Об авторе: Филолог, литературный критик, поэт. Родилась в 1987 году в г. Камбарке Удмуртской АССР. Окончила филологический факультет Удмуртского государственного университета. Кандидат филологических наук. Работала учителем русского языка и литературы в школе. В настоящее время преподаватель гуманитарных дисциплин в Высшем юридическом колледже. Стихи публиковались в литературном журнале «Луч», в издании «Никуда этот мир не исчезнет… Поэзия Удмуртии. Избранное» (2015), в «Литературной газете» (2016), в альманахе «Решетовские встречи – 2017» (Березники, 2017). Автор двух поэтических книг: «Единственный полюс» (Ижевск, «Шелест», 2015), «Без темы» (Ижевск, «Алкид», 2017). Живёт в Ижевске.

* * *
я бы хотела жить
в чистом заснеженном поле,
в тёмной воде,
в чёрно-белом огромном кадре, где ходуном
ходят деревья,
дышат кони,
шумят шмели,
но никогда не бывает слов.

я бы хотела стать
невысоким холмом,
чтоб никуда не идти и только смотреть:
на звёзды – как они совершают очередной круг,
на облака, идущие в дальний путь,
на движенье травы
и на весеннюю первую землю.

я бы хотела смотреть на это всегда,
ибо
счастлив тот,
у кого в кармане лишь ветер;
чьё время не знает ни прошлого, ни будущего;
чьи мысли превращаются в звуки мира –
воздуха, осени, первой листвы, последней птицы.

* * *
Что хочешь, попроси у февраля:
Исполнится, покуда день в глазницах.
Такая радость – первая земля,
Пиликанье разбуженной синицы,

Осевший снег и где-нибудь вдали –
Холмы, заборы (вот и вся Россия),
Расхлябанные – снова – колеи,
Деревья в прошлогодней амнезии,

Сей чёрно-белый мир. Возьми его
В глухую глубину стихотворений,
Где только свет – и больше ничего,
Где ни предлогов, ни местоимений.

Да будет каждому в конце концов
Немного неба и лесного гула.
И птица с человеческим лицом
В окне моём распахнутом мелькнула.

* * *
Распаханное небо: синева
Шипит и пыжится в июльском гуле,
И пляшут вверх ногами дерева,
Как будто их сейчас перевернули.

А ты себе за здорово живешь
Под струнами высоковольтной вышки,
Где жар большой, переходящий в дрожь,
И нёбо опрокинуто в одышке.

Так выйди в тамбур: вроде как нельзя,
Но закури, когда такая рана…
А за окном – Кичево, да Лудзя,
Да вятские бескрайние поляны.

На самом деле горе не беда,
Любовь не кровь: отмоешься когда-то.
Тебе приснится долгая вода
И медленное месиво заката,

Лицо ребенка, камень и песок,
Засвеченная кем-то фотопленка,
Где вся судьба твоя – наискосок:
Песок, и камень, и лицо ребенка,

И Бог весть что, и, может, ничего –
Ни строчки, ни полстрочки, ни словечка,
И только мозговое вещество
Да горьковатый дым над Чёрной речкой.

* * *
Я – хороший человек.
Надо мною ходит снег,
Подо мною ходят лужи.
У меня большие уши
И большая голова,
Червяки в ней и слова.

Я живу в сырой земле.
Мне не помню сколько лет.
Может, сорок, может, сто –
Не припомню ни за что.

Вот такие вот дела:
Моя мама умерла,
Папа умер, брат и вот
Умер даже черный кот.

Умер кактус на окне,
Умер всадник на коне,
И, облобызав стакан,
Умер рыжий таракан.

Умер дядька, умер дед,
Умер целый белый свет.
В синем небе Бог погас:
Богу ведь нельзя без нас.

Но неведомая сила
Горе-Бога воскресила:
То ли воля мировая,
То ли Ум какой – не знаю.

Бог присел над облаками,
Пораскинул Бог мозгами
И на счет «четыре-пять»
Стал он всех нас возвращать:

Маму, папу, брата, кошку,
Круглый кактус на окошке,
Всадника, его коня,
Наконец, вернул меня,

Таракана с пауком,
Рыбку, птичку с хохолком,
И улитку ахатину,
И другую животину.

Так, на день седьмой творенья
Всех вернул без исключенья!

* * *
Дотронешься до альвеол – и вот
Огромный мир, пульсирующий прочно,
В тебе проснётся – воздухом широт
Продует сердцевины кровоточин,

И в слякотных пустотах бытия,
Где Бог и ветер суть одно и то же,
Себя найдешь – и выйдешь за поля –
В просвет нехоженый и неотложный.

* * *
Писать, короче, надоело
На элегический манер.
Заняться бы каким-то делом –
Пойти в портные, например,

А лучше – в дворники: до ночи
Мести отчаянной метлой
И думать: мир хоть и не очень,
Но всё же – не совсем плохой:

Немного грубый, в меру грязный,
Чуть-чуть похожий на сортир,
А уберёшь – и как-то сразу
Такой приличный Божий мир,

И ты в нём – тоже ничего так:
Стоишь себе под нос метёшь,
И, в общем-то, на идиота
Как будто даже не похож.

