Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №11, 2009
Дорогой ядовитый друг Борис!
... Ангина была подлая, долго не отпускала, даже, приступив к труду, чувствовал себя недели три никуда не годным старцем. Во время болезни был заменен и в «Дяде Ване» и в «Плодах». Так как я отказался — по слабости телесной — перебегать от Чехова к Толстому, теперь профессора играет в очередь Кудрявцев. Пока в Ленинград не собираюсь, но, возможно, с конца мая до июля театр приедет на гастроли — тогда насладишься моим обществом до предела. Понимаю так, что, если театр успеет до мая выпустить «Октябрь», то приедем, если не поспеем, то... наоборот.
Пьесу репетируют вовсю, но нескольких картин еще нет — пишутся. Я обязан создать образ английского посла, роль тоже еще не написана (в одной картине) — незначительный, совсем неинтересный эпизод. Завтра вызываюсь на репетицию. Я стал заправским эпизодическим артистом. Это противно, но, зато, на старости лет, не очень утомительно.
Врио директора — у нас А. К. Тарасова! Получается грандиозно! Быстро, смело, по-дамски. Все довольны. К тому же она репетирует еще две новых роли. Как же это можно? Если плохо — то все можно. Кстати: Малый театр теперь называют Царевококшайском (в связи с назначением на должность директора артиста М. И. Царева. — Ред.), а МХАТ — Тарасовкой (дачная местность под Москвой)...
Дорогой Борисевич!
Вчера я отмучился: сдал премьеру «Дачников», сегодня спал до 2-х часов дня, вечером навестил своих стариков, вернулся домой и вот пишу тебе. Последние месяцы я просто не жил; ежедневно репетировал до 4.30, ежедневно играл (в январе — 27 спектаклей), дошел до чертиков, предельное переутомление, потерял сон, истрепал нервы: вообще никуда не гожусь, сил нет. Надо как-то приводить себя хотя бы в относительную норму. В театре полный развал: не работа, а сплошная судорога. Как будто бы пьеса репетируется долго, но, благодаря преступному руководству, — спектакли выпускаются сырыми, многое не готово и... соответствующие результаты. Все то, что я тебе говорил о театре за последние годы, все то, что можно было предвидеть, не претендуя на особую прозорливость — фактически сбылось. Спасения, очевидно, нет. Я не принадлежу к тому типу людей, которые не видят катастрофы и усиленно кричат, что «мы-де хорошие». Думаю, что Кедров, которого я ценю как художника все больше, — этого не может не видеть! Но один в поле не воин, да и характер у него не тот! Писать тебе о той судороге, которая была в работе над «Дачниками», не буду — едва ли это возможно все верно передать, да ты можешь многому и не поверить, но главное, что я ожидал последние годы, — сбылось: основная группа корифеев, на чем решили из-за предельной дурости построить спектакль, — себя разоблачила. Оказалось, что почти все играть уже не могут. Это уже поняли даже в Комитете. А благодаря преступной политике, которую эти прохвосты вели уже много лет, открылось, что играть в театре вообще некому: замены нет, а молодежь слишком молода, да ты ее и видел.
После перерыва в два месяца — играем дважды в неделю «Октябрь» (он же «Залп Авроры»). Спектакль идет точно в той же редакции, без каких-либо малейших изменений, что и на первой генеральной. По-моему, спектакль весьма стоящий! ... Мне же предстоит еще одна труднейшая дилемма: отвертеться от одной из ближайших постановок, от пьесы Якобсона «Ангел-хранитель из Небраски». Работать до конца сезона новых ролей не могу; нет ни сил, ни здоровья, а я, как это ни смешно, на старости лет — сейчас самый модный артист во МХАТе, режиссеры рвут меня на куски. Предлагают срочно играть Каренина. Срочно это делать я отказываюсь: не умею и, между нами говоря, не хочу...
Наш директор даже не дура, о чем я догадался уже давно, а просто кретинка. Если бы эта фигура была немного покрупней, — ее можно было бы назвать «злым гением театра». Если бы ты знал, как она дискредитирует на каждом шагу и себя, и театр...
... Не серчай, что долго не писал. Больше этого не будет. Жду новостей от тебя...
Дорогой Борисович!
Замотался по всяким противным делишкам и поэтому это письмо опоздает к юбилейной дате (тридцатипятилетие сценического дебюта Кторова и Зона. — Ред.). 25 февраля! Да, голубчик, 35 годов! Жизнь-то, оказывается, на исходе.
