(1919–1986)

Забалтываться непристойно

7 мая 2019 года отмечалось 100-летие одного из самых крупных поэтов России – Бориса Слуцкого. Наследие его огромно но далеко не изучено и не востребовано ни обществом, ни поэтическим цехом. И напрасно, поскольку ценнность его поэтики не столько в том, что он «едва ли не в одиночку изменил звучание русской поэзии» (И.Бродский), сколько в незыблемости мировоззренческих установок: служение добру, милосердию, справедливости, борьба с мировым злом. А ведь сегодня, когда мир столкнулся с явлениями массового расчеловечивания, что может быть насущнее.
Впрочем, круг его тем необычайно широк. Одна их них, к которой Слуцкий возвращался на протяжении всей жизни, тема его ремесла – поэзии, ее тайн, значения, судьбы поэта. Широко известны строки:

или

или

или

или

Из таких стихотворений можно (и нужно) составить хорошую книгу для тех, кто хочет прикоснуться к тайнам ремесла, ощутить тяжесть и ответственность ноши Поэта.
Эта публикация, продолжение этого разговора – стихи-размышления о поэзии, о судьбе поэта. Она составлена из стихотворений малоизвестных или публикующихся впервые (отсылка на источник в сноске). Выражаю благодарность за помощь в подготовке текстов Илье Фаликову.
Стихи, публикующиеся впервые: источник – РГАЛИ, Фонд 3101, ед. хр. 19.

* * *
Со мной случилось происшествие:
стихотворенье написал.
Но будущее, не прошедшее
в стихотвореньи описал.

Не то, что слышано и видано
или имеется в виду,
а то, что будет людям выдано,
по карточкам
………………..в раю, в аду.

Я не описывал – догадывался,
не понимал, не разумел,
а попросту – лавиной скатывался,
обвалом по горам гремел.

Наморщив желтенькие лобики,
укутав кадыки в кашне,
сторонники нормальной логики
присматриваются ко мне.

* * *
Одаренность сквозь высокопарность
пробивалась с большим трудом,
антитез пробивая раздор
и в чащобе метафор копаясь.

Нет, барокко – для умных голов.
По уму, по весу, по росту –
мне бы чтобы прямо и просто.
По порядку. Без лишних слов.

Говорят, называют этот
метод, что подтянут и чист, –
классицизм.
Значит, я классицист.
Потому что за этот метод.

* * *
Где-то на перекрестке меж музыкой и наукой,
поэт, ищи поэзию,
…………………….выкликай, аукай!
Если этот поиск
…………………….тобой серьезно начат,
следующее правило
…………………….следует заучить:
стих не только звучит.
…………………….Обязательно – ЗНАЧИТ
Стих не только значит.
…………………….Необходимо – ЗВУЧИТ.

* * *
Цепляюсь за слежавшийся,
…………………….сложившийся,
служивший многим людям оборот.
Я поверну его наоборот,
и он, привычной тяжести
…………………….лишившийся,
ввысь воспарит и ринется вперёд.

Перемываю тот отвал,
где руды многократно промывали:
а вдруг найдётся нота громовая
та, что никто нигде не издавал, –
пойдёт волною, берега смывая,
и убивая только наповал.

Язык! Его же – не изговорить.
Слова! Им нет числа,
…………………….как звёздам в космосе.
Не шумной новизной –
…………………….блаженной косностью
хочу я свой напиток заварить.

Пусть люди не ошеломляясь пьют,
а узнавая и припоминая.
О, связь столетий,
…………………….спайка временная –
её и по глоточку узнают.

* * *
Столкновение точек зрения:
точки с точкой – подумать только!
Это точечное столкновение
пережить надлежит мне стойко.

Зрю не так, как зрят по соседству,
в околотке, в участке,
но учиться – устало сердце,
нет, не хочется обучаться,

нет, не хочется переучиваться,
и привычнее перемучиться.

* * *
К сорока годам при поэтах
остается два-три напева
перепетых, даже запетых, –
два оттенка боли и гнева.
И еще – мажорная нота,
персональный День Победы.
Остальное – просто длинноты,
что запеты и перепеты.*

* * *
Скамейка в Доме Творчества,
рай для спины и зада, –
этим наверно кончится
вся твоя Илиада,
ставшая хитроумной
крученой Одиссеей,
длящейся и доселе.*

* * *
Популярные книги – без математики –
Заболоцкий читать любил
об Антарктике, о Галактике,
самоучкой степенным был.
Он докапывался до первоосновы,
прорабатывал, изучал,
не разбрасывался, снова и снова
доставал, мудрил, замечал.
С Циолковским переписывался,
узнавал у него, как дела
в небе, том, куда он вписывался,
словно эллипс в створку угла.

Он читательским письмам радовался,
редким, правда, сердечным зато,
и, конечно, про славу догадывался,
про грядущую. Как и что.
Книги он покупал очень редко
(указав на полку рукой):
– Что мне, Тютчева выбросить, детка,
ставить некуда, дорогой, –
и гордился картиной Рокотова,
и показывал мне не раз,
и боялся только рока того,
что его временами тряс.
Он семью свою обеспечил.
Он два тома грузин перевел.
Он свой ранний светлый вечер
за рабочим столом провел.*

* * *
С уважением! Какие люди
мне подписывали! – приношу на суд
эту книгу. Яблочком на блюде
уважение не поднесут.
Жизнь среди сражавших и сражаемых
скудно и ответственно я жил.
Уважение мною уважаемых
я заслуживал и заслужил.*

* * *
Из лагерников и фронтовиков
поэзия родная состояла,
и лагерник был мрачен и толков,
а фронтовик – певун и забияка.*

* * *
Выяснением сути дела
занималась поэзия вся.
Мимо тучки медленно плыли.
Рядом тихо цветочки цвели.