* * * 
Когда на себя посмотришь, «в конце концов,
Каким некрасивым стало мое лицо», –
Подумаешь, и под глазами темным-темно.
Потом отвернёшься от зеркала – в окно.

В окне ничего не меняется: лопухи
Врастают в заборные трещины и позвонки,
Грядки стоят, как вкопанные, – с цветами.
Когда-то всё это будет твоими стихами.

Скажешь: «Беда и вовсе невелика:
Я – человек, вместилище языка,
Времени, всевозможных причин и следствий.
Комната с видом на лето – моё наследство».

Если ты выйдешь весь, то прольёшься звуком,
Станешь на миг светлым Господним слухом,
Бабочкой-невеличкой в Его руке,
Солнечным ветерком, огоньком вдалеке.

* * *
Перелистаешь дни и выпорхнешь из плена
Сухих календарей, настраивая слух.
И пару-тройку строк уронишь – и мгновенно
Вернёшься в бытие, где тишина и звук –
Все переплетено и воедино слито.
И нет ни времени для горя, ни причин.
И так останешься – твердить свою молитву
Скупую. И когда она горчит,
То на душе куда светлей и слаще,
Куда бессмертнее и ближе до небес.
И сам себя воистину обрящешь.
И вымолвишь: воистину воскрес.

* * *
Не знаю, что ты расскажешь.
Не знаю, что пропоешь.
В мире, большом и влажном,
Плавает рыба-ложь –

С кусачими плавниками,
С трезубцем вместо хвоста.
А ты говоришь стихами.
Светится в них Красота.

И вся эта наша прозрачность –
По струнам бежать налегке,
Как будто пошёл наудачу
Бога искать в трухе.

И даже нашёл. И заплакал,
Когда остыла зола, –
После войны в Ираке,
После всякого зла.

Нашел в такой глухомани,
Куда не заходят волхвы,
Где ангелы не шалманят,
Где нет никакой синевы

И где ничего не расскажешь
Про чью-то основу основ.
Где если и станет страшно,
То только от собственных слов.

Рембрандт

И вот зима. И вот зима настала.
И вот зима настала: Боже мой.
Короткий свет Казанского вокзала.
Дверь тамбура, заляпанная тьмой.

И только вспышки: ангелы играют
В такую беспощадную пургу,
Где то и дело за кого-то умирают
И тут же воскресают на бегу.

Так думаешь: почти необратимы
Последствия сырой густой зимы,
Поскольку ангелы живут в картинах –
На линии, где свет растет из тьмы.

Так чувствуешь себя, когда за ними
Идёшь один – то в горе, то в любви,
Когда на всё как будто не своими
Глазами смотришь, полными земли.

* * *
Снова – поля да склоны,
Словно сбиваешься с ног.
Лето в окне вагона.
Мир – до чего высок.

Боже, куда я еду,
Как это всё объяснить? –
Праздновать ли победу
Или любовь хоронить?

Так вот забудешься всуе,
Падаешь в сон-траву.
Слишком легко рифмую.
Слишком беспечно живу.

Ходят во мне деревья,
Стонут во мне провода,
И отступает время –
Кажется, что навсегда.

Кажется, долго я буду
Ехать, скрипеть пером,
Верить в какое-то чудо,
Чуять его нутром,

Плыть под звездой Водолея,
Чёрную штопать дыру.
Будто бы не постарею.
Будто и не умру.

* * * 
Когда глаза становятся прозрачней
Воды и неба, то в картинной галерее
Ты замираешь у полотен Босха
И Брейгеля и говоришь Ван Гогу:
«Прости меня», – и далее по тексту,
Который выше этих самых строк, –
«За то, что я помочь тебе не смог»,

Поскольку жизнь – огромное смотренье
И всякий профиль – это угол зренья,
Сплошная сумма темноты и света,
Но, знаешь, рано быть тебе поэтом.

Ещё ходи, слова ищи в траве,
Свои переиначивай пределы,
Единый спектр раскладывай на две
Большие части, ибо чёрно-белый

Глядится мир в открытое окно –
Глубоким первородным потрясеньем
И звёздное расшатанное дно
Сквозит в любом твоём стихотворенье.

И, значит, можешь всё преодолеть –
И злую жизнь, и никакую смерть,
Пока тебя хранит Иероним,
Пока на ощупь, но идёшь за ним.

Эвдемония

Свет – невечерний, встречный.
Музыка из-под колес.
Жизнь хороша и вечна,
Третьего – если всерьёз,

Если на самом деле, –
Третьего не дано.
Вон, у реки-колыбели
Медленное дно.

Дышишь родимым небом –
Серым сплошным веществом.
Господи, мне бы, мне бы –
Мне бы вообще ничего.

Здравствуйте, дорогие
Будда и Демокрит,
Вести с полей – плохие
(Радио так говорит).

Там – взрываются башни,
Там – города в огне.
Господи, как мне страшно –
Стыдно, короче, мне.