Журнальный клуб Интелрос » Плавучий мост » №1, 2014
Родился в 1966 г. в Красноярске. Учился на филологическом факультете Красноярского университета. С 1999 г. служит православным священником. Стихи выходили в различных изданиях в России и за рубежом, переведены на итальянский, французский, английский, польский, словацкий.
Автор восьми книг стихов, двух книг церковной публицистики.
Лауреат Премии Андрея Белого. Живёт в Москве.
Непарный носок, обнаруженный
при освидетельствовании содержимого
замкнутого компендиума (специальная тавтология)
отработавшей очередной свой цикл
стиральной машины, безгласно
указует самым своим наличием — через отсутствие
(и невозможность вспомнить и установить точно:
отсутствие или исчезновение?..) своей пары —
на строго отлаженный, бесшумно
и неуклонно совершающийся, непередаваемо ясный
и предельно неизъяснимый божественный (не инфернальный:
инферно не творит законов, как не
творит вообще ничего благого; лишь снова
и снова создаёт, путем сцепок того или иного текучего,
насильственно зафиксированного в своём течении,
нечто сущеобразное: выморочные имитации
вечности из материала времени,
одну за другой, в начале которых,
тут же и сразу, их конец)
закон.
О философия! явлена ли пропажа
носка как воумление
твари, чтоб из силы в силу
восходить к тебе? ты ли,
чтоб пылающий нус нисходил к данности носка и упокоевался
в мягкой живородящей тьме
Богоустроенного? Или сама себе
собою недвижно, флуоресцентно
сияешь ты
в пустоте, а обретение
носка — лишь только к пропаже, и
жизнь наша столь же
непарна и безвозвратна?.. немолчно
выбалтывая, так и не скажешь.
Огромно протяжённая прозрачная тень,
Рифлёно струисто стеклянно
Неслышимо дребезжа
Проплыла, облизывая ржавые стволы сосен.
Канаты неба ослабли,
Упали концами в асфальтовые пучины луж.
Отчего мы так отчаянно хрипло потно
Горячо наждачно
Дышим с тобой во всю
Оставшуюся нам глубину едва ли трети этой разрежённости?
Оттого что мы готовились стремительнo, но опять опоздали
К отплытию ковчега.
Кто первый из команды,
Глядя с бортовой палубы в оптический прицел
На двуединый неподвижный удаляющийся навсегда силуэт,
Бросит в нас камень — «склллленннь» — только в глазах пойдут
Оранжевые зелёные палые
Круги по октябрю.
Слезинка дитятки потинка старика
Имперскою костию резною покатилась,
Басманный суд опричная серьга
И в пьяный летник лето нарядилось.
Пророчьею косматой головой
Взойдет запёкшееся солнце —
Щербатой волчьей ягодой-москвой
Наполнят таз с багровою каймой:
Кипит и варится и пенке всклень неймётся.
Незрячий кесарь ненасытный рот,
Несут в половнике — и ости выбирая
Одышливо и медленно жуёт
Беззубо чавклою слюной перетирая.
Морщинистый меноры свет
И кадыкастых пальцев вины
О даль и ширь о шибболет
Великоросския раввины
Бездонны тени в полстены
Раскачиванье задыханье
И в буквы кровию полны
Червлёных тонких игл вонзанье:
Осиновый имперский тав
Что без гвоздя во шип сколочен
Фарранским жёлтым камнем став
Приотворится скособочен
В глубокоголубой шаббат
В покое лев ягнёнок в славе
И Богоносец — сводный брат
Сняв ношу бережно поставит
Он ни вносил ни выносил
Ему предел земного ада
Границей кармелита был
С Камчатки до Калининграда
вид на осло-фьорд с холма экерберг
здесь кончается
небо
писанное не кровью но гноем
ветер из отверстой, настолько
отверстой человеческой дыры
рушит декорации надувает
паруса парусии
Ты не сможешь не прийти
на такой зов
Пророчество — опасная болезнь —
Воздушно-капельным путём передаётся
И через слух: поближе подойди,
Вдохни его пылающих словес —
И заразишься насмерть, и навек
Себя утратишь!..
