Игорь ПУЗЫРЁВ 

Воздух идет!

рассказы

 

31 ОКТЯБРЯ

 

– Смотри, только незаметно. Видишь, те двое впереди справа? Ну павлиниха такая надутая? Они с нами в одном отеле жили.

– Эти-то? Да, видел разок.

– У нее целлюлит до шеи. А выхаживает, а выкручивает своим задом с чемодан! Мы тогда в баре сидели с джин-тоником, а они дорогие платные напитки покупали. В банке, наверное, работает. Небось главная: вон как разряжена. Или мужик ее крутой бизнесмен. Но все равно – целлюлит от денег не зависит. Вот я, например!

Лизка врала. Целлюлит у нее тоже пополз потихонечку из-под зоны бикини. Поэтому купальник в райцентре она подобрала поглубже, чтоб не выдавал. Там, вообще-то, продавали три купальника: закрытый шестьдесят второго размера, совсем две тряпочки на девочек и этот – темно-синий с огромной красной розой в грудях. Подошел, правда, резинки впивались в ляжки. Но это нестрашно, ляжкам всего двадцать четыре года – перетерпели десять дней! И другого все равно нет.

– Елена Малышева говорит… Как не знаешь? На Первом канале. Говорит – ешьте все подряд и сколько хотите. Целлюлит вообще ни от чего не зависит. Она выносила тогда еще задницу ужасную надувную. Как у этой павлинихи. Показывала: что да как. Я ведь у тебя красивая? Тогда поцелуй, еще поцелуй. Любишь? – Лизка загорелой египетской кошкой заурчала в могучую шею Андрюхи.

– Люблю, конечное. – Андрюха вырос там, где много говорить не с кем, а оттого не принято.

– Вот и говори чаще об этом. Всегда говори!

Самолет тихонечко что-то там гудел внутри себя, стоя у причала и собираясь в далекий полет. Полный салон.

 

Лизка волновалась, поэтому говорила много. Все говорили – значит, не она одна такая трусиха.

– Сейчас прилетим, а дома слякоть по колено. Правильно мы решили, что свадьбу большую не справляли. Передрались бы опять все спьяну да опохмелялись бы неделю. И деньги на ветер. Вот ты представь, заказали бы мы этот белый лимузин длиной в полдеревни, а он бы застрял у моей фермы в луже. Белый весь такой и в коровьих шлепках! А потом бы ему развернуться было негде в нашем проезде – так бы и остался памятником нашей свадьбе. Все хотя бы помнили. Андре-е-ей, ну что ты все молчишь?        

 

 Андрей хотел на рыбалку. В номере отеля телевизор показывал программы из России и прогноз давал на первые морозы. Значит, есть первый лед! И жениться-то он не больно собирался. Лизка последней осталась в деревне девкой, хотя какой девкой в двадцать-то четыре. Последняя Лизка – последние сорок коров на ферме. А когда-то было двести голов! И девок хватало.

 

– Андре-ей, ты о чем думаешь? Давай на следующий год еще полетим сюда. Здесь так здорово! Почему сюда? А куда? Нет, здесь лучше, чем везде! Сюда! И перегоним по поездкам Светлану из управы совхозной. Она три раза уже была. Помнишь, в таких же тапочках, как теперь у нас, на речке в каменьях хромает-купается? Наши увидит, сразу поймет: не одна она такая умная! У нее они обтрепались, поди, а у нас новенькие. Она такие же привезла Настюхе… Чего вздернулся? Было у тебя что-то с этой старой колодой? Признавайся! Тогда целуй. Еще два разика, и поверю. Что тут неудобного-то, давай! А ты во сколько лет говорить начал, не в прошлом ли году на танцах, когда меня пригласил?

 

Андрею еще надо бы новое колесо на трактор поставить. На заднюю ось – совсем потерлось. Да, на танцах пригласил. И не жалеет. Самолет подал признаки жизни: засвистел, из дырочек в верхних полках поплыл холодный дым. Заходили туда-сюда стюардессы, нося на себе усталые улыбки авиакомпании: «Здравствуйте! Располагайтесь удобнее!» А на улице жарища – люди тают, словно мороженое, в этом пекле. Домой бы поскорее, надоело это «все включено». Водки бы нормальной хлебнуть всей душой с ребятами!

