5, 2010№4, 2010№3, 2010№2, 2010№1, 2010№6, 2009№5, 2009№4, 2009№3, 2009№2, 2009№1, 2009№6, 2008№5, 2008№4, 2008№3, 2008№2, 2008№1, 2008№6, 2007№5, 2007№3, 2007№2, 2007№1, 2007№6, 2006
Поддержите нас
Журналы клуба