Теперь, разумеется, легко вспоминать все неверности и глупости, которые были сделаны за этот период; но, знаешь, к старости меня интересует, — а что я сделал верного за это же время. Представь себе: почти ничего! Даже больше того: когда я молчал (вернее, молча, злился), занимался самолюбием, скромничал и просто лентяйничал — эти периоды все же были, в конце концов, относительно благополучными. Если же иногда — очень, очень редко — обычно по чужому совету — проявлял какую-то, хотя бы минимальную, активность или пытался протестовать — я всегда проваливался, судьба била меня мордой об стол, и я надолго зарекался активизировать свое существование.
Отсюда и выработалась манера поведения.
Теперь о настоящем: репетирую очень маленькую роль английского посла в пьесе Чаурели и Большинцева — «Октябрь». Роль в 2-х картинах, в 5-й и в 8-й. Первую репетируем, 8-я еще, кажется, не написана, во всяком случае, эту картину ни актеры, ни режиссеры не знают. Из 11 картин худо-бедно работаются 8, к остальным (т. е. к 3-м) еще не прикасались. Премьера — 22 апреля. Понятно?
Вообще, должен сознаться, что, проработав 35 лет в качестве артиста и достигнув нашего с тобой возраста, — очень скучно заниматься такой ерундой — т. е. такими маленькими неинтересными ролями. И черт меня знает, по какой-то непонятной инертности, я поленился отказаться от этого занятия.
Теперь о театре: его наше руководство просто разваливает. Не видеть этого нельзя. Почему этих руководителей не схватят и не свяжут — ума не приложу.
Играю в месяц ровно норму, мне полагающуюся, — 14 спектаклей. С полным отвращением думаю о том, что на днях начну сниматься в спектакле «Школа злословия». Это физически очень трудно, откровенно говоря, не по силам...
Дорогой Борисевич!
Принимаю все твои поздравления (Кторову присуждена Государственная премия СССР. — Ред.), пожелания и требования. Протестую против того, что ты (уже в который раз) — увеличиваешь мои лета. 53 — мой дорогой! 54 — будет только через месяц.
Я еще совсем молодой артист и человек! Особенно ощутил я свою юность, когда на днях начал сниматься в картине «Школа злословия». Перед гримом подтягивают мне щеки, лоб, как старой кокетке. Сраматища страшная! В театре я к этому ни разу не прибегал, считая такое искусственное омоложение чем-то зазорным для мужчины. Оказывается, пришлось опозориться. Последние дни жизнь моя складывается так: с 12-ти до 4-х репетирую в театре, в пять часов дают машину, везут на кинофабрику и привозят обратно в 3.30 ночи. Мой друг Е. Калужский, желая угодить студии Мосфильм, снимает меня со спектаклей, с тем, чтобы я ежедневно после репетиции был попользован на съемках. Мои протесты не помогают и вот сегодня, после 3-дневного напряженного труда, я утром почувствовал, что больше так продолжать не могу — силенки все вышли, — и я, взяв «листок нетрудоспособности», устроил себе двухдневный отдых. Сегодня весь день сидел дома, завтра поеду на дачу.
В моем возрасте сниматься в кино — труд очень тяжкий. Правда, сниматься в спектакле театра значительно легче — роль сделана, т. е. «искусство проверено». Но все же утомительно очень. Платят мне самые высшие суммы — 1 000 р. за съемку, всего обещают 13 съемок. Вспомни правила арифметики и подсчитай мои доходы.
Что Ливанов личность талантливая и даже, как он сам утверждает, гениальная, — известно всему миру. Но может ли он при всех своих достоинствах и дурном актерском вкусе поставить трудную пьесу, играя в оной центральную роль, — судить в свое время будешь сам.
С разрешения Комитета и лично Беспалова театром подписан договор с Ленинградскими домами культуры. С 5 июня театр начинает играть в Ленинграде одной сценой; с 15 июня по 1 июля — двумя. По понедельникам и вторникам должны представляться «Плоды» в Б. Др. Театре. Одним словом, все утверждено, договорено, подписано. Третьего дня Беспалов за час до своего отъезда в отпуск запретил поездку. Чего-то по обыкновению испугался. Очень смелый товарищ! Ситуация неясная и довольно неожиданная! Но понимающие люди уверены, что в назначенные сроки в Ленинград поедем. Никаких банкетов не было и не будет, кроме одного, довольно скромного, на который имею честь тебя пригласить в июне месяце в Ленинграде!
Откровенно говоря, устал-таки за зиму, а весна будет трудная, придется репетировать и играть, как говорится, до последнего...