 

– Приеду и буду загар свой показывать! Холодно? Плевать, юбку покороче – и в клуб. Там поймут! Андрей, а ты летать не боишься?

– Кто на моем тракторе ездит – ничего не боится!

– А я волнуюсь всегда. Ну один раз – когда сюда летели. Хлопала дольше всех, когда посадка была. Сейчас, пожалуй, буду хлопать на взлете. Почему примут за дуру? Надо было фиников и инжира из ресторана побольше с завтраков натаскать: видишь, никто же не проверял. Бери, сколько самолет увезет. Племянникам бы дали, твоим тоже. Стюардессы забегали, сейчас полетим. Намазанные, как куклы, – нет в них природной красоты! Целуй и не сопротивляйся!..

 

Дамы и господа! Командир корабля и экипаж приветствуют вас на борту лайнера А-триста двадцать один, выполняющего рейс Шарм-эш-Шейх – Санкт-Петербург. Протяженность трассы три тысячи пятьсот семьдесят шесть километров. Время в пути четыре часа тридцать две минуты. Наш полет будет проходить на высоте одиннадцать тысяч метров со скоростью восемьсот пятьдесят километров в час. Будьте любезны, застегните ремни безопасности и подтяните их по размеру. Мы желаем вам приятного полета и хорошего самочувствия. В целях безопасности нашего полета…

 

– Ой, Андрей, что-то я уже волнуюсь за нашу тут безопасность. Давай прямо сейчас начнем хлопать вместе.

А?

 

 ЭНСЬЕРРО

 

Так-то она бегала хорошо, Ирина Семеновна. Раньше, когда и все остальные бегали неплохо. А теперь сидит вот тут в кресле: нога в гипсе, глаз на голове укрыт чистым бинтом – только что с перевязки. Недостаточно это: один глаз, невозможно сфокусировать внимание на предметах, а расстояния до них неведомы. Черпнешь перед собой расцарапанной рукой, ан нет, пустота.

В обеденное время бросает дротик дартса. Целит долго в центр круга. Мимо, угодила в гипсокартонную стенку, и снаряд плотно вошел в обои под покраску. За этими обоями, гипроком, шумоизоляцией, еще раз гипроком и снова обоями, но цветом поприятнее, сидят главный бухгалтер, управляющая и финансовый директор компании. Там за стенкой штаб. Хватило бы сил – ввалила бы так, чтобы сквозь стену, чтобы всех троих насквозь, чтобы насквозь и к стене противоположной пригвоздить, чтобы молили о пощаде! Может, оставшиеся два дротика с двух рук запустить? Может, тогда пробью? Или сразу два с правой! Оперение на дротиках выполнено в цветах государственного флага Испании. Это и одним глазом различимо.

 

Мультимодальные перевозки – это вам не навоз крестьянам по деревням на самосвале барыжить. Тут и ИАТА, и Инкотермс, и иншуранс, а также «дор ту дор» и прочие объемные веса. Вот вы, там, за стенкой, можете определить объемный вес груза? А с этой стороны стены – запросто! Потому что здесь менеджеры, а вы там – прыщи на теле компании! Многострадальном теле.

 

Ирина Семеновна знает, насколько компания страдает. Давно работает, все ведомо. Вот в прошлом месяце стало известно, что, оказывается, уплачивая взносы социального страхования, фирма имеет право на путевки разные, санатории там, профилактории и другое для здоровья и благополучия своих сотрудников. Пошла выяснять за стенку – выгнали. Ехидненько так улыбаясь, мол, не про твою честь – иди грузы по миру распыляй! Гниды! Дайте мне льготную путевку, прохиндеи! Благополучия!

Я на вас здоровье тут свое все просидела в этом вот кресле удобном кожаном с тремя регулировками спинки, и по высоте еще. С электромассажером! Упыри!