Каждый год взрослели на год
девы. Штормы бились в скалу.
Но поэзия сутью дела
занималась и только ей.

Про цветочки и про тучки,
и про скалы, и про дев
в переводах легкие штучки
мы читали, губы кривя.

Наше дело, наша тема,
наше место рабочее – суть
………………………….
………………………….*

* * *
Стойкие новообразования
русского языка,
стойкие, как бараки,
стоящие уже полвека
вроде «и к ним примкнувший»
или вроде «ЗЭКа»,
выдержавшие временнУю
решительную проверку,
вдруг они к нам присохнут,
словно поганый струп?
То-то потомки охнут,
отковырять их – труд.
Все-таки эта распутица,
это распутство словес
………………..забудется.*

* * *
В какую-то стаю слетаются цифры:
не то телефоны, а может быть шифры,
и стая минуту жужжит в голове,
не меньше минуты, а может быть – две.

Я буквы любил, их сложенье в слова,
которые строились, словно Москва
в разумнейшем хаосе, то есть в свободе,
я буквы любил и прообраз их – звук,
а цифры всегда уходили из рук,
в другие, наверное, руки входили.
Есть люди стиха, и есть люди числа.
Не грань меж искусства и ремесла,
другая – понепроходимей граница
меж ними, но ими самими хранится.
К цифири небесной тупа голова,
не смыслю ни уха ни рыла,
зато я слыхал, как не раз и не два
звезда со звездой говорила.*

* * *
Забалтываться непристойно.
Не та судьба,
не те лета.
Нет, непристойно непростое.
Пристойна только простота.
А слово красное, искомое
с таким усердьем и талантом,
обрыдлое, слишком знакомое
торчит в глазах пижоном, франтом.
И даже краткость сокращается,
теряет медленно длинноты,
пока совсем не прекращается.
Ни звука более, ни ноты.*

* * *
Так мне удобней писать, чем эдак:
с этим характером, этой судьбой.
Горд или вежлив, слаб или едок:
так мне удобней владеть собой.
Я только поле для приземления.
Я только кратер для прилунения.
Я только маленькое селение,
где отдыхают большие стихи.
Где они ждут, смирны и тихи,
чтоб из словесной шелухи
высвободиться, вышелушиться,
отпочковаться от меня.*

________________________

* * *
Просто так!
Словно отпуск от логики,
от общественной педагогики
взял
и в щель качусь, как пятак, –
просто так.
Закачусь, засяду, залягу
и оттуда ни взгляда, ни шагу.
Просто буду лежать. Я мастак
отдыхать без идей. Просто так.
Без идей – и людей чтобы мало.
Собеседник? Не более двух.
Чтоб друг друга переливало
дух в дух.
В интервале, в прочерке, в пропуске,
т.е. в отпуске.

Как забывают грамматику

Как забывают грамматику после того, как сдают
седым и гневным грамматикам,
сидящим в приемных комиссиях –
грамматику и математику,
осваивая уют
и подвизаясь, к примеру, в ревизионных комиссиях –

как забывают грамматику. Всю. До слова «глагол».
Всю. До понятия «деепричастие»,
слушая с чувством живого участия
сына, кричащего, что на экзамен пошел,

как забывает грамматику признанный грамотей,
самый отличный отличник,
самое слово «грамматика» написав без затей,
без удвоенья согласных различных –

так и меня позабудут, выбросят из головы,
сдавши меня, как экзамен, сдавши меня, как позицию,
и серебряным гривенником буду звенеть из травы,
чтоб подобрали. Но кто же захочет возиться?

* * *
По давно утвержденной смете
стушеваться нельзя мне никак:
буду жить до самой смерти
и потом года два – в веках.

Года два или три посмертной
славы,
даже лет пять или шесть.
Из веков череды безмерной
у меня такой выдел есть.

Все придуманные обороты,
весь решенный ворох проблем
до угла, до поворота,
а потом исчезнут совсем.

Станут полкой книг неподвижной,
станут строчкой в словаре,
станут мелкой пылью книжной,
розовеющей на заре.

* * *
Профессия не в процветании.
Сомнения или шатания
преобладают.
Нет вождей.
Нет гения или кумира.
Не могут дать поэмы мира
народам мира.
чувств, идей
и лозунгов и формул тоже.
Уже не вызывает дрожи
восторга
музыка стиха
и слово никому не важно.
Поэтом быть уже не страшно.
Профессия слишком легка.

Примечание:
Андрей Крамаренко закончил аспирантуру Челябинского политехнического института. Впоследствии – артист театра Е. Камбуровой, композитор, написавший циклы песен на стихи А. Тарковского, Б. Рыжего, Б. Слуцкого, А. Ивантера. В 2018 г. опубликовал около 300 неизвестных стихотворений Б. Слуцкого, выступил составителем двух сборников его стихотворений : «100 стихотворений Бориса Слуцкого» (БСГ-Пресс) и «Снова нас читает Россия» (ЭКСМО).