Журнальный клуб Интелрос » Отечественные записки » №2, 2012
Социологический анализ коррупции не предполагает изначального негативного отношения к этому явлению. Нацелившись на понимание и объяснение неформальных взаимоотношений, мы решили не ограничивать себя описаниями коррупции как криминальной деятельности, заслуживающей уголовного преследования[2]. Наша цель, напротив, заключается в описании и проблематизации сложившихся коррупционных отношений, представлении коррупции как своего рода повседневности, окружающей нас рутины. Отказавшись от традиционных формализованных подходов к изучению коррупции (экспертные интервью, фокус-группы, опросы и т. д.), мы остановили выбор на частных доверительных беседах. Подобный этнографический подход нельзя назвать доминирующим в изучении коррупции. Однако уже сложилась исследовательская практика, предполагающая использование включенного наблюдения и этнографических интервью, которые отражают перипетии нелегальной деятельности[3]. Согласно этой практике, невозможно изучать коррупцию, оставаясь вне поля ее действия. Но прямо говорить о противозаконной реальности нельзя, не подвергая неоправданному риску участников разговора[4]. Поэтому мы не искали «правдивых» рассказов, а весь диалог строили как рассуждение на заданную тему. Но и в этом случае пришлось прибегнуть к дополнительным предосторожностям: снять все упоминания реальных организаций и должностных позиций, с помощью специальной программы изменить на аудиофайлах голоса респондентов, отказаться от приведения примеров, которые могли хотя бы косвенно свидетельствовать против наших собеседников. Мы не ищем сенсаций и разоблачений, а лишь повествуем об известном и очевидном, полностью растворенном в повседневном опыте в порядке вещей.
На основании собранных материалов реконструировано неформальное восприятие коррупции, ее оценок, представлены эмоциональные переживания и когнитивные, концептуальные описания (рис.).
Мы выделили пять значимых дискурсивных областей, представляющих коррупционную активность, позволяющих обозначить границы ее бытования. Во-первых, различение между воровством и услугами в неформальных отношениях. Во-вторых, ментальное конструирование тотальности нелегального как базового элемента коррупционной действительности. Коррупция определяется не наличием комплексной и разветвленной сети взаимных обязательств, а представлением о таковой. «Мы-то знаем, что за этим стоит», — фигура речи, однозначно отсылающая нас к первому шагу по конституированию коррупционной логики. В-третьих, коррупция как ремесленная активность, некоторый набор элементарных, подчас не связанных действий, позволяющих извлекать доход из занимаемой позиции.
В-четвертых, мы выделили основные способы получения коррупционных доходов. При всем многообразии обыденных историй их удалось свести к четырем основным типам: продажа решений (кормление), продажа мест (позиций кормления), откат и воровство на отчетности.
Наконец, в-пятых, дух меркантилизма поддерживает культурные (в антропологическом смысле) основания коррупции, обозначает границы ее бытования.
Где заканчивается коррупция? Где пределы той тотальности, которая одновременно вызывает острое чувство неприятия и притупленное — смирения? И почему, казалось бы, неустойчивое дисфункциональное состояние человеческого общежития оказывается настолько стабильным и неподвижным в исторической перспективе, что воспроизводит себя даже не в десятилетиях, а в веках?
Наша задача — показать особенности и возможные противоречия, заложенные в мировоззренческую позицию индивидуума, обнаружить границы коррупционного мышления. Мы работаем с обыденными, всеми понятными и разделяемыми смыслами, описываем известные и очевидные факты и события. Обозначить и структурировать такую очевидность и есть приоритет этой работы.
В наших разговорах не упоминались точные и однозначные определения коррупции[5]. Мы скорее говорим о событиях, эмоциях, рациональных и эмотивных оправданиях происходящего, в котором коррупция уже давно занимает не последнее место.
В повседневной речи доминируют экономические интерпретации коррупции. Охватывая специфическую сферу услуг, не контролируемых законом и государством, коррупция инкорпорирована в товарно-денежные отношения начиная бытовыми, повседневными интеракциями и заканчивая крупными сделками между корпоративными контрагентами. Коррупция прочно связана со спросом на некоторую услугу, помогающую преодолеть инертную бюрократическую среду, согласовать ее с динамичными бизнес-процессами.
Коррупция — это некая услуга. Кто-то берется за некую услугу. Что это означает? Это означает, что услуга объективно существует.
Поскольку услуга оказывается вне действующего прейскуранта, совершается в виде исключения, ее цена становится предметом дополнительных соглашений. Однако договаривающейся стороной, поставщиком услуги, уже выступает не первоначальный партнер, а человек или группа лиц, имеющих прямой доступ к требуемому ресурсу. Физически это может быть один и тот же человек, но институционально он как бы снимает с себя первоначальную роль, занимая отчужденную позицию, показывая, что эта дополнительная услуга не связана с первоначальным набором не только процессуально, но и институционально. Экономическая коррупция всегда покоится на социальном межевании, выделении отдельных бизнес-процессов в самостоятельные, институционально независимые от общей сделки части.
Подобное межевание возможно лишь в скрытом, не афишируемом формате, в котором значимыми признаками выступает непроговоренность, умолчание, отсутствие какой-либо документации. Устная форма заключения контракта и возникновение эффекта коррупционной тайны создает шлейф негативных оценок, отчуждение от проводимой сделки как незаконной, нарушающей интересы (как минимум, в доступе к информации) реальных и потенциальных партнеров. Экономические интерпретации, связанные с выгодой, маржой, издержками, скоростью оборота, вытесняются древним и универсальным понятием, которое и определяет лицо коррупции, — взяткой[6].
Есть... понятие взятки, конкретной, которую требуют.
Сколько бы персон ни были включены в сделку, они никогда не смогут воспроизвести легитимные формы кооперации, поскольку основой такой сделки остается умолчание, сокрытие важной информации от других реальных и потенциальных ее участников. Зачастую речь идет об обязанностях, которые то или иное должностное лицо (государственный чиновник, менеджер частной компании) должно исполнять в рамках данных ему инструкций. Эта работа ему уже кем-то оплачена, но, будучи недостаточно контролируемым, он стремится заработать еще, используя ресурс своей должности и вступая в неформальные отношения с теми, кому оказывается услуга.
Управленец, принимающий решения подобным образом, уже не работает на своего работодателя. Возникает свобода в варьировании решений. Он действует в интересах иной, а не корпоративной (государственной) выгоды, что описывается наиболее распространенной в академической среде моделью «принципал (государство) — агент (чиновник) — клиент (бизнесмен или гражданин)[7]. Корпорация в результате подобной деятельности может понести существенные убытки. Другими словами, коррупция — не просто неформальная услуга, это форма незаконного обогащения за счет других.
Коррупция — это когда человек, находясь на определенной должности, зарабатывает деньги не трудом на этой должности, а используя ее в личных интересах. Как некий ресурс, как возможность принятия решений, когда решение зависит лично от него. И это не обусловлено ничем больше, кроме как возможной материальной заинтересованностью. Не за зарплату. Он принимает решение, где аргументами выступают не то, что он должен сделать в рамках служебных обязанностей, не инструкции, не какие-то положения, однозначно не выгода компании, а именно то, что он может заработать дополнительно, только себе в карман.
Просто появляются люди, которые отвечают за какой-то свой маленький участочек, и они на этом участочке хотят тоже ягодку свою получить.
Коррупционные действия эмоционально оцениваются респондентами как банальное воровство. Другая, на самом деле еще более сильная оценка, — измена. Коррупция — это измена своей компании, если речь идет о менеджере в сфере частного бизнеса, и Родине — если коррупцией занимается государственный чиновник.
Ты сел под вывеской, которую ты не создавал, используешь бренд, который ты не раскручивал, над которым ты не работал, и гребешь себе в карман только одной вывеской... Это может быть бренд известного производителя, а может быть бренд с названием страны.
Так формируется двойственное, амбивалентное отношение к коррупции. С одной стороны, услуга, помощь в преодолении несовершенного, невежественного и инертного порядка, с другой — мздоимство, замешенное на корысти и обмане. Экономические интерпретации переплетены с этическими. Если первые выражаются в позитивных или, как минимум, нейтральных категориях, то вторые всегда определяются в негативных, порицающих тонах, в том числе и самими участниками коррупционных сделок. Выделение из услуги коррупционной составляющей, или «защита отношения услуги»[8], составляет основу антикоррупционной политики.
Елена Панфилова, директор российского отделения Transparency International, не раз публично говорила о необходимости сузить понятие коррупции до неправомерного оказания государственных услуг — преступления, в первую очередь совершаемого государственными служащими. Редукция коррупции до отношений между частным и общественным интересом[9], а последнего, в свою очередь, — до государственного интереса, разделяется многими авторитетными исследователями. Например, С. Роуз-Аккерман отождествляет коррупцию со злоупотреблениями государственной властью ради извлечения личной выгоды[10]. Действительно, в большинстве разговоров о коррупции центральная фигура — чиновник:
Реально в таком обществе, как наше, коррупция — это двигатель между двумя участниками. Собственно, между привластным бизнесменом и коррумпированным чиновничеством.
Использование должностных полномочий для особого режима подготовки актов налоговой проверки, сокрытие налоговых преступлений, ускорение подписания документов, быстрое оформление деклараций и выдача разрешений без надлежащей проверки фактического состояния дел — все это привычные и устойчивые формы коррупционных сделок.
Но современный мир давно перешагнул ограничения на публичное пространство, легитимно налагаемые единственным сувереном — национальным государством. Как в крупных корпорациях[11], так и в мелких торговых точках мы сталкиваемся с локальными порядками, определяющими особенности документооборота, устных практик заключения сделок, ведения предварительных переговоров, особенности делегирования полномочий и принятия решений[12].
М. Аткинсон подчеркивает огромный разрыв между восприятием коррупции политиками и гражданами: для первых она, как правило, ограничивается произволом чиновников, для вторых — это разрыв между управляющими и подчиненными во всех сферах народного хозяйства[13]. C. Сампсон отмечает, что коррупция — это нарушение общественного договора, подрыв доверия. Поэтому коррупцию можно обнаружить как в частном бизнесе (подрыв доверия акционеров со стороны исполнительной дирекции), так и в некоммерческом секторе (утрата доверия доноров)[14]. Коррупция не выбирает форму собственности, проявляя себя в любых сделках, где эффективность всего предприятия начинает зависеть от решения какого-то частного вопроса:
Допустим, есть структура, которая занимается выдачей каких-то документов, клиентам необходимых для дальнейшего ведения дел. Документы бывают нужны срочно, но их нужно готовить. Можно заниматься только этими документами, а можно заниматься всеми делами, которые у тебя есть. И у тебя есть время на подготовку этого документа, его выдачу. Допустим, одна неделя. Если человеку нужно срочно, …он готов заплатить. Можно сидеть и делать только эти документы. Это коррупция? Я считаю, что — да.