Оказалось – секретарша шепнула, – все льготы выгребала управляющая на себя и свою родню. Постоянно поправляя нескончаемо покидающее их семью здоровье. А Ирина Семеновна – нет. Она следит за своим сердцем и другими поникшими органами за свой счет.

 

Требуя социальной справедливости и равенства, не имея боле возможности терпеть, Ирина Семеновна, набрав воздуха побольше, однажды ввалилась в кабинет генерального директора.

– Путевку мне дадите? Я работаю здесь пятнадцать лет! А курсовку? Тогда хоть половину за санаторий оплатите. Четверть! Бесплатный проезд до Могилева требую! Хоть бы и в одну сторону. Сама там за все заплачу! Дайте мне хоть что-то! Льготу…

– Ирина Семеновна, вы очень устали. Я вижу и что-нибудь придумаю. Мы ценим свои старые – во всех отношениях – кадры. – Директор надежно улыбнулся, а мультимодал, победно подняв голову, выпала из кабинета к улыбающейся хитро секретарше. Йес! – передернула согнутой в локте тогда еще здоровой рукой.

 

– Ирина Семеновна, Памплона, энсьерро. Вам что-то говорят эти милые испанские слова? – Через неделю она вновь слушала генерального. Угостил кофе – добрый знак!

Памплона. Наварра. Пиренеи. Ах, сколько чудесных образов навевают слова эти усталой Ирине Семеновне! Испания! Хамон! Херес, Мадрид, гондола – ура!!! Гондола, пожалуй, не отсюда, а какая разница – ура-а-а!

– Мне всё говорят эти милые слова, товарищ директор, и те, что вы не произнесли пока, тоже. (Неужели оплатит путевку?! Полностью! А что, я не заработала, что ли? Не какая-нибудь никчемная управляющая я!) Хотите бросить Испанию к моим ногам? (Нахалка.) Спасибо!

 

Быки по Памплоне бегают один раз в году. Говорят, Старик Хэм любил это действо. Да, «Фиеста», точно! Ирина Семеновна расталкивает молодые тела всего мира с целью оказаться в первом ряду зевак на узкой улочке. Где бычьё-то? Когда побежит?

Условия поездки оказались как нельзя проще: пробежать перед быками, не затерявшись в толпе, всегда быть на виду, неся перед собой крупный баннер на палочке с названием своей компании: ООО «Междугородние перевозки своим транспортом Лимитед от 1.5 тонны», т. (812) 335-28-16, сайт... Простенько, но как мудро и глубоко, генеральный – гений маркетинга! Усиленная страховка на все случаи жизни. На голове, поверх толсто окрашенных басмой седых волос Ирины Семеновны, укреплена специальными ремешками миниатюрная камера для съемки происходящего с менеджером ООО «Перевозки» на бегах. У них на Псковщине бык был один – бык как бык, съели его потом.

– Чико, пошел бы ты! Не толкайся тут с женщиной! – Локтями, видишь ли, тут орудуют все. – Уважайте старость, мать вашу!

 

Надо оказаться в самой голове колонны. В самой голове: должно быть видно по всем каналам! Должна видеть вся компания в прямом эфире. Чтобы налобная камера все сняла для истории. Как она тут включается-то? Дрянь дрянская. О! Бегут, по визгу слышно. Ирина Семеновна в последний раз без суеты осмотрела матчасть, погладив драгоценный баннер морщинистой рукой:

– Пора!!!

 

…Ввалить бы сейчас дротиком так, чтобы сразу всех насадить на него, и к стене чтобы, и молили чтобы о пощаде!

– Как я на мостовой под тем быком. – Ирина Семеновна переложила здоровой рукой гипс поудобнее: нога затекла.

 

 «ТУРГЕНЕВ»

 

Дверь в магазин открыта и подперта кирпичом – весна. Торговля так себе, первый сиротливый скворец, опасаясь самого себя, тихонько подсвистывает на березе. В коричневом пропесоченном льду перед входом вытаяла лужа, грязь из нее редкие прохожие утра выходного дня тащат на сапогах внутрь.

– На те деньги, что после вас полы мыть, – товара не купили! Вроде воскресенье, детей перестали любить, что ли? – Зоя Степановна торгует игрушками и всякой домашней всячиной. – Здравствуй, Лена!