Дорогой друг и кум!
Что означает твое молчание? Что с тобой? Как? Почему? Я ждал, что, может быть, приедете в Москву в сентябре, как предполагалось, ждал каких-либо известий!.. Мы с 1 ноября начали играть «Октябрь» — пока закрытыми спектаклями; когда разрешат афишу — пока неизвестно. Начали репетировать очень плохую пьесу «Дачники». Состав наипервеющий, но по старости многие играть узурпированных ими ролей не могут. Вообще черт-те что! Я много очень играю — хорошо еще, что в «Октябре» и «Плодах» — эпизодики. В нашем возрасте искусство должно быть ограничено. Начинает не хватать силенок...
Очень соскучился по Ленинграду. К старости тяготение к этому городу становится у меня все настойчивее. Но, очевидно, в этом сезоне, по ряду причин, желания мои не осуществятся...
Борисевич! Дорогой!
... Недели 2 назад я сделал невероятную дурь: не сумел отказаться (а сделать это было очень легко) от участия в сочинении Якобсона «Ангел-хранитель из Небраски». Это высокое произведение должно быть поставлено в 2 месяца. Усталость, неинтересный материал, судорожные сроки и примитивный режиссер — создают соответствующие предпосылки для очередного «создания» театра. А главное, нет ни сил, ни интереса. Нельзя в нашем возрасте так много и часто «создавать». Ведь помимо физических возможностей есть и еще какие-то требования к себе. Кстати сказать, просто, уму непостижимо, до чего некоторые (вернее, многие) господа артисты, создавая очередной образ, — не предъявляют к себе никаких требований. Становится непонятным: какого дьявола они берутся играть ту или иную роль, а иногда даже берут ее с боя?! Это тема большая, придется отложить ее до личной беседы. Так же откладываю я и ответ тебе по поводу моих последних достижений. Это тоже особая тема. Я все-таки верю, что мы с тобой скоро увидимся; верю, может быть, потому, что очень этого хочу. Какая у тебя несимпатичная полоска сейчас в жизни! И как, очевидно, надо не ошибиться и правильно ее пережить.
... Вчера мы сыграли вторую и последнюю генеральную «Ангела-хранителя из Небраски». Ко всем прочим трудностям я последние дни подгрипповал.
Андрушкевич (ленинградский режиссер и педагог, ученик Зона. — Ред.) мне сказал, что твои дела меняются. Сказал и об институте. Почему об этом не пишешь? Это все меня интересует весьма. То, что собираетесь побывать в Москве, очень приятно. Наша судьба складывается так: я — 19-го, Вера Ник. — 21-го отъезжаем в город Иваново играть некоторые спектакли репертуара МХАТа — лучшего города наша дирекция не нашла. Играть будем третьей сценой, т. е. каждый день 2 спектакля в Москве и один в Иванове...
«Ангела» мы репетировали 3 месяца, из коих в течение двух последних знали, что пьеса пойти не может. Если к этому обстоятельству присовокупить еще и то, что я с 1-ого сентября ежедневно репетировал и играл по 24 спектакля в месяц, — можешь представить в каком я состоянии. Без шуток — таким уставшим и старым чертом — я почувствовал себя впервые. Особенно сказалось, разумеется, сознание ненужности последнего труда. Но театр постигло очень большое огорчение: третьего дня министр вызвал директора и сказал, что здание Большой сцены МХАТа находится в таком состоянии, что спектакли в нем с 1 июня должны быть прекращены навечно. Театр будет сломан и на этом же месте будет построено новое здание. Сколько лет ждать этого, неизвестно: нет даже проекта. Наше Руководство в течение двух лет доказывало кретину Беспалову — о необходимости хотя бы заготовить проект здания. Ничего сделано не было. Впрочем, то не совсем точно. Как раз напротив МХАТа открыли общественную уборную. Какова судьба театра с 1 сентября — никто не знает.
... Надо считать, что с 1 октября приеду в Ленинград на собственные гастроли. «Плоды», «Дядя Ваня», «Домби». Кажется, это занятие продлится до 12-го. Как ты трудишься? Как настроен? Как встречен в институте?.. (Зон был восстановлен в должности профессора Ленинградского театрального института. — Ред.).
В театре обычная суматоха первых дней сезона. Каюсь, что работать весьма не хочется, хотя, врать не смею, я достаточно отдохнул. К тому же беспрерывные дожди действуют на все части дряхлеющего тела.