Когда некто покупает неправильное решение, это и есть коррупция.
Во многих разговорах факты коррупции привязаны к алчности отдельных лиц, однако возможность утоления этой алчности основана на некотором коррупционном порядке. «Коррупция — системное явление. Она по природе не может воспроизводить себя в несистемной форме, поскольку опирается на разветвленные сетевые связи и манипулирование информационными потоками»[15]. Несмотря на преобладающие негативные оценки текущей ситуации, наши собеседники признают, что вне коррупции сегодня невозможно осуществлять многие виды деятельности, независимо от того, включено в них государство или нет:
Нормальная работа без участия в коррупционных схемах невозможна.
В результате даже возникает неожиданная с точки зрения привычного порицающего восприятия трактовка коррупции. Если исходить из изначального понимания этого слова, обозначающего порчу нравов, коррупции в России нет. Потому что коррупция в современной России — это и есть «такие нравы».
Сейчас нет коррупции, мы сейчас так живем. Сегодня коррупционер — тот, кто не берет.
А. И. Кирпичников приводит весьма показательный разговор со своим давним знакомым, крупным российским чиновником:
— Можно ли не брать, коль все берут? Можно ли не взять, когда настойчиво предлагают? Когда соблазняют? Когда сослуживцы смотрят на тебя, как на белую ворону, и ждут случая представить?
— Я же не буру, — сказал он.
— Как же вам в отравленной всеобщим взяточничеством атмосфере это удается? — настаивал я.
Ответ меня поразил:
— Сначала боялся. А потом привык не брать[16].
Коррупция определяется не столько фактом передачи некоторой суммы от клиента к агенту (в обход интересов принципала), сколько невозможностью или затрудненностью осуществления экономических или социальных транзакций вне таких действий. Поэтому коррупция выступает индикатором неадекватности легальных форм жизнедеятельности, кризиса правовой системы, коллапса социального договора, а не индивидуального падения конкретного гражданина.
Как любой вид деятельности коррупция отвечает некоторым базовым принципам, которые обеспечивают эффективную и безболезненную реализацию заведомо нелегитимных сделок. Из разговоров с нашими героями мы выделили четыре принципа, представляющих ремесло коррупции. Во-первых, простота реализации, «чем проще, тем лучше». Во-вторых, доминирование формата умолчания, отсутствие прямых и однозначных договоренностей, что требует особого навыка — понимать язык намеков и жестов. В-третьих, устное право требует доверительных отношений, отсекающих формализованные или обезличенные формы сделок, — «чужие здесь не ходят». В-четвертых, коррупция — это реализация права на кормление. Но обо всем по порядку.
Чем проще, тем лучше. Дурное дело не хитрое — так можно было бы кратко охарактеризовать способы и схемы, используемые в коррупционной деятельности. Все собеседники отмечают их тривиальность и даже примитивизм. Они не видят в коррупционных делах ни большого полета фантазии, ни тем более большой сложности. Все, как раз, наоборот — коррупционная схема требует предельной простоты и линейности в исполнении.
На примитивных этапах развития всегда работают примитивные схемы, это нормально. Чем примитивнее схема, тем она работоспособнее. Все осложнения приводят к участию лишних людей, лишних звеньев, это срывает сделки, создает дополнительный риск.
На любом уровне и в любой сфере существуют нехитрые правила игры, которые не афишируются, но при этом известны и доступны всем, кто захочет в подобной игре участвовать. Барьеры для вхождения в коррупционное поле связаны не столько со способностями человека, сколько с его убеждениями, мотивацией. Если человек хочет участвовать в коррупции, он достаточно легко может сообразить, как это делается.
Большую часть коррупционных схем знает любой управленец, любой сотрудник завода, любой чиновнишко. Тут ... все достаточно очевидно. Вопрос в психологии, воспитании и желании.
Понимать язык намеков и жестов. Сложность присутствует не столько в пресловутых схемах, сколько в самих переговорах, когда стороны должны вступить в преступный сговор, не называя вещи своими именами. Впрочем, и здесь существуют отработанные сценарии, понятные даже начинающему. Туман напускается лишь для того, чтобы в случае провала сделки иметь возможность снять с себя ответственность за участие в ней, замести следы. Чем больше коррупционный опыт договаривающихся сторон, тем быстрее и проще заключается соглашение.
Этот диалог происходит в очень мутных и многозначных силлогизмах. Никакой конкретики в принципе не бывает. Звучат ключевые фразы: «Мы можем решить вашу проблему». Цифры пишутся на бумаге, а не произносятся вслух. Поэтому, конечно же, об алгоритме дальнейших передач никто не говорит. Это наличные деньги, они передаются из рук в руки. Алгоритм передачи чаще всего определяет принимающая сторона.
Поскольку переговоры при совершении коррупционной сделки ведутся языком намеков, это требует, чтобы договаривающиеся стороны имели схожий культурный опыт. В противном случае может возникнуть непонимание, приводящее порой к курьезным ситуациям.
Один мой знакомый инженер, старый человек, 62 года. Прошел огонь, Рим, Крым, видел шведов, все видал. Приходит тут на днях из одного госучреждения и говорит: «Не могу решить вопрос». Я говорю:
— Ты такой старый человек, умеешь говорить с людьми, договариваешься. Он говорит: — Я не могу решить вопрос. Там сидит молодой парень. Он не берет взяток, он не пьет, по бабам не ходит. Такой какой-то странный.
А дальше сцена, как в кино. Я говорю:
— А что же он?
— Знаешь, он сказал, что он коллекционер.— О! Ближе к теме. А что же он собирает?
Мой старший приятель достает записную книжку, копается и говорит:— Я записал. Он собирает портреты американских президентов. А где мы их возьмем?
Чужие здесь не ходят. Важен факт личного знакомства договаривающихся сторон. Посторонним людям, тем, кто «пришел с улицы», практически невозможно включиться в коррупционный процесс. Коррупция, например, в распределении участков и тендеров на строительство, подразумевает, что стороны достаточно хорошо знакомы, и довольно продолжительное время «работают» вместе, на условиях, в большинстве случаев, не требующих дополнительного обсуждения.
Как правило, никто никогда не предлагает зайтив проект и дать взятку людям незнакомым. Невозможно попасть в государственные торги со стороны. Будет прописана куча условий, куча вещей, которые не дадут человеку, не связанному с людьми, принимающими решения, возможности выйти туда даже на начальных стадиях.
Если по каким-то причинам «свои» люди уходят, — например, меняется состав аппарата того или иного ведомства, уходит чиновник, с которым существовали долгие доверительные отношения, — это вызывает неизбежные трудности. Впрочем, новые люди, особенно в сфере госуправления, попав на ту или иную должность, вовсе не намерены упускать свою возможную выгоду.
Я знал министра, который, пройдя назначение, вызвал своего подчиненного и спросил:
«Слушай, на чем здесь зарабатывают?»
В некоторых случаях между лицом, принимающим решения (и несущим за них ответственность), и тем, кто заинтересован в даче взятки, возникает посредник, обеспечивающий безопасность сделки. От имени чиновника он выходит на взяткодателя и делает соответствующие предложения. Поскольку такой посредник, как правило, не имеет формального отношения к отвечающему за решение ведомству, а все переговоры ведутся неофициально, риск при такой схеме оказывается незначительным, даже, если переговоры ведутся между ранее незнакомыми людьми. Более того, взяткодатели тоже ищут ходы, чтобы коррумпировать нового чиновника, используя посредников, вхожих в те или иные кабинеты. Так мультиплицируются агенты в известной трехчастной схеме (принципал — агент — клиент), существенно увеличивая ее численный состав.
Допустим, поменялся весь чиновничий аппарат. И с людьми просто никто не разговаривает. Они оказываются за порогом. Поэтому вот они и ищут людей, которые готовы с ними поговорить. Они готовы им платить, собственно говоря, ни за что.
Усложнение коррупционной сделки путем появления четвертого звена (в лице посредника) между двумя договаривающимися сторонами (в контексте общего договора, определенного принципалом), может и увеличивать риски. Особенно в том, что касается интересов взяткодателя: во-первых, посредник берет процент за свои услуги, и это удорожает затраты, во-вторых, он может оказаться не посредником, а мошенником, присваивающим всю сумму себе.
Люди выходят на людей и говорят, что без их помощи вообще ничего нельзя сделать. Что всех, значит, закрывают, всех убивают и вообще никто никуда не пробьется и т. п. И им готовы платить. На этом вот фирмы процветают очень многие, посреднические. …Ну, опять же, до чиновников в этой ситуации не все доходит.
Эффективный с точки зрения коррупционной сделки посредник должен находиться внутри агентской структуры. То, что обычно представляется, как разветвленная, устойчивая и согласованная «сеть участников коррупционной сделки»[17], на деле есть сеть посредников с локализованными сферами ответственности и знания о прохождении сделки. Именно такая форма организации коррумпированного сообщества снижает риски разоблачения, за что, естественно, приходится платить удорожанием услуги. Так конституируется особый вид затратной коррупционной экономики.
Согласно праву кормления. В ряде государственных структур, особенно в правоохранительных органах, должностные лица не скрывают своих коррупционных намерений. Сама их должность как бы подразумевает кормление, которое им обязаны обеспечивать подведомственные предприниматели или просто состоятельные граждане, по тем или иным причинам оказывающиеся в поле их зрения.
Есть сферы, по сути все фискально-карательные органы: милиция, налоговая полиция, таможня — туда конкретно идут на коррупцию.
Сейчас просто приходят с полным осознанием своего права: у него есть должность, и ты уже ему должен, потому что он пришел.