В поселке почти все знают практически всех остальных. А как же? Зоя Степановна директор и собственник – осколок бывшей империи поселкового торга. Личность яркая и известная.

– Да, Лена, по выходным директор торгует сама! Все спят, а я работаю. – Большая блондинка, восседающая возле кассового аппарата, любит общаться с покупателями. – Как Андрюшка? Уже второй класс заканчивает? Надо же, время-то летит! Тогда купи ему машинку, вот эту, инерционную, хорошо ведь учится? Не играет с ними? Сама покатаешь, раз ему не надо... Машинки у мальчика просто должны быть, – теряет финансовую составляющую разговор.

Лена, воспитанная поселковыми родителями по поселковым понятиям, делала вид, что еще совершенно не собирается уходить, полки с товарами интересуют ее, а китайские игрушки – самые игрушечные в мире. Медленно переставляя ноги, ища пути отхода к дверям, заметила:

– Зоя Степановна, а дядя Коля на рыбалке снова? Уж и лед, наверное, ушел давно – куда-то все равно каждое утро ползут со своими ящиками...

– …Конечное на рыбалке. Где ж ему быть? – Зоя Степановна сделалась серьезной. В дверь по полу откуда-то из-за горизонта вполз тяжкий тревожный гудок. Серия гудков. Раз-два-три – и еще! – Так, Леночка, торговля закрыта!

Зоя Степановна быстро выпроводила Лену, взяла немного денег из кассы – все деньги. Скворец оборвал себя на полусвисте, напуганный уверенным грохотом дверной задвижки – директор выкатила свой велосипед с «черного хода».

 

Это гудок «Капитана Плахина». В поселке каждый знает его предназначение: ледокол бьет фарватер, ускоряя распадение льда и начало навигации. Проходит он весной и сейчас остановился чуть выше крепости Орешек, давая рыбакам время перебежать на сторону фарватера, ближайшую к поселку. Остался, не услышал, не добежал – считай, ты оказался в открытой Ладоге с туманными перспективами.

 

Зоя Степановна едет совсем даже не степенно, как подобает, – она несется по улице волосы назад! На берег. Коля! Мать твою, Коля! Что ж тебя носит по твоим чертовым рыбалкам, да и окуней твоих ежедневных ненавижу уже! Редкие весенние рыбаки, успевшие перебежать фарватер, присаживаются тут же на его береговом краю, насверлив лунок. Ну и пусть не перспективное место – не домой же в такую рань к женам возвращаться! Рыбалка пуще неволи. А на последнем льду – пуще вообще чего угодно!

– Ребята, Колю не видели? Нет? И с утра не видели? – Зоя Степановна быстро просчитывает варианты, вглядываясь в ладожскую бесконечность. – Зараза какой-то, не мужик!

 

У причала на станции Петрокрепость дизель-электроход «Тургенев» сонно шевелит поршнями вечного двигателя в ожидании пассажиров с электрички. Переправа через Неву. Пятнадцать копеек – и ты в городе Шлиссельбурге, что стоит на левом берегу, а хочешь – вылезай в крепости Орешек посмотреть на развалины. За ту же плату.

– Петрович! Помогай, Петрович! – Зоя Степановна ракетой вкатилась на причал. – Кольку выручать надо! Остался за «Плахиным».

– Зоя, мы тут работаем как бы. Куда выручать? Расписание у меня. Через пятнадцать минут – отдать швартовы. Зоя, ты уверена, что Николай на льду остался? Какого рожна его в такую жару на лед понесло? Не плачь ты, Степановна, доберется, не пацан уже, матерый! Ну почему я гнида, Зоя? Если бы я сам остался? Да я в такую погоду в гараже бы с мужиками прятался от вас! Перестань, Зоя. Нельзя мне с линии уходить, пассажиров-то куда девать? Куда ты?

 

– Пассажиры, дорогие! Вон там в Ладоге на льдине сидит сейчас мой муж! Ледоход начался – сами понимаете, что случится! Подождите на причале, зал ожидания ведь есть. Мы быстро. Прошу! Вас! Я! – Зоя Степановна вошла в распашные двери теплого салона к редким пока людям и, честно заплакав, уговорила всех покинуть судно.