Когда пылающий патруль многоочитый
Рассыпался и город оцепил,
И порт блокировал, — как был самоотвержен,
Сообразителен как был и осторожен
Тот, кто, дрожа, тайком, из-под полы,
За треть цены всего и не торгуясь,
В обход сурового указа коменданта,
Билет в Таршиш пророку Йоне продал,
Как сострадателен, брезглив и боязлив.
я только и мог что смотреть
(как всегда бывает во сне — в тягостном
но закономерном оцепененьи: о!
оглянись же! не слышит)
как медленно ты исчезаешь верхом дитя моё
на плечах рыжего великана клёна
шагающего во тьме не разбирая луж
удаляющегося как мерцающий столп
в пустыню осени
утром
я найду его пятипалые следы на асфальте
Когда ты спишь, я тихо дышу, сверху вниз,
По твоему животу (спи-спи; на правый, вот так, повернись бок…),
И вспоминаю историю этого мира, и утраченный парадиз,
И кончик языка слегка помещаю тебе в пупок.
Ямка, не глубже жизни!.. не далее как вчера —
Кисловато на языке, и память судорогой свело —
Ты помнишь? Он в муках родил тебя из моего ребра,
И — не унималось, и Он останавливал, и сочилось вновь,
А я — вот тут перекусил, и перевязал, и от счастья дышал тяжело,
И были капли пота мои как твоя кровь.
Моё чёрное сердце — запиленный старый винил
(Дымный, лёгкий, как бы необязательный джаз,
Бензиновый, неоновый, ванильный тонкий ночной асфальт
Призрачного города, выстроенного на вулкане).
Чтобы винил начал вращаться и звучать,
В него, в лиловую запёкшуюся борозду,
Опускается белая гладкая мерцающая игла
В вышитом бархатном башмачке,
Лодыжка очерчена тонкой серебряной змеёй,
Сапфировая жилка пульсирует сквозь корунд, — игла
Опускается всё ниже,
В средоточие музыки, вынимает своё остриё —
И снова. И сердце, хрипло стуча
Изношенным воспалённым механизмом,
Рождает треснувший, но твёрдый и протяжённый звук, и больше
Не умолкает и не останавливается никогда.
Тридцать четыре толчка ровно (кто бы
Считал их, но их — тридцать четыре),
Тридцать четыре, исполненных слепого щенячьего визга,
Глубокоренной обиды кутёнка,
Топимого в ведре, старающегося выжить,
Отдавливаемого от света, дыханья, млека, —
На тридцать первом он берёт себя в руки,
Сделав над собой неимоверное усилье,
Вспоминает о цели — таран головой барана
Бьёт, собрав в мальчиший костяной цыпастый побелевший кулак
Все эти прозренья, чаянья, неуверенности, мренья,
Дрожанья, дребезжанья, расстроения амплитуды,
В единую точку —
Ещё. И ещё. Тупо, упорно, собрав остатки,
Непреклонно то же самое повторяя. И снова.
И!!!..
Сннннннннова.
Туда, вглубь. Всхлипывая, стараясь
Дальше, выше и глубже. Туда, где
Нет эрогенных зон, нет ни творчества, ни свободы,
Где только багровые пульсирующие корни иггдрасиля,
Только однозначные основы, где почва — туда, выше
И глубже. Вздымается, пульсирует и опадает
Латная железная рукавица,
Усыхает поло, теряет наполненье, взбухает.
Королю штурмовать город
Не привыкать стать. Король — в очередной раз, Небо! —
Уверен в себе. Прежде, видишь,
Чем взять крепость, король взял
В руки себя. Король уверен в победе.
И се! — врата пали.
Крепость извивается, плавится в поту, растворяясь,
Как воск под нагретым лезвием, воскресает —
И плавится снова, в стоне и рыданьи;
В ответном движеньи
Вдавливается в победителя, вбирая
Текущие внутрь армейские подразделенья,
В конвульсии, раз за разом,
Сокращаются, текут и пылают
Донжон и внешние стены,
И твердыня лежит, сдавшись на милость, —
И, пока победитель,
Довольный собой, как филин, ослепший на солнце,
У разверстых влажнокипящих врат празднует победу,
Пока пьянящее вино течёт из бочонков
Потоками в расслабленные солдатские чрева, —
Она, сжав ледяное пылающее сердце,
Безмолвно, беззаветно и твёрдо
Выносит на себе через скрытую, тайную калитку
Свою драгоценность,
Своего навек единственного повелителя и мужа.