При всей незатейливости коррупции существуют несколько основных способов, при помощи которых можно получить дополнительный доход. Способы эти, как и размер получаемого дохода, зависят не столько от индивидуальных «ноу-хау» участников коррупционных схем, сколько от характеристик эксплуатируемого ими ресурса: доходности конкретной отрасли, значения занимаемой должности, несовершенство принятого документооборота и т. п. Можно выделить четыре основных способа коррупционного «заработка», активно используемых в настоящее время: продажа решений (кормление); продажа мест (позиций), позволяющих получать доход; получение отката за сделку; воровство на отчетности (распил).
Тот или иной выделенный способ зависит от нескольких критериев: что продается (какая неформальная «услуга»), и на чем, соответственно, получается коррупционный «заработок». Существует также круг областей, в которых тот или иной способ является «исторически» доминирующим. Остановимся на каждом из них подробно.
Продажа решений (кормление). Наиболее активно торговлей решениями занимаются представители правоохранительных органов[18], особенно осуществляющие тот или иной вид контроля над хозяйственной деятельностью. М. Панч выделяет четыре типа такого рода торговли: 1) легальное действие, которое вменено в обязанность служащему, 2) легальное действие, которое он не обязан выполнять, 3) легальное действие вопреки предписанным правилам, 4) нелегальное действие для достижения поставленных целей[19]. Самые «коррупциогенные» ведомства в этом плане — налоговая инспекция и таможенная служба. Как утверждают респонденты, налоговая проверка — это чаще всего повод для вымогательства взятки, а внеплановая налоговая иначе не может и рассматриваться. Законодательство в налоговой сфере устроено так, что предприниматель не имеет четкой уверенности в своей правоте, даже если, как ему кажется, он действует по определенным государством правилам. Только взятка может стать той гарантией, которая позволит спокойно, не опасаясь преследований, продолжить свой бизнес. Инициатива при этом исходит не от предпринимателя, а от проверяющей стороны, — и этот случай можно классифицировать как очевидный пример вымогательства в рамках системы должностного кормления (в панчевской типологии — легальное действие вопреки предписанным правилам).
Классический вариант — это налоговая проверка, когда по завершении изучения документов бизнесмену поступает предложение получить гарантированный результат в виде четко оговоренного размера доначисления и, так сказать, закрытия всех остальных якобы выявленных или, возможно, реально выявленных фактов нарушения закона. Ему предлагается сэкономить, выплатив часть от «возможно начисленного» — наличными, в пользу проверяющих. Это самый классический вариант коррупции, когда инициатива поступает от проверяющих. Они приходят и говорят: «Мы у вас нашли такие-то нарушения. Это на десять миллионов. Мы вам напишем миллион, и вы нам даете три. Ваша экономия — шесть. Далее бизнесмен действует по следующему алгоритму. Он вызывает специалистов, в том числе таких как я, и начинает советоваться, пытаясь определить риски. Либо если у него это не первый случай, то он уже действует без советов, выплачивая определенную сумму.
В сложившейся практике предпринимателю, как правило, выгоднее пойти на неофициальное предложение и купить решение о своей невиновности, нежели отстаивать свою правоту в официальном порядке (четвертый тип сделки по Панчу — нелегальное действие для достижения поставленных целей). Даже если закон окажется на стороне предпринимателя, вероятные издержки могут быть на порядок больше, нежели в случае с дачей взятки должностному лицу из налоговой инспекции. Проще и в какой-то степени безопаснее выглядит перспектива согласиться на коррупционную сделку. Государство представляется атакуемому субъекту неким спрутом (хотя речь идет об одном или нескольких должностных лицах, поместивших себя в ситуацию кормления), побороть которого все равно невозможно. Ведь даже если сегодня окажешься прав, завтра будут найдены способы, как прижать твой бизнес по-другому.
Можно не спорить и выиграть, а можно спорить и проиграть.
Уверенности в собственной правоте, таким образом, у предпринимателя нет. В отношении него действует презумпция виновности как со стороны проверяющих инстанций, так и в его собственных глазах (sic!). К тому же цены на неформальные услуги: покупка решения налоговой инспекции стоит дешевле, чем любые действия в рамках закона. Чиновник не только обеспечивает прирост собственных доходов, но и оправдывает свою позицию с государственной точки зрения.
Вот приходит к тебе налоговый проверяющий, у тебя все чисто. Они начисляют сто тысяч рублей штрафа, понимая, что это незаконно. Они все равно начислили, потому что они не могут не начислить, такое требование негласное. Они пишут какую-то ерунду. Мы пишем возражение. Но вопрос какой: мне что, в суд идти или сто тысяч заплатить? Они всегда делают так, что человек конкретно, в каждом отдельном случае не пойдет в суд из-за этой суммы. А они понимают, что план выполнили. Потом еще могут подойти и сказать: «Бог с ним, давай пятьдесят!» Можно, конечно, идти в суд, можно опровергнуть, но ты потратишь двести.
Схожие «простые схемы» действуют на таможне. Здесь возможностей для произвола еще больше. Поскольку не существует четких критериев оценки того или иного ввозимого товара, возможно выставление неоправданно высокой суммы таможенного сбора. После чего предприниматель может начать судиться и терять на простое в таможенном терминале, а может пойти на любезно предлагаемую ему неформальную сделку.
На таможне в одной и той же ситуации можно признать, что товар стоит столько, сколько написано, а в другом случае — нет. Вот я пробил по Интернету, и у тебя товар с тем же названием, но, извините, там из золота. Да? Вот, пожалуйста, цена в 10 раз выше. И ты будешь либо стоять, либо платить.
Если в случае с налоговой проверкой, идя на коррупционные сделки, предприниматель экономит деньги на судебных издержках и возможной более высокой итоговой сумме выставленных претензий, то на таможне на первый план выходит экономия времени. Гораздо дороже выйдет доказывать свою правоту, теряя деньги не только на судебных издержках, но и на простое необходимого оборудования, за нахождение которого на складе, к тому же, надо платить. Причем речь может идти не только о сумме сбора, но и об оформлении таможенных документов как таковых. В тех или иных ситуациях таможенный чиновник может обойтись без дополнительных вопросов, что сэкономит время. Такая услуга, как «нелюбознательность» (здесь можно даже расширить схему М. Панча, введя категорию бездействия), тоже стоит определенных денег.
Например, кто-то завозит подержанный грузовой автомобиль. Чтобы он прошел таможню, нужны какие-то дополнительные документы. Они делаются какое-то время, в любом случае. Если возникает какая-то спорная ситуация, нельзя позвонить по телефону и все узнать. Нужно посылать запрос, запрос этот нужно прочитать, отдать кому нужно, человек, который уполномочен выдавать эти справки, может завтра уезжать в командировку, сегодня ехать по каким-то делам, послезавтра он взял отгул для чегото и так далее. Будет только через пять дней. Грузовик все это время будет стоять на складе временного хранения. Склад временного хранения стоит денег — иногда маленьких, иногда очень больших. И прочее… А сделать саму бумажку — это не очень долго, нужно с базы данных скопировать какие-то там вещи, в стандартную форму справки вставить, распечатать, подписаться и пойти поставить печать. Это может занять минут пятнадцать-двадцать, это можно сделать сразу.
Поскольку практически все ведомства в России так или иначе наделены функциями проверки, разрешения или запрета, постольку везде существует почва для схожих по сути коррупционных сделок.
Так, сотрудники министерства образования, используя свои, куда более скромные, нежели у налоговиков и таможенников, возможности, действуют схожим образом: выискивают спорные моменты в рамках существующего законодательства, после чего затягивают принятие окончательного решения, пока не будет получено соответствующее неофициальное вознаграждение.
Вопрос затягивается, перекидывается и так далее, выискиваются какие-то более мелкие вопросы, которые не важны, но пожаловаться на них за это нельзя, потому что эти вопросы входят в существующие правовые нормы. То есть они могут что-то затребовать, а могут не затребовать. Поэтому решение вопроса затягивается, оно затягивается в рамках закона, и ничего сделать нельзя. Но при небольшой благодарности этот же вопрос может решиться достаточно быстро.
В большинстве случаев кормление должностного лица предполагается априори. Практика реализации решений в ряде ведомств просто не предполагает, что возможно действовать по закону. Или даже настаивать на его исполнении. Например, у ответственного должностного лица слишком маленькая зарплата, а работы так много, что он не смог бы с ней справиться, даже если бы захотел. Подобная ситуация существует, например, в службе судебных приставов, осуществляющих взыскание по невыплаченным долгам. Даже если судебное решение принято в пользу кредитора, то есть долг полагается взыскать, судебный пристав зачастую не может сделать этого физически в силу колоссальной загруженности. Ответственность же его ограничена крайне невысоким официальным окладом и заведомо низким профессиональным уровнем, его практически невозможно наказать за неисполнение обязанностей.
Кормление путем продажи тех или иных решений процветает не только в отношениях между чиновниками и предпринимателями. С подобной ситуацией сталкивается любой гражданин в своей повседневной жизни. Представитель государства выглядит при этом не как тот, кто стоит на страже закона, а как охотник, ищущий ситуации нарушения закона.
Обрати внимание, потрясающая вещь: Садовое кольцо, Парк культуры, там разворот есть еще такой длинный, две сплошные. Что делает ментяра, я заметил. Ставит свою машину в хвост. Спрашивается, чего ты в очереди стоишь? А он стоит в хвосте. Кто-то впереди спешит, поворачивает, не доезжая разметки. Мент врубает мигалку: «Следуйте за мной!» И так он работает целый день. Это его работа. Из того, что он собрал, много в бюджет пошло?
Коррупционный бизнес на продаже решений процветает преимущественно в государственной сфере, где есть возможность выносить решения, имеющие правовые последствия. Любое ведомство стремится получить функции контроля и лицензирования с целью организации своего «скромного» бизнеса, получая кормление с той или иной отрасли народного хозяйства. Королями этого бизнеса являются сотрудники налоговой инспекции и таможни. Низовой уровень составляют постовые полицейские и сотрудники ГИБДД.