– Петрович! Поехали! – отдала швартовы сама.

– Меня уволят, Степановна. Это же не ледокол. Это спущено на воду в тысяча девятьсот тридцать девятом году! Хотя мне, несомненно, приятно быть раздавленным о тебя во льдах. – Петрович редко теряет бодрость духа.

 

Бесконечное невское течение тащит навстречу весенние рыхлые льды. Поля трутся друг о друга и о корабль, рассыпаясь шугой и обрастая бородой крошева по краям. На них катаются чайки и вороны, бродя среди мусора, оставленного рыбаками длинной зимой. «Тургенев», бывшая «Олимпия», склепанный в далекой теперь Финляндии, задымив упорно трубой, полез в Ладогу – за Николаем. Зоя Степановна одной рукой держится зачем-то за латунную ручку штурвала, который, уворачиваясь от больших полей, бодро и бессистемно вращает Петрович, – они учились в одном классе.

– Поддай еще! – Возбужденная Зоя, насмотревшись старых фильмов, кричит в машинное отделение через переговорную трубу. – Давай, дорогой! Полный!

– Теперь телефон есть для этого, – смеется Петрович.

 

Пенсионер «Тургенев», кряхтя, припадая, сдавая назад и топчась на месте, мнет ледяное крошево напротив Орешка. Медленно и натужно продвигаясь вперед, провожаемый тревожными глазами оставшихся пассажиров. Раза два его так кренит тяжелыми полями, что Зоя Степановна отпускает неверный штурвал и хватается за надежное плечо Петровича. Оно и правда крепкое, Зоя не раз танцевала с ним на школьных вечеринках. Могла бы и замуж за него выйти, но всем хороший Петрович из-за редких волос носил кличку «Лысый». А Николай, наоборот, «Сэм». «Дядя Сэм». Как-то так, в общем.

 

Клепаное железо бьется со льдом. Дым из трубы – черным столбом. Машина – самый полный. «Плахин» давно пропал из вида, надежно и буднично ломая поля, ползущие теперь навстречу. Эх, Зоя, как же ты мне нравилась! И теперь тоже...

 

– Мужики, смотрите, Петрович уже на летнюю рыбалку пошел, а мы тут! Петрович! Пет-ро-ви-ич! – У лодочных сараев рыбаки в замызганных фуфайках выпивают на берегу за окончание зимнего сезона. Хорошо в этом году окуня погоняли! Вволю.

Николай, разлив по чашкам оставшиеся полбутылки, поднял свою в сторону Ладоги. Пошептал что-то свое секретное, выпил, остатки плеснув на лед, к удаче. Рукавом отер уже пьяненький рот:

– Спасибо тебе, озеро! Привет тебе, Петрович!

 

 

 «ВОЗДУХ ИДЕТ»

 

Когда лед стоит – Карпыч идет.
Когда лед уходит – Карпыч стоит.
Уклад. Ледокольная проводка.

На седой голове старая мица-гриб* с шитыми не то муаровой тесьмой, не то бронзовой канителью дубами и капустой. Он не помнит теперь лиц тех, кто шил эту мицу, тем более дверь, за которой. Все было давно, а сейчас наступило – теперь.

Бич, он сошел на берег и остался. Старое, но всегда чистое непродуваемое форменное пальто. Синее с двумя орденскими планками: «Первый песок» и «За БЗ». Планки затерлись: никогда не менял. Ветер вмордувинд – он стоит лицом на север – северо-запад. Лицом в озеро на улице без названия. Здесь одна улица, скорее дорога, отделяющая Неву от домов. Внизу под берегом Нева, за спиной в пятнадцати метрах дом. Дом номер двадцать два. Теперь он здесь навсегда.

