Об авторе: Родилась и живет в Москве. Работала художником, дизайнером, редактором, переводчиком и кем-­то еще. Стихи опубликованы на порталах «Полутона», «Белый мамонт», в альманахах «Унисон», «Вещество», журналах «Новая реальность», «Новая юность». Автор книги «Небо на языке».

* * *
Глина течёт по рекам,
просит сделать её человеком,
на ноги поднять, голову отрастить.
Встаёт и спрашивает: как быть?

Сам себе учитель, сам себе господин,
не оглядывайся, не спрашивай,
всё твоё вчерашнее, земноморское –
корка чёрствая.

Сила течёт по нитям,
тело – мельница золотая –
заново отрастает
и перемалывает меня.
Сила мгновенная или длительная,
какая разница!
Времени хватает.
Крутится-вертится-мелется…

Тело –
примерила, оставила.

* * *
Каплей запрятавшейся в реку
чувствую: время моё полдень.
Свет осязающий человека
словно рука слепого…

Лодкой лежащей в тени ивы
на берегу глубины длинной –
плотью единой и терпеливой
выгну сухую спину…

Слух барабанный водой полон.
Вся моя глина – реке берег,
только и знает он что волны
омуты и мели.

Не отлепить от воды землю,
не отличить от себя древа.

Богом объято моё зренье,
щурит меня дремлет…

Мир – терракотовый плод зрелый,
делим его делим…

* * *
Расправлен день,
растянут на ветру,
отвязана высокая вода…
Подвинут землю пальцем и сотрут,
достанут завтра новую со дна.

Но неразрывен мир и отнесён
туда куда притянуто лицо –
смотреть в пустыню испокон времён,
смотреть её необозримый сон.

Пока ты смотришь – кобальт и коралл,
не тусклый сурик вечером ночлег.
Пока ты это море не проспал
и камень смертный будто человек…

И дальше камень пущенный в обход
кривую сушу к небу донесёт.

* * *
Выходишь ты и видишь – полон сад,
вернёшься ты и видишь – дом как лес
растёт и сам себя перерастает,
устало небо лить и нависать,
и полоскать сырыми полосами.
Ты мокнешь и стоишь на метке „здесь“,
а сдвинешься – не уловить сетями.
Но всем ветвям назначат адреса,
и каждая травинка сетью станет
ловить своё. Так вязок перевод,
что языкам у воздуха учиться.
Перчатками касаешься всего –
предчувствуя что вот оно случится,
достанешь руку различить где жесть,
где зелен сад живого разговора,
дотронешься до дерева – ты есть…
Под стенами колодца светового
висят и бродят жесты и листва…
Жестоко то что видится жестоким,
и в каждом наждака и в каждом льва…
а кожа лип исполнена родства.
Как лестница спустился с неба тополь,
и топчутся ненужные слова.

* * *
Потом слова пошли по головам,
А накануне гладили по шерсти,
Им толкованье – отголосок смерти,
И горловая музыка – сперва,
Легко ей быть, закинутой легко
На потолок неведомого света…
И где-то в звуке сдвиг,
И где-то…
И ты ведома музыкой такой,
Вросла в неё рукой
И впелась в русло…
Древесный гул, свисающий, как люстра,
И голос обнимающих стволов –
Где дерево баньян о сто голов,
Разросшийся в таинственное чувство,
И в каждом горле синевою густо,
И в каждом горле не хватает слов…

* * *
Ветер ощупью проходит,
По стене горбатой шарит.
Ничего не происходит,
Ничего не помешает
В ширину дневного света
На весу держаться птицам
И качаться незаметно.
Только воздух заострится,
И проступят, словно тени,
На подкладке неба белой
Ореолы запустенья,
Зимней сырости и мела.
Ничего не заслоняет
От идущих мимо окон,
Ничего не заменяет
Одинокость.
Только сделаются едче
Все изъяны и щербины,
Нежные и человечьи.
И ничем неизгладимы
В разобщающихся стенах
Эти шорохи и трески,
Этот холод постепенный,
Эти сохнущие фрески…

* * *
Вот бы самой загадать и выбрать,
пойдёшь ли напра-налево – как в сказке сказывается…
Полудня лоснится угловатая глыба,
птицы наверху захлопываются и распластываются.
На середину улицы – туго, словно идёшь по дну –
выберешься, смотришь: чайки апрельско-майские,
впутавшиеся в голубизну,
купное у них чародейство, таинство.