Продажа мест (позиций кормления). Продажа мест, в отличие от продажи решений, как правило, не предполагает наличия спорных ситуаций и поиска выхода из них. Здесь все наоборот: нужно не выйти, а войти. Тем, кто занимается бизнесом в России, должно быть вполне понятно основное значение слова «войти» с предпринимательской точки зрения. Речь идет о занятии некой позиции на рынке, которая позволяет получать доход. Таковым может быть любое место, предполагающее «допущение к торгам». Это может быть и место в государственном кормлении — должность, позволяющая, например, торговать принятием решений. Слово «место» означало ту или иную должность еще в Московском царстве, где, как известно, также существовала система кормления[20]. Однако в те далекие и темные годы в России еще не додумались эти места продавать. В то же время, как свидетельствуют наши собеседники, в сегодняшней России криминальный бизнес на продаже государственных должностей существует и неплохо себя чувствует.
В силу своей деятельности и жизненного опыта я практически непосредственно знаю людей, которые занимались торговлей государственными должностями. Например, я слышал обсуждение определенными людьми «возможности приобретения должности начальника таможни» одного из краев одного из субъектов Федерации. Насколько я знаю, есть для этого специальный человек в структуре, который эти решения принимает.
Разумеется, этот «специальный человек в структуре», как можно предполагать, Федеральной таможенной службе, действует неофициально. Но если «знать выходы», то вполне можно поучаствовать в аукционе на занятие той или иной позиции, в свою очередь открывающей возможности обогащения (нормы прибыли), которым могли бы позавидовать многие бизнесмены.
Когда у налогового инспектора за пять лет появляется дача в Барвихе — это совершено не смешно.
Неформальный тендер на замещение государственных должностей осуществляется, конечно, исходя не из способностей соискателя, и тем более не из его программы как управленца. В данном случае действует самый простой принцип: кто больше даст и каковы условия будущих «рентных» платежей. Участники «тендера» приходят по рекомендации — ключевую роль играют не профессиональные качества, а способность к сохранению строжайшей конфиденциальности. Секретность — едва ли не главное условие в данном деле. Чтобы не допускать утечек информации, все переговоры при совершении сделки сведены к минимуму.
Кроме того что они продаются, они еще устраивают абсолютно циничный, с одной стороны, а с другой стороны, абсолютно закономерный, согласно рыночной экономике, тендер. Суммы там не называются, насколько я знаю. Ты сколько считаешь нужным, столько и несешь. Тебе не ставят условие в 15 000 000 евро, а говорят: «Принеси, а мы посмотрим, конверты разложим, потом обсудим кандидата».
В отличие от неформальных коррупционных аукционов по продаже государственных должностей, где действуют условно «джентльменские» правила, выиграть официальный тендер, предполагающий получение, например, строительного подряда, гораздо сложнее[21]. Например, собеседники, имеющие отношение к строительному бизнесу Москвы, практически отрицают возможность некоррупционного вхождения в него. Впрочем, здесь получение места тоже зависит от того, кто больше даст. Факт победы претендента с наибольшей проектной сметой часто является косвенным подтверждением коррупционного характера сделки: с большей суммы легче заплатить тому, кто принимает решение о победе в тендере.
Если посмотреть статистику по государственным тендерам, то, как правило, все они выигрываются за начальную максимальную или близкую к ней цену. И всем все понятно, когда там участвуют две компании, одна пытается обрушить цену, чтобы выйти в победители за счет этого, и вдруг выигрывает первая компания, с максимальной ценой. Коррупционная составляющая здесь видна невооруженным взглядом. И, как правило, все всё знают.
Когда готовились проекты реконструкции гостиницы «Москва», был вариант на сорок пять миллионов и на четыреста пятьдесят. Я говорил: «Конечно же, ребята, победит тот, который на четыреста пятьдесят». Так и произошло. Потому что с 450 украсть можно больше.
При этом также необходима рекомендация от «своих». Невозможно победить в конкурсе, предоставив «все необходимые документы» и соблюдая официальные требования к претендентам. Конкурсная комиссия все равно найдет возможность отсеять нежелательных участников и дать дорогу тем, кто делится.
Можно подать документы, собрать необходимые технические условия, другие специфические всякие вещи. Все равно не пройти, потому что вариантов ответов бывает куча.
Отсечь от участия в конкурсе на строительный подряд можно и совсем на «дальних доступах». Например, блокировав распространение информации о тендере. По закону это, казалось бы, невозможно — объявление о предстоящем конкурсе должно быть опубликовано в одном из СМИ. В этом случае организаторы тендера идут на «невинный» подвох: объявление публикуется в Интернете, но при этом предпринимаются некоторые технические меры, позволяющие не допустить распространения информации через поисковые системы.
Самая простая уловка, когда вместо буковки «о» ставят нолики в тендерной документации. Или когда человек ищет какой-то конкретный тендер, вместо «с» русской пишется «с» английская. Он набирает: в таком-то поселке, такой-то дом. Он слышал краем уха, что существует такой тендер. Бац, а на площадке его нет. Потому что деревня Васильки написана не с «с» русской, а с «с» латинской. Это первая стадия отсеивания.
Объявления, составленные подобным образом, невозможно найти через открытые источники информации. В результате в конкурсе участвуют только те, кому ссылка на объявление о нем поступает на электронную почту. Для этого, естественно, нужно находиться в определенных списках рассылки, входить в число допущенных.
...Фактически ты можешь выйти на площадку, когда тебе о ней скажут. Просто ссылку присылают. Открываешь ссылку и по ней уже работаешь спокойно.
На самом примитивном уровне продажа места может означать продажу очереди на покупку чего-либо. Подобная практика особенно распространена в автомобильном бизнесе. Можно ждать полгода, когда придет тот или иной необходимый для дела самосвал, а можно — заплатить, но уже не госчиновнику, а менеджеру крупной торговой компании, от которого зависит последовательность обслуживания клиентов. Платя определенную сумму за место в очереди, бизнесмен экономит, сокращая время вынужденного простоя.
Если ты заказывал самосвал, по крайней мере в докризисные времена, то ждать его нужно было от одиннадцати до двенадцати месяцев. А если у тебя была возможность получить машину через два месяца, то ты начинал работать на девять-десять месяцев раньше. Ты начинал получать прибыль раньше. То, что ты при этом платил, — это сумма, которую самосвал может привезти в месяц.
«Откат» за совершение сделки. Этот вид коррупции отчасти схож с предыдущим. Основное отличие состоит в том, что «откаты» существуют преимущественно в сфере продаж[22]. И занимаются ими уже те, кто купил себе место в бизнесе у разрешающих инстанций и проплатил все необходимые решения в свою пользу у проверяющих. «Откат» — это рутина российского бизнеса[23]. Если торговля решениями — прерогатива инспекторов, а место можно купить у начальства, отвечающего за распределение, то «откат» относится в первую очередь к ведомству отделов закупок, как государственных, так и корпоративных.
На поставках снабженцы пристегивают свои интересы, это банально.
Источником «заработка» при этом выступает завышение цены по сравнению с реальной закупочной стоимостью. Полученную разницу продавец и покупатель делят между собой.
Воровать в большой «белой» компании — ну это самое простое и примитивное. Чтобы не было видно, можно, например, закупать что-либо по завышенным ценам.
Здесь уже недостаточно просто занимать место и с него кормиться. От того, кто хочет заработать на откатах, как правило, требуются маркетинговая смекалка, наблюдательность и даже изобретательность. Наиболее тонкое искусство здесь — игра на разнице цен у разных поставщиков и производителей. В коммерческих структурах при проведении тендера на закупки часто есть серьезный контроль, поэтому просто закупка по самой высокой цене невозможна.
Приходится искать ходы, которые позволяют оправдать завышение цены. Самый простой: создать несколько фиктивных претендентов с заведомо высокими ценами и тем самым сымитировать конкуренцию.
Один из банков в Московской области заказал 100 стульев. Если поискать в Интернете, то эти стулья можно найти по средней цене по 1300 рублей за стул. Фактически весь заказ будет составлять 130 000 рублей наличными с доставкой. В итоге подается три коммерческих предложения от левых контор. Точнее, два от левых, а одно от реального исполнителя. И получается, что есть 280 000 рублей за эти 100 стульев, есть 240 000 рублей и 230 000 рублей. Выигрывает тот, чья смета меньше. Вот 100 000 рублей, правда, в безнале, но они есть с этого объема.
В государственных и муниципальных учреждениях отделы закупок действуют более прямолинейно, пользуясь меньшей коммерческой заинтересованностью, а подчас и элементарной экономической безграмотностью своих владельцев.
Когда цена завышена на три процента, пойди разберись. Когда на двести три, это может стать очевидным. Но почему это не пресекается? Я задавался этим вопросом. Просто этим не хотят заниматься. В муниципальной больнице, где работает моя мама, отдел закупок закупал туалетную бумагу по цене десять рублей за рулончик. Это самая дешевая бумага, которая в «Ашане» стоит три рубля. Я дико смеялся, потому что эта бумага должна была быть продана в больницу по два рубля за рулон. Почему хотя бы не за три? Ведь это розничная цена три рубля, оптовая должна быть ниже. Как они это обосновали? Они обосновали тем, что фирма, которая продавала бумагу, осуществляла расчет по безналу. Поэтому не три рубля, а десять. И все поверили.
В частных компаниях такое грубое завышение цены тоже возможно. Хотя длится обогащение подобным способом, как правило, недолго, даже за короткий срок можно заработать немалые суммы. Поэтому люди идут на риск, даже понимая, что их действия выглядят прозрачно для окружающих, и что достаточно быстро они будут схвачены за руку. В этом проявляется иррациональность духа наживы — максимальная прибыль сегодня и любой ценой.
Самое отчаянное воровство вытворяла у нас одна женщина, которая занималась логистикой. Перегон машины из Москвы в Сургут нашему клиенту стоил сто восемьдесят тысяч рублей. Это была какая-то запредельная жадность. Фирма-подрядчик нашей компании, которая непосредственно занималась перегонами, принадлежала ей лично. Когда она пришла к нам на работу, то создала свою фирму, и эта фирма гоняла наши машины, занималась тонированием и так далее. Однажды я сказал ей: «То, что вы делаете, очень дорого, матушка». «Не твое дело. Ты же не знаешь, что ты лезешь», — вот был ее ответ. Ее выгнали. Устроили тендер на оказание услуг по перегону. Та же самая фирма, которую она возглавляла, вышла на тендер с коммерческим предложением того же самого перегона, по тому же самому маршруту за восемьдесят две тысячи. Другие фирмы просили семьдесят шесть, семьдесят восемь. То есть реально услуга стоила восемьдесят тысяч, но она закупалась по цене сто восемьдесят, причем в компании, которая принадлежала тому, кто делал закупку. Двойная жадность.