 Карпыч – второй помощник – стоит тут свою ежедневную «собачью вахту». Больше некому. С двенадцати до шестнадцати. Уже десять лет, как списался, так и стоит в любую погоду, и сегодня, 9 мая, тоже. Холодный май. Холодная весна вообще получилась. Яблоню всю разорвало морозобоинами, вон кора расходится краями, а ствол черен. Одна всего яблоня, что ж не понаблюдать! А яблок Карпыч не ест с нее, не хочет, и они толстым слоем опадышей по осени гниют, пропадая в земле. И лечить дерево он – ледобой – не станет.

Севморпуть? А с кем здесь об этом? Вы кто, вообще?

 

Вглядывается в водяное небо. Туда, где серые тучи вдали превращаются в черные. Туда, где заканчиваются поля весеннего гниющего льда и начинается открытая вода. Он знает: она начинается. В мае Ладога не носит много льда – его пригнало с севера ветром, дующим уже два дня. Он все знает, он видел ледяной отблеск на небе вчера. И сказал Пашке-соседу, что тот зря так рано вытащил свою лодку на берег. Вот она и лежит теперь раздавленная, ее расщепленные крашеные еловые доски нелепостью своей торчат во все стороны. Говорил же – рано! Можно было бы потребовать что-нибудь за совет, но без спасения нет вознаграждения. Это морской закон, да и кроме бутылки Пашка все равно бы ничего не принес, а пить Карпыч с ним не станет. С салагой-пенсионером. Не до питья Карпычу.

Павлиновна плачет у калитки. Жена в стареньком халате, поверх меховая, облезшая за полвека кроличья жилетка. Понимаю тебя, Павлиновна, но иди в дом, без тебя сыро. Та, опустив голову, медленно бредет по скользкому деревянному настилу, тихо, без хлопка прикрыв за собой дверь. Время ни с кем не церемонится, вот и Павлиновна. Жаль ее.

 

Слеза и у Карпыча. Побежала по щеке, но это ветер. И напряжение – Карпыч долгие пятнадцать минут вглядывается ослабевшими белыми глазами в крепость Орешек, что стоит посреди Невы. Оттуда прямо сквозь лед выскочила весельная лодка. Уткнулась в поле, а гребцы, их двое, выхватили весла из уключин и пробивают себе дорогу. Это внук, Санька, и друг его. Они ельца ловили два дня на Орешке с ночевками, и теперь их там прихватило ледоходом. Зря пошли, надо было ждать до завтра чистой воды. Он знает.

Знает, но ничем не может помочь. Им, которых подхватило льдом и понесло вниз, нельзя помочь. Телефонов нет, молодежи нет, лодок нет. Да и к чему лодки, когда парней выносит весенней быстрой водой за деревню. Как к ним попасть с помощью той лодки?

Весеннее сало еле умещается в реку, его выталкивает, перемалывая, на берег, где оно с шуршанием, а порой тупым стуком крепких полей ползет в гору к ногам Карпыча, разбиваясь на тысячи тысяч острых «пулек». И он плачет вот этой одной своей большой слезой по щеке. Нет, это ветер. Внуку уже тринадцать лет, и если он доберется до берега, то доберется уже мужчиной. Он крепкий, он справится – ноги Карпыча почти не могут идти, он, шаркая, переставляет их вслед уносящемуся течению. Не догнать. Сами давайте, ребята!

Почти на середине реки парни разом выскочили из лодки на большое поле, волоком таща суденышко за собой по льду. Правильно! Держитесь крепче за лодку, не отпускайте ее, если провалитесь – хоть выберетесь! Шепчет губами. Льдина треснула, ребята запрыгнули обратно, толкаясь греблами дальше. Плюхнулись на небольшое зеркало воды.

– Давайте, полируйте ребра, давайте!

Парни работают вразнобой.

Павлиновна догнала на дороге. Прижалась под ручку – она помоложе, что ж не догнать ей Карпыча. Поползли вместе за ледоходом. Санька. Санька. Но она не шумит: муж здесь старший.

Лодку унесло больше километра, и она все ближе к берегу. Старые, но добротные ботинки Карпыча остановились на краю асфальта: дальше грязь, где ему не пройти. Да и парни вроде почти добрались – всего-то полчаса проводки.

Последней ледовой проводки Карпыча.

– Воздух идет*, Павлиновна!