Как всегда, с удовольствием собираюсь в Ленинград. Жаль только, что придется ежедневно играть. (Я не особенно честолюбив, как тебе известно.)
Дорогой дружище!
Вот, наконец, сегодня в самый короткий день года — обращаюсь к тебе! Как живешь и трудишься, старик? Как силенки? Хватает ли таковых на потребу жизни? У меня порой чувствуется недохват! А на все заботы жизни требуется их порядочно!..
Сыграли с некоторыми переделками «Октябрь» («Залп Авроры»). По-моему, весьма хороший спектакль, еще раз убеждаюсь, что Кедров — вещь! Самое значительное в этом представлении — это народ. Эту сторону спектакля единодушно все отмечают. Полагаю, что и тебе эта его работа должна бы понравиться! А вот «Ангел-хранитель из Небраски» — это особое явление! Такого похабства стены МХАТа еще не видели! И пьеса (главным образом) и характер актерской работы и все!
Театр с 1 июля будут ломать и на этом же месте строить новое здание, сохраняя точно размеры и характер зрительного зала и сцены. Обещают закончить строительство в 1957 году. Увидим там! Где будем ютиться эти годы — не знаем. Весной театр собирается ехать в Киев, а не в Ленинград. Это — к моему глубокому сожалению. Играю, к сожалению, безмерно много (хорошо еще, что пока не репетирую ничего нового). Несмотря на то, что в «Домби» ввел дублера, у меня в этом месяце 27 спектаклей. Работаю над «Фаталистом» Лермонтова — предложили прочесть его на радио. Интересно, но адски трудно.
В январе группа МХАТовских мастерищ собирается на концерты в Ленинград. Я, к сожалению, в этот раз лишен этого удовольствия. Когда же увидимся? Нет ли у тебя задумки насчет Москвы?..
Вот видишь, дорогой Борисевич, пишу тебе из Одессы, верней из санатория ВЦСПС (из Одессы, собственно, санаторий находится в черте города — 12 минут езды на машине до центра). Мы с Верой и некоторые другие мастера получили сюда путевки. До 6.30 здесь наслаждаемся жизнью, а вечером (и, к сожалению, весьма часто и днем) — ездим играть. Своим пребыванием здесь весьма довольны. Из Москвы не смог тебе написать — закрутился, да к тому же, опять захворал гриппом. Дела в театре плохие; хуже нельзя. В сентябре будет в Министерстве решаться вопрос о руководстве в театре. По моему разумению Кедров главным режиссером остаться не может. Но не думаю, что из той сволочи и дряни, которая на него ополчилась и претендует на его пост — кому-нибудь удалось занять это курульное кресло. Впрочем, театр настолько пал и настолько нет никаких перспектив на то, что он может подняться, что — ну их всех к черту! Развал и художественный и организационный — полный. Кедров получил еще один удар: «Залп Авроры» («Октябрь») в Сталинском комитете даже не был допущен до голосования. Кедрова, откровенно говоря, жаль; он как-то растерян, осел, все прихварывает, и... боюсь, что многого не понимает...
... Здесь и во Львове билеты на наши спектакли берутся с боем — достать их нельзя, но настоящего успеха, по-моему, нет. Не то театр плохой, не то зритель ждет, что мы будем глотать шпаги и горящие факелы...
... Сейчас поползли слухи о том, что дела Кедрова не так уж плохи; слухи эти, правда, не из первых рук, но довольно упорные. Говорят, что он — «в порядке», а его противники — наоборот. Полагаю, что основание таким разговорам есть. Сам понимаешь. Это меня радует. Эта история очень на него подействовала. Очень он изменился, похудел, постарел — вообще не на пользу такие события некоторым из нас. Вообще же говоря, все дела театра будут решаться, очевидно, осенью. Ситуация по-прежнему скверная: репертуара нет, директора нет. (Тарасова — лишь дама.) Вообще нет той фигуры, которая бы соображала, что к чему. И, конечно, рано или поздно процессы в театре будут весьма значительные...
... Ходили слухи, что мы в сентябре недели на две приедем в Ленинград, но ситуация изменилась — будем играть сентябрь одной сценой в Малом театре. (Решение правительства: нашу Большую сцену привести в порядок в течение 3-4 лет, делая ремонт по частям ежегодно, тратя на это 4 мес. в год.) Кажется, все наши этим весьма довольны...
... Жизнь проходит. Театр разваливается по частям, большим и малым. История с Кедровым все еще тянется. В начале января народные артисты МХАТа вызывались на два долгих и утомительных совещания на Заседание Коллегии Министерства Культуры... И я