Не только отделы закупок, между тем, могут получать свою маржу с неоправданного завышения цены. «Откаты» берутся не только при сделках купли-продажи, но и при оказании сервисных услуг, таких как ремонтные работы или уборка помещения (этим, к примеру, может заниматься общий отдел или заместитель директора по хозяйственным вопросам). В этом случае ценообразование не очень формализовано, а значит, и завышение цены может оказаться более существенным.
Есть схемы со строительством, с клининговыми услугами, когда приходят, работают за очень большие деньги, получая большие деньги на фирму. Но ты должен вернуть.
Можно также брать «откаты» со страховых компаний — за заключение договора о корпоративном медицинском обслуживании, с банков — за открытие счетов на получение сотрудниками зарплаты. Это уже коррупционный бизнес отдела кадров или бухгалтерии, который может иметь место в самой «белой» и чистой, на первый взгляд, компании, где все трудовые и прочие соглашения оформлены в соответствии с требованиями закона.
Отдел кадров, казалось бы, там-то уж что? А это Клондайк! Страховые медицинские компании, банки, где на карточки выплачиваются зарплаты, кадровые агентства, которые ищут сотрудников и получают за это комиссионные вознаграждения от фирмы. Этим же всем тоже можно делиться. По крупицам можно собирать на самых неожиданных вещах.
Почва для получения «отката» действительно иногда возникает буквально на ровном месте (см. выше о принципе простоты коррупционных сделок). Деньги могут свалиться менеджеру в руки сами, если он даже не нарушит инструкцию, а, например, просто сделает предоплату там, где мог бы и не делать. Если компания крупная и имеет соответствующие обороты, на состоянии ее финансов это никак не отразится. А вот менеджер получит небольшой бонус, не прилагая при этом никаких усилий.
Как известно, деньги бесплатными не бывают, особенно в России. И если ты дал аванс, то аванс используется твоим партнером как оборотные средства. Ты можешь не давать, заключать договор без аванса, тогда партнер должен где-то занимать эти оборотные средства. Как только он их занял в банке, он попал на проценты, он попал на эти деньги. Если он договорился со мной, что я подпишу договор с авансом в пятьдесят процентов, пусть так оно и будет, я сэкономил ему несколько тысяч евро при сделке в триста тысяч. Вот этих процентных денег. Почему бы их не поделить пополам, например?
«Откат» — самый массовый и самый вариативный способ коррупционного заработка, хотя и наиболее трудоемкий.
Воровство на отчетности. В данном случае речь идет о присвоении средств, выделяемых на производственные, образовательные, общественные или иные цели. Это воровство исключительно на тратах, когда расходуется больше, чем официально декларируется в последующих отчетах. Выражаясь сленговым языком, речь может идти об «усушке-утруске» (когда воруются товары) или «распиле» (когда воруются бюджетные деньги). Первый случай был больше распространен в советское время, когда в условиях сильного товарного дефицита те или иные продукты могли цениться выше, чем деньги[24]. Сегодня в воровстве на отчетности доминирует «распил». Это связано как с повышением значения денег, так и со снижением доли непосредственного производства материальных ценностей в российской экономике. К тому же, по сравнению с предшествующим периодом, возросли возможности освоения именно бюджетных денег, так как расширился круг распоряжающихся ими лиц (а контроль — наоборот, снизился). По мнению наших собеседников, сейчас в ряде случаев нет смысла брать взятки — на определенном уровне проще выписать себе деньги из бюджета. К этому особенно стимулирует ситуация, когда уже выделенные бюджетные деньги во что бы то ни стало нужно потратить до конца периода финансовой отчетности. Тут «распил» активно сочетается с «откатом»: закупка чего-либо по непомерным ценам — лучший способ избавиться от «лишних» денег. Столь привычная для бюджетной сферы ситуация нередко встречается и в крупных корпорациях:
У банка, у административного отдела вдруг оказались на счету семь с половиной миллионов рублей. Пришла сверху разнарядка — надо потратить. Эти сэкономленные деньги они в течение двух недель все спустили. Потому что, если бы они эти деньги не спустили, то им бы потом этих денег не дали.
Полученный бюджет уже есть заработок для того, кто его получает и формально за него отвечает. В действительности получение бюджета превращается в еще одну форму кормления, только не за счет проверок («наездов») и последующих решений, как в правоохранительных органах, а за счет воровства из казны, то есть, собственно, «распила». Учитывая, что упразднение единой тарифной сетки позволяет руководителям бюджетных структур назначать себе и своим приближенным ровно такие оклады, какие они могут счесть необходимым, дело это в последние годы стало легким и практически лишенным каких-либо рисков. По мнению некоторых из опрошенных, большинство руководителей организаций с богатым бюджетом, государственным или частным, промышляют именно этим.
Человек ничем не рискует. Он выписывает себе официальные премии и бонусы, оформляет гранты. Официально! Вот ректор вуза, зачем ему теперь брать взятки? Зачем этим мараться? Он просто берет бюджетные деньги и покупает себе дорогую иномарку, оформляя ее на университет.
В последнее время возрождаются и ширятся хорошо известные советским хозяйственникам способы «усушки-утруски» неучтенного товара, что становится головной болью топ-менеджмента промышленных компаний. В отличие от «откатных» схем цены на неучтенную в официальной документации нелегально реализуемую продукцию не выше, а ниже рыночных. Только поэтому «левак» (еще одно слово из советского лексикона) и может привлечь потенциального покупателя.
Сочетание воровства на отчетности с «откатными» схемами затруднено тем, что далеко не всегда можно зафиксировать факт покупки «левого» товара. Однако малый и средний бизнес вполне могут идти на подобные «черные» сделки, чтобы сократить свои расходы.
В цеху из-за плохой системы учета цеховики создавали неучтенку. Одна наша сотрудница создавала фиктивные счета, открыла счет в банке на своего мужа, и на эту карточку клиент платил, а потом производственники грузили машину, выписывали пропуска. Но нигде дальше не указывалось, что эта продукция была отгружена. А чтобы клиенту было выгодно и чтобы он молчал, цена делалась чуть ниже.
Воровство на промышленном производстве, пожалуй, стоит признать наиболее трудоемким. Если для «решения вопросов» нужны главным образом наглость и напор, то в случае с «откатом» и «распилом» к этому необходимо добавить знания математики и некоторую смекалку, а «усушка-утруска» требуют еще и элементарных знаний по физике и химии, без которых нельзя присвоить «неучтенку» на разнице в весе или объеме отгруженного товара.
Лучше всего зарабатывать на снеге: грузится со склада пачка металла на небольшой слой слежавшегося снега. На этом снеге можно много заработать.
А слоеные пироги, когда на завод поставляется сыпучий продукт, например ферросплав в вагонах? В середину добавляется слой шлака, вагон высыпается, переворачивается, берутся пробы на анализ — все замечательно, шлак-то в середине. Люди зарабатывают весьма неплохо на этом. Причем, что удивительно, крышуют это работники заводов.
Коррупция и «дух меркантилизма»
«Это делается на сверхприбылях». Итак, задача коррупции — получение прибыли. Но поскольку сама коррупция никогда и ничего не производит, она может лишь присваивать чужую прибыль. Желательно, чтобы эта прибыль была как можно больше, ведь только тогда с нее будет что списать. Следовательно, нужна не просто прибыль, а сверхприбыль.
Где самый высокий уровень коррупции? На государственных закупках. Там, где самый высокий уровень сверхприбыли! Что делят люди? Люди делят сверхприбыль. Если бизнес убыточный, его коррумпировать бесполезно. Люди сами оттуда уходят. Если прибыль равна нормативной, человек попыхтит и будет работать там с минимальной прибылью. Где чуть более терпимо, там возможности для коррупции.
Любопытна в этой связи статистика по коррупционным делам, отражающая настолько мелкие суммы взяток и откатов, по которым осуждены коррупционеры, что остается лишь удивляться особенностям борьбы с коррупцией, осуществляемой правоохранительными органами. Так, С. П. Глинкина приводит «смешные» суммы, на которых попались в 2008 году большинство российских коррупционеров. «13,8 % были осуждены за получение взятки до 500 руб., у 33 % взятка составила от 500 до 3 тыс. руб., у 23 % — от 3 тыс. до 10 тыс., у 12 % — от 10 тыс. до 30 тыс. руб. Таким образом, средний размер взятки можно оценить в 5 тыс. руб. Выходит, что осужденные 1300 человек своими противоправными действиями нанесли государству и обществу ущерб на сумму 6,5 млн руб., или по 4 копейки в расчете на одного гражданина России»[25].
В повседневности наших собеседников взятки и откатные схемы состоят из сумм больших на порядки. Деньги коррупционерам нужны быстро (оборачиваемость) и желательно с наименьшими первоначальными вложениями (рентабельность) — сочетание, соответствующее стандартной форме возврата на инвестиции. Коррупция выступает в качестве одного из наименее затратных способов обогащения. Г. Сатаров, на основании проведенных Фондом ИНДЕМ опросов, называет уже более понятные цифры: «За последние годы средний размер взятки увеличился с 10 тыс. до 136 тыс. долл.»[26]. Чем масштабнее обогащение, тем больше условий для коррупции. Если в погоне за сверхприбылью бизнес стремится к образованию монополий, и если это иррациональное стремление, свойственное духу раннего капитализма, не контролируется обществом и государством, то возникающие монополии неизбежно становятся носителями коррупции.
Там, где возникает монополия, там зарождается эксклюзивная культура, там возникает повод для образования сверхприбыли. Где есть сверхприбыль, возникает потенциал для коррупции.
Так «дух капитализма» трансформируется в дух стяжательства и меркантилизма, который в отличие от своего собрата недолговечен и не укладывается в рамки долгосрочных инвестиционных планов.
Парадокс незнания. В отношении сокровенного вопроса «сколько?» существует довольно парадоксальная ситуация. С одной стороны, респонденты, особенно на начальной стадии разговора, стараются всячески уклониться от того, чтобы назвать конкретные суммы, или называют условные цифры. С другой — по мере продолжения разговора выясняется, что когда доходит до дела (коррупционной сделки), всем более-менее известно, сколько кому можно и нужно давать. В этом заключается один из принципов неформальных отношений в рамках теневой экономики: никто ничего не знает наверняка, но все должны уметь догадаться сами. Такая неопределенность, иррациональная с точки зрения рыночных механизмов, описанных в учебниках, становится предельно рациональной в коррупционной экономике. Именно неопределенность в договоренностях позволяет поддерживать высокую норму прибыльности (в сотни, а то и тысячи процентов), снижает риски раскрытия сделок и последующего уголовного преследования, размывает зоны ответственности.