Горла их – горны, музыка им подстать,
крыльями гнутый воздух упруг и густ.
Ах, эта мускулистая высота
и существование наизусть!
Это тебе не оторви да брось –
с картою рек в груди, с компасом в голове,
хоть и почти бумажная снасть и кость,
чтобы легко носить её, не жалеть.

Ноги твои тряпичные – раз и два –
всё твоё человеческое выбирает близь,
верит в миры, картонные до нутра…
Но эти птицы, откуда они взялись?
Всё в тебе электрическое не твоё –
по водам, по воздуху, наобум
чайки ли, гуси-лебеди, белый шум,
ты ли, уловившая эту нить –
что-то такое во сны твои звонит,
что-то тебе сигналит, свистит, поёт,
тянет вперёд по линии силовой,
остальное стелется трын-травой…

* * *
Всю ночь притворяться спящей, ко сну
отходить – и никак никакого сна не коснусь,
никакого дна илистого, заросшего заблуждениями,
онемениями, анемонами, анемиями, анестезиями.
Что же ты, Анастасия,
не сносить тебе имени!
Никакого сна нету вовсе. Да ты знала –
это признаки полёта, а днём
мы их не берём в расчёт и
разбредаемся в сорочках имён,
данных напрокат:
крестильных, ночных, похоронных,
чтобы делать вид, что спим,
а самим летать, висеть над верхами,
по запазухам неба искать
Божьего пуха и воздуха –
Он видит нас насквозь,
мы и есть этот воздух,
который становится самим собой,
самим собой и снова…
его не поменять ни на что другое,
если нет ничего другого…

* * *
Вдохнув забываешь выдохнуть
уловленное насквозь
в тебе остаётся дикое
живёт в тебе на авось
Рассматриваешь внимательно
как пристальна слепота
как перисто-осязательны
вплотную впритирку там
сочатся туманом зрения
прохладные облака
и день замерев над временем
не хочет тебя искать

Вовсю обрастая нервами
и кровью лесной густой
себе не видна ты первая
воссоздана из пустот
руками листвы и ливнями
их линзами их чутьем
зеницами их звериными
в матерчатый панцирь имени
в благое Ничто Ничьё

* * *
Сорвали звуки голоса,
За рамой в подлиннике вечер,
До ночи ровно полчаса,
А мысли, как автоответчик,
В соседстве множества пустот,
И не пускающих, и льнущих.
Пчела незаполнимых сот
Кроссворда сотворяет гущу
И поднимается, скользя,
И люстры навещает завязь,
И мыслям говорит: «Нельзя.
Из грусти мёда не составить».

* * *
Земля сухих веток царапает лицо
и оставляет на краю света
в конце концов,

всё, что выросло, уносит ветром,
сбивается в шар, качает головой:
Не головой тебе решать, ни боже мой,

не разберёшь ты этот сор,
солому мыслей, дикий бред, бурелом,
на самом деле тебя нет,
встреченная потом…

Не перечень черт,
не перченый язык,
а прочерк ветра – вжик!

Сочиняй себе кожу, если хочется,
и остальные признаки присутствия.

Что коснулось, мазнуло, наплыло на тебя,
наполнило, исчерпало, спуталось,
напророчило,

зарастает чёрной шерстью ветра
и едет всюду без билета…

Становится всем прочим…

* * *
Проходят мимо медленные края
как снег и лёд как стадо былых коров

Вот человек и форма его изъян
он сам себе не свет не кров
он стар он медленно через край
его затягивает ведёт несёт
он астронавт изучает рай
который Марс и который год
который месяц или Луна
и этот город его теснит

Ступает еле касаясь дна
на лунный грунт и потом плывёт
Он не в себе он ни свой ни твой
он оттиск света ушедший в тень
в небесный строй

Он все бы мог тебе объяснить
но человеку не до людей