Каков механизм работы по рационализации неопределенности? В начале разговора необходимо преодолеть некоторую «стену». Неофит должен доказать свое здравомыслие и включенность в контекст, умение разбираться в деталях самостоятельно. Даже если этот человек не собирается заниматься ничем противозаконным, а просто расспрашивает о подобных сделках, сначала он получит отрицательный ответ или уклончивые фразы. Здесь важен примат интуиции: не нужно никого ни о чем спрашивать, все равно никто не ответит. Нужно быть настолько тонким и деликатным и вместе с тем настолько проницательным, чтобы обо всем догадаться самому. Нужно поддерживать фигуру умолчания, читать «между слов», понимать жесты, чувствовать, что «прилично» (и, следовательно, достаточно), а что — мало (и, следовательно, — «неприлично»). Ситуация сравнима с дарением подарка. Если человека знаешь хорошо, то можешь угадать, что ему подарить. Когда знаешь меньше, — нужно либо аккуратно навести справки, либо угадать на свой страх и риск. Дающий, кроме того, должен определиться, сколько он может дать, сколько не жалко и насколько рентабельно.
Человек сам для себя выставляет ту грань, ту планку, на уровне которой он готов дать. Если вдруг выходит так, что у него получается ниже этой планки, он счастлив. Если выше, — он немножко попереживает, но уже будет думать, надо в это ввязываться или не надо. Ну и дальше просчитывать свою выгоду.
Никто никогда не знает, сколько я принесу денег. Мне еще с ними работать, поэтому я стараюсь, чтобы их надежды совпадали с нашими реалиями, чтобы какие-то копеечные смешные суммы там не были, чтобы были более или менее адекватные.
Впрочем, в какой-то момент выясняется, что все прекрасно известно. Более того, есть совершенно четкий прейскурант, с конкретными цифрами и пожеланиями. Это знание открывается как бы само собой, как открывается тайна для посвященного, прошедшего инициацию и допущенного до определенной ступени. Все становится на свои места, и те же люди, которые минуту назад наводили туман, открыто и прямо называют вещи своими именами.
Прейскурант, который существует он, в общем-то, невелик.
Для того чтобы арестованное уже имущество быстро реализовать, чтобы это не затягивалось на годы, они просят 20 000 долларов. Это стартовая сумма для того, чтобы они с тобой начали разговаривать и сказали, что будут твоим делом заниматься. Это — из фиксированных вопросов.
Бывают и исключения, особенно если неофитом оказывается потенциальный взяткополучатель. Тогда инициатива оказывается на стороне дающего взятку, в задачу которого входит «первая закупка». Тут уже многое зависит от его фантазии, потребностей и возможностей. Хотя стойкость и уровень запросов взяткополучателя имеют большое значение и в этом случае. Ведь решение все равно принимает он, и если предлагаемые условия его не устроят, коррупционная сделка попросту не состоится.
Когда начался кризис, пачками повалили ко мне, предлагая, там, от посиделок в хорошем ресторане до строительства дачи. Все что угодно: деньги, дача, назначение, все что хочешь. Вот они приходили именно прямо. Открытым текстом суммы не звучали, но проценты озвучивались неоднократно. «Возьми три процента и давай вперед!» — это звучало не раз.
Иерархия доходов. Показательно, что иерархия коррупционных доходов — от мелкого начальника к более крупному — сопоставима в государственных структурах и частных компаниях. Каждая «ступень» может существовать автономно. Складывающая сеть коррупционных отношений простроена не на логике взаимных обязательств, а на умалчиваемом, но разделяемом участниками сети знании о кормлении коллег. Иерархия доходов определяется негласно, через устойчивые и нигде не закрепленные нормы рентабельности каждого коррупционного места. Исключением из этого правила, по мнению респондентов, выступают силовые ведомства (МВД, ФСБ и т. д.) с жестким вертикальным распределением доходов. Но это лишь догадки гражданских лиц, не имеющих ни доступа к информации, ни каких-либо доверительных связей, позволяющих компенсировать ее недостаток.
Фигура умолчания, определяющая отсутствие каких-либо прямых денежных транзакций между участниками коррупционной сети одного учреждения, является наиболее устойчивой и эффективной (по доходности и безопасности) коррупционной схемой. Так, в не менее иерархичной структуре — налоговой инспекции, с которой есть отношения у всех наших респондентов, они уже обнаруживают большую свободу и атомизированность коррупционных центров. По их мнению, каждый этаж коррупции там живет практически сам по себе, получая столько, сколько может получить исходя из устоявшегося внутреннего порядка, разделяемого всеми участниками коррупционных взаимодействий.
Рядовые инспектора в серьезные конторы не ходят. Туда ходит уже средний и высокий уровень. То есть не придет молоденький инспектор проверять бухгалтерию в фирму с оборотами в 70 000 000 в месяц. Все всё прекрасно понимают. Туда придет начальник, либо позвонит, и ты к нему сам придешь.
В частных компаниях практически воспроизводятся те же нормы негласного распределения доходов. То, что в обыденном мнении выглядит «попустительством», в коррупционной схеме выступает основным связывающим элементом всех товарно-денежных операций. «Не знать» требуется для того, чтобы эффективно распределять получаемые доходы, одновременно «замазывая» всех участников сделки.
Кормушки на разных уровнях разные. Если менеджер, который продает одну сцепку, тягач или полуприцеп, у него стандартный откат составляет тысячу евро. При стоимости сделки плюс-минус исполнение — от тридцати двух до тридцати четырех тысяч евро. Человек брал свои тысячу евро и был счастлив. Ранг выше уже торговал очередями. А там уже было от трех до пяти тысяч евро единовременно. Можно продать десять машин в месяц, и это было тридцать — пятьдесят тысяч евро плюс к зарплате. Ранг еще более высокий замазывался в еще в больших вещах. Если наверху и знали, что вот менеджер по продажам, у него в месяц реализуется десять полуприцепов, и известно, что не бывает продажи полуприцепов без отката в тысячу евро, — ну и что, ну заработал кто-то десятку, но я-то в следующий уровень заработал за это время свой полтос.
Характер партнерских отношений внутри коррупционной сети как раз и держится на непроговоренности и отсутствии не только документов, но и самих сделок в привычном для бизнесмена понимании. Договоренность посредством намеков позволяет регулировать денежные потоки в зависимости от изменяющихся обстоятельств, снижать риски разоблачения и убытков, связанных с форс-мажорными ситуациями. Коррупции более всего вреден форс-мажор, поэтому значительные средства инвестируются в поддержание стабильности системы.
Риски и страхи. Любой, кто идет на ту или иную коррупционную сделку, в большинстве случаев знает, что совершает преступление. И он, безусловно, хотя бы время от времени должен испытывать страх по этому поводу. Однако вхождение в коррупционные отношения воспринимается как неизбежность, базовое условие работы или ведения бизнеса.
Сам факт дачи взятки — уголовное преступление... Если предприниматель не идет в правоохранительные органы с заявлением о том, что у него вымогают взятку, то чиновник ничем не рискует.
Все достаточно открыто. Ну, естественно, проблема в том, чтобы не заложили.
Коррупционер все время подвешен.
Ситуация такая, что брать боятся, а не брать не могут.
Защитой для нелегитимного становится введение двойных правил, замещение письменного права устным[27].
Никто ничего не украл. Нет преступников. Вора нет!
Формируется мнение, что берут только тех, кто «зарывается». Нужно соблюдать неписаные правила, держать себя «в рамках», соблюдать устоявшийся порядок. Тотальность коррупции состоит в том, что она воспринимается как социальный порядок, поддерживающий все сферы жизнедеятельности его участников. «Большая коррупция (grand corruption) влияет уже на формирование самих правил или поддержание государственной политики, способствующей получению нелегальных выгод»[28]. Коррупция в России давно перестала быть прерогативой бюрократии и переместилась в сферу национальной политики. Попадаются лишь те, кто нарушает неписаные правила, поддерживаемые политической системой. Те, кто либо «сильно наглеют», завышая личную норму наживы, либо не поддерживают должные ритуалы взаимодействия, не выстраивают правильных личных отношений.
Есть история, когда куролесили молодые, когда они приходили в фирму без санкции, без всего и начинали выбивать деньги. Но их очень быстро «парковали», потому что ОБЭП у нас все-таки действует, и против них в том числе. И если действительно совершенно какие-то чудовищные претензии, явно неприкрытая молодежь, их просто сдадут в милицию. И начальник получит огромных шлепков.
Поскольку правила, на которых держится представление о «должном» в мире отката, неписаные, никто не может дать стопроцентной гарантии их исполнения. Даже при полной уверенности в своей безнаказанности периодически может возникать тревога. «Если он напишет на меня жалобу в прокуратуру», — думает про себя тот, кто «берет». «Если у них сегодня месячник борьбы с взяткодателями», — в свою очередь волнуется тот, кто «заносит».
Поймать на взятке можно только с поличным. Недостаточно просто знать, что кто-то берет, нужно это доказать. Это часто развязывает руки: «Кому нужно за мной следить?» — рассуждает управленец нижнего или среднего звена.
Когда люди передают, они обычно об этом никому не говорят, ну или стараются не говорить.
Вот по разговорам стало известно, что я взял. А как меня уволить? За что? Только по слухам? Или я сам должен был сказать: «Ну да, я там взял слихотка, три процента». Чего? Увольте! Где доказательства для суда, в который я пойду, чтобы завоевать свое оправдание любым способом, чтобы восстановиться на рабочем месте? Где доказательство того, что я взял?
Действующее законодательство уравнивает риски того, кто взятки берет, и того, кто их дает. Дача взятки, как и ее получение, считается уголовным преступлением и предусматривает не меньшую ответственность. Это, с одной стороны, умножает страх, оба участника опасаются не только внешних проверяющих, но и друг друга («вдруг он меня сейчас записывает?»), а с другой — создает дополнительные гарантии («я могу сдать его, так же как и он меня»). В этом случае достигается своего рода нулевой вариант, и преступная сделка совершается.
Если ты начинаешь с ним о чем-то говорить, о чем-то таком, неположенном, нужно помнить, что как он тебя может сдать, так и ты его можешь сдать, он тоже боится.
Хуже всего, когда одна из сторон считает свои риски бОльшими, а следовательно, и больше боится. В этом случае есть риск быть «кинутым» уже собственным партнером по коррупционной сделке. Например, когда тот, кто взял деньги за некое решение, на самом деле не станет ничего делать. Или поставки произведены, а отката нет. Обналичивание произведено, но положенная сумма не возвращена. Не пойдешь же жаловаться по этому поводу? Гарантией в данном случае может служить только перспектива дальнейших отношений. Удобнее, когда речь идет не о разовой сделке, а о длительной истории, когда обе стороны заинтересованы в ее успешном продолжении.
Никто не гарантирован, что это пройдет на сто процентов. Вопрос может не решиться вообще.
Ты его можешь теоретически кинуть, потому что он на тебя фактически особых рычагов не имеет, кроме одного, — что ты с ним больше никогда работать не будешь. Скорее всего, этот человек знает немало людей, с которыми он мог бы тебя познакомить, это опять же — упущенная выгода.
Здесь отчетливо видно, как коррупция строится на доверительных отношениях и круговой поруке. Достаточно быстро она приобретает вид системы, где ничто не должно происходить случайно. Поскольку эта система к тому же еще носит неформальный характер, она становится весьма прочной. Круговая порука сдерживает участников коррупционной системы в определенных рамках, возникает механизм саморегулирования, когда наказание слишком жадного или агрессивного игрока может произойти внутри системы и по ее законам, без привлечения правоохранительных органов.
Другое дело, когда руководство узнало, что я много взял, что я так беру постоянно, и это слишком уж мешает. Просто во власти руководства взять и поменять мою работу. Я больше не работаю с теми клиентами, у которых есть эта сладенькая сделка.
Если кто-то начинает зарываться, его свои же успокаивают.
Даже в рамках выстроенной системы коррупция остается во многом игрой в рулетку, где следующий ход и выигрыш — неизвестность. Неопределенность порождает страх, страх порождает иррациональность. Принимая решения в рамках коррупционной схемы, человек часто руководствуется не столько разумом, сколько эмоциями:
Доверие осуществляется на основании, наверное, прежде всего интуиции. Понимаешь, сдаст тебя этот человек или не сдаст.
Главным системным следствием массовой коррупции выступает столь же массовый страх, который испытывают все участники «системы» — от клерка, выписывающего справки, до первого лица ведомства или корпорации.
Макроэкономические эффекты. Наши собеседники крайне негативно оценивают последствия коррупции с точки зрения общественной пользы и задач социального развития.
На макроэкономическом уровне выделяются три наиболее тяжелых последствия. Во-первых, сохранение криминального характера значительной части национальной экономики; во-вторых, уменьшение или недостаточно быстрый рост общественного богатства; в-третьих, плохой инвестиционный климат[29]. Поскольку коррупционные схемы в подавляющем большинстве случаев предполагают получение «вознаграждения» наличными деньгами, предприниматель, втянутый в коррупцию, должен вести двойную бухгалтерию, должен иметь теневые доходы, позволяющие расплачиваться за теневые сделки, выводить из оборота подчас значительные средства, серьезно снижая общий возврат от инвестиций в свой бизнес. Коррупция как бы выносит за скобки бизнес, представляя его лишь как источник наличного обогащения. Менталитет коррупционера — это всегда отношение к себе как к частному лицу, не претендующему ни на что, кроме приращения личного благосостояния. Другими словами, теневые доходы в любом случае кем-то присваиваются. Только присвоение это происходит не на общественном (государство, корпорация), а на приватном уровне — в личный карман коррупционера.
Все то, что государство не берет, тут же становится объектом присвоения отдельными должностными лицами.
Таким образом, все, что в рамках коррупции присваивается в индивидуальном порядке, оказывается недополученным на коллективном уровне. Главное, что страдает в результате — общественное благо. В лучшем случае это выглядит как «бедная страна богатых людей». Однако в действительности на первом плане остается именно бедность. Неудивительно, что даже несмотря на достаточно высокий уровень личного достатка (не в последнюю очередь благодаря участию в коррупции), некоторые респонденты ощущают, что живут в целом в достаточно бедной среде. Оценка ущерба, наносимого коррупцией государственному бюджету, в глазах ряда респондентов выглядит поистине катастрофической:
Бюджет не получает девять миллионов из десяти.
На уровне частных корпораций дело может обстоять не столь катастрофично, особенно в условиях экономического роста. Речь здесь скорее идет о недополученной прибыли. Однако эта недополученная прибыль крупных «белых» компаний в свою очередь не попадает и в налоговые отчеты, а следовательно, государство не получает средств, которые могли пополнить общественное богатство. Более того, по мере роста недополученной прибыли бизнес может вовсе отказаться от инвестиций. «Важнейшие условия функционирования нормального бизнеса — это надежность и долгосрочность. А коррумпированный характер сделки порождает неопределенность, которая непременно скажется на стиле делового поведения частных компаний. Трудности могут возникнуть даже в том случае, если тендер выигрывает наиболее эффективная компания. Сама коррумпированность сделки может заставить компанию выбирать только краткосрочные проекты»[30].
По мнению наших собеседников, работающие в России предприниматели оценивают инвестиционный климат в стране как крайне рискованный. И даже в краткосрочной перспективе это не может не вести к сокращению инвестиций, отказу от долгосрочного планирования в пользу ситуативных решений.
Один европеец, который работает в России, открыл бизнес, пришел ко мне и сказал:
«Я тебе просто сообщаю, Саша, что я уезжаю из России, я не могу здесь работать».
— Скажи, в чем дело?
— Понимаешь, я корова: я хожу, мычу, меня нужно доить. Будут доить, будет молоко, сметана, сливки, их можно сделать — это хорошо. Можно сделать сегодня, завтра, через год. Можно сделать так, чтобы я родил теленка, тогда будет стадо. Но если меня сегодня зарезать, чтобы покушать, то корова сгниет.
На это дело очень хорошо ответила IKEA в свое время, когда они сказали: «Извините, у нас нет денег на взятки, поэтому новых магазинов мы открывать не будем».
В стране есть реальные люди, которые что-то создают, например металлургические заводы. Общий ежегодный оборот этого сектора российской экономики составляет полмиллиарда долларов. Это средний бизнес. Но сейчас у каждого из них либо несколько уголовных дел, либо им говорят сверху: «Вас еще не купили?» Либо, допустим, они находятся в войне с властями какой-нибудь губернии.
Таким образом, будучи сама порождением сверхприбыли, коррупция начинает убивать все, что эту сверхприбыль приносить не способно, — в первую очередь производства и наукоемкие отрасли экономики. Зато коррупция совместима с торговлей, сверхкрупным бизнесом, построенным на эксплуатации природной ренты.
Наши собеседники, по воле судьбы имеющие непосредственное отношение к коррупционному порядку, вовсе не оправдывали его существование.
Я считаю все проявления коррупции одинаково опасными, поскольку это системное явление.
Только один из респондентов без каких-либо наводящих вопросов заявил, что видит в коррупции позитивные черты.
Есть понятие такой реальной благодарности, что любая работа должна быть оплачена. К этому я отношусь достаточно нормально и считаю, что если человек от какой-то процедуры может получить большую выгоду, то это может быть, как в старые русские древние времена — десять процентов, в общем, такой реальный вклад во что-то, десятина. Цель оправдывает средства, вопрос решается действительно легче, лучше, быстрее, проще, без нервотрепки.
Другой вариант даже не оправдания, а скорее объяснения ситуации и смирения с ней связан с восприятием разгула коррупции как закономерного и неизбежного для переходного периода (известная дискуссия о транзитивных экономиках развивающихся стран). Дескать, молодой российский капитализм нуждается в первоначальном накоплении капитала, а достичь этого исключительно законным путем невозможно. Вот и возникает коррупция — как один из инструментов формирования огромных состояний отечественных капиталистов.
Коррупция в России, по мнению наших собеседников, на самом деле устраивает и многих на Западе. Это связано со стереотипами восприятия нашей страны в глазах зарубежных партнеров, как в целом опасной и плохо развитой, где коррупция — лишь одна из многочисленных бед, еще один риск, с которым приходится считаться. Но если коррупционные издержки не выходят за определенные границы, если прибыль в итоге получается, с русской коррупцией можно смириться. И уж точно не иностранным предпринимателям вести с ней борьбу в чужой для себя стране.
Отношение Запада к России никак не поменялось. Мы для них в любом случае — черная дыра, где ходят медведи по улицам, где пьют водку, носят круглый год шапки-ушанки и так далее. Туда, в Россию, кто-то рискнул инвестировать деньги, и оттуда пришла прибыль? Слава Богу! Отлично! Все хорошо! Чего там при этом и как, Запад не интересует. Как их деньги тут распилили, куда они пошли, на подкуп каких чиновников — не столь интересно. Да, время от времени разгораются скандалы. В последние годы с «Сименсом», с «Мерседесом», с «Икеей» были очень большие скандалы. Ну поснимали менеджеров, выплатили штрафы, каждый в своем государстве. Все ладно, забыли, замяли. Никого это не волнует.
Иначе сформулированы претензии респондентов к отношению к коррупции со стороны российского государства.
Нашей политической системе на это просто наплевать.
Представители российского бизнеса допускают, что государство заинтересовано в коррупции, так как благодаря процветающему взяточничеству чиновников у власти «снимается проблема с тем, как кормить всю эту армию». Государство воспринимается как внешняя сила по отношению к бизнесу, обществу, простому человеку с их проблемами и заботами. Налоги взимаются, таможенные пошлины платятся, бюджет собирается (в основном за счет эксплуатации ряда сырьевых монополий), дефицит невелик. С этой точки зрения «государства нет», оно находится где-то в другом мире, по отношению к которому рядовой налогоплательщик невольно чувствует себя иностранцем.
Что же касается того реального мира, в котором живет большинство россиян, то в нем вместо государства есть чиновники, которые берут взятки, участвуют в откатах, практикуют распилы.
Легче всего пределы коррупционной среды обнаруживаются на конкретных людях. Просто в стране есть такие люди, которые во всем этом не участвуют: не берут и не дают, не вымогают и не предлагают. М. Аткинсон подчеркивает, что никакие демонстративные меры по борьбе с коррупцией не заменят вытесненный ныне на периферию публичных дискуссий этический аспект[31]. Только после закрепления этического дискурса становится возможной антикоррупционная риторика, основанная на «интегративности, отчетности и транспарентности»[32].
[1] Статья написана в рамках научно-исследовательского проекта «Особенности неформальных отношений в экономической и социальной сферах народного хозяйства» (Договор № 1-04/2011 ВТК от 15 апреля 2011 г.), проведенного Центром методологии федеративных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы (РАНХиГС). Беседы устраивались с хорошими знакомыми или знакомыми знакомых в неформальной обстановке (как правило, в ресторане или кафе), когда можно было говорить о том, что думаешь, а иногда о том, о чем думать не хочется. Единственным критерием отбора стало наличие некоторого изначального статуса респондента, позволяющего ему не только наблюдать за коррупционными действиями, но и принимать участие (или осмысленное неучастие) в реализации тех или иных коррупционных схем. Всего взято восемь развернутых интервью со следующими руководителями:
Наши собеседники занимают верхний уровень управления, многие из них самостоятельно принимают решения о многомиллионных сделках, многократно пересекаются как с партнерами по бизнесу, так и с госслужащими и по праву могут рассуждать о коррупционных реалиях современной России.
[2] Векленко С. В. Коррупция как объект уголовно-правового воздействия // Вестник Воронежского института МВД России. 2011. № 2. С. 114–118.
[3] См., например: Anjaria, J. S. Ordinary states: Everyday corruption and the politics of space in Mumbai // American Ethnologist. 2011. Vol. 38. No. 1. P. 58–72. Ferreyra-Orozco, G. Understanding corruption in a State Supreme Courte in Central Mexico: An Ethnographic approach // Human organization. Vol. 69. No. 3. P. 242–251. Hasty, J. The pleasures of corruption: Desire and discipline in Ghanaian political culture // Cultural Anthropology. 2005. Vol. 20. No. 2. P. 271–301. Maria de, W. Why is the president of Malawi angry? Towards an ethnography of corruption // Culture and organization. 2010. Vol. 16. No. 2. P. 145–162.
[4] Zipparo, L. Encouraging public sector employees to report workplace corruption // Australian Journal of Public Administration. 1999. Vol. 58. No. 2. P. 83–93. P. 83.
[5] Причина может быть и в самом концепте «коррупция», отличающемся неопределенностью и неоднозначностью: «Споры вокруг определения коррупции иногда оцениваются как сугубо умозрительные. Существует мнение, что проблема четкой дефиниции в данном случае носит надуманный характер, поскольку в обычном, повседневном дискурсе всем и так очевидно, о чем идет речь, и исследователи лишь запутывают существо вопроса пестротой определений». См.: Леонтьева Э. О. Восприятие коррупции в стереотипах массового сознания россиян // Полития. 2010. № 1. С. 45–51. С. 46.
[6] «Распространено мнение, что коррупция напрямую ассоциируется со взяточничеством. Так, еще в конце XIX века русский ученый И. П. Липранди писал об этом следующее: «То, что у нас подразумевается под словом “взятка”, у других европейских народов буквально называется: лихоимство, подкуп, совращение, вымогательство, корыстолюбие. Например, на французском — corruption, extortion; на немецком — bestechung, erpressung; на английском — bribery, extorsion». Липранди И. П. О взятках, взяточниках и доносчиках. Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1870. С. 1; цит по: Лукин Н. Н. Проблема коррупции: вопросы методологии // Философия права. 2010. № 4. С. 50–53. С. 51.
«Взятка — явление не только древнейшее, как проституция, но и такое же непременное и вечное. И как каждое вечное, она носит одежду своего времени и меняет ее, когда приходят новые времена» — Кирпичников А. Взятка и коррупция в России. СПб.: Изд-во «Альфа», 1997. С. 26.
[7] Барсукова С. Ю. Неформальная экономика. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2009. С. 208–209. Роуз-Аккерман С. Коррупция и государство: причины, следствия, реформы / Пер. с англ. О. А. Алякринского. М.: Логос, 2003.
[8]обмен и услугу, — он замечает, что коррупционная составляющая возникает, когда фактическая услуга замещается более древним отношением дара или обмена, предполагающим ответное вознаграждение или благодарность. См.: Сатаров Г. А. Как измер[8] Г. А. Сатаров иначе подходит к этому выводу. Анализируя три типа отношений — дар, ять и контролировать коррупцию // Вопросы экономики. 2007. № 1. С. 4–10. С. 27
Тем самым стирается посредническая роль чиновника как агента услуг, предоставляемых другим лицом, и отношения переводятся в разряд частных, как если бы независимых, сделок. Пожалуй, одна из наиболее распространенных форм бытовых коррупционных отношений, о которых в первую очередь и ведет речь Г. А. Сатаров, это коррупция вежливости (polite corruption), или коррупция дара. См. о ней: Ekpo, M. U. Gift-giving and bureaucratic corruption in Nigeria // Bureaucratic corruption in sub-Saharan Africa: Toward a search for cause and consequences / Ed. by M.U. Ekpo. Washington, DC: University Press of America, 1979. P. 161–188.
[9] Anjaria, J. S. Ordinary states: Everyday corruption and the politics of space in Mumbai // American Ethnologist. 2011. Vol. 38. No. 1. P. 58–72. P. 61. Fleming, P., Zyglidopoulos, S. C. Charting corporate corruption: Agency, structure and escalation. Cheltenham: Edward Elgar Pub., 2009. P. 4. Harrison, E. Corruption // Development in Practice. 2007. Vol. 17. No. 4/5. P. 672–678. P. 673.
[10] Роуз-Аккерман С. Коррупция и государство: причины, следствия, реформы / Пер. с англ. О. А. Алякринского. М.: Логос, 2003. C. 120, 148.
[11] Барсукова С. Ю. Неформальная экономика. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2009. C. 209.
[12] Fleming, P., Zyglidopoulos, S. C. Charting corporate corruption: Agency, structure and escalation. Cheltenham: Edward Elgar Pub., 2009. P. 6–7.
[13] Atkinson, M. M. Discrepancies in perceptions of corruption, or why is Canada so corrupt? // Political Science Quarterly. 2011. Vol. 126. No. 3. P. 445–464. P. 447.
[14] Sampson, S. The anti-corruption industry: from movement to institution // Global Crime. 2010. Vol. 11. No. 2. P. 261–278. P. 267.
[15] Радаев В. В. Можно ли побороть коррупцию в сфере образования? // Экономика образования. 2007. № 1. С. 62–63. C. 62.
[16] Кирпичников А. Взятка и коррупция в России. СПб.: Изд-во «Альфа», 1997. C. 181.
[17] Барсукова С. Ю. Неформальная экономика. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2009. C. 212–213.
[18] Oluwaniyi O. O. Police and the institution of corruption in Nigeria // Policing and society: An International Journal of Research and Policy. 2011. Vol. 21. No. 1. P. 67–83. Vigneswaran D. V. Incident reporting: A technique for studying police corruption // Policing and Society. 2011. Vol. 21. No. 2. P. 190–213.
[19] Punch, M. Conduct unbecoming: The social construction of police deviance and control. London: Tavistock, 1985. P. 14.
[20] Кирпичников А. Взятка и коррупция в России. СПб.: Изд-во «Альфа», 1997.
[21] Подобные трудности в строительном бизнесе не удивительны, поскольку он традиционно в большинстве стран занимает первое место по числу разнообразных коррупционных сделок и откатов. См.: Goldie-Scot, H. Briefing: Corruption in construction in developing countries // Proceedings of the Institution of Civil Engineers-Municipal Engineer. 2008. Vol. 161. No. 4. P. 211–213. Jimenez, F. Building boom and political corruption in Spain // South European Society and Politics. 2009. Vol. 14. No. 3. P. 255–272. Snaith, M. S., Khan, M. U. Deleterious effects of corruption in the roads sector // Proceedings of the Institution of Civil Engineers – Transport. 2008. Vol. 161. No. 4. P. 231–235.
[22] Skinulis, R. The kickback boom and how to fight it // Canadian Business. 1991. Vol. 64. No. 11. P. 78–81.
[23] Новак Б. Взятка и откат. СПб.: Питер, 2008.
[24] Ledeneva, A. From Russia with blat: Can informal networks help modernize Russia? // Social Research. 2009. Vol. 76. No. 1. P. 257–288.
[25] Глинкина С. П. Феномен коррупции: взгляд экономиста // Новая и новейшая история. 2010. № 4. С. 3–17.
[26] Сатаров Г. А. Как измерять и контролировать коррупцию // Вопросы экономики. 2007. № 1. С. 4–10. С. 6–7.
[27] Ledeneva, A. From Russia with blat: Can informal networks help modernize Russia? // Social Research. 2009. Vol. 76. No. 1. P. 257–288. Р. 270.
[28] Atkinson, M. M. Discrepancies in perceptions of corruption, or why is Canada so corrupt? // Political Science Quarterly. 2011. Vol. 126. No. 3. P. 445–464. Р. 454.
[29] Наши собеседники не акцентировали внимание на четвертом, не менее обсуждаемом в академической среде, последствии — несправедливом перераспределении доходов и росте социального неравенства. См. Soliman, H., Cable, S. Sinking under the weight of corruption: Neoliberal reform, political accountability and justice // Current Sociology. 2011. Vol. 59. P. 735–753. Р. 738.
[30] Роуз-Аккерман С. Коррупция и государство: причины, следствия, реформы / Пер. с англ. О. А. Алякринского. М.: Логос, 2003. С. 41.
[31] Atkinson, M. M. Discrepancies in perceptions of corruption, or why is Canada so corrupt? // Political Science Quarterly. 2011. Vol. 126. No. 3. P. 445–464. Р. 460.
[32] Sampson, S. The anti-corruption industry: from movement to institution // Global Crime. 2010. Vol. 11. No. 2. P. 261–278. Р. 272. Sohail, M., Cavill, S. Accountability to prevent corruption in construction projects // Journal of Construction Engineering and Management. 2008. Vol. 134. No. 9. P. 729–738. Р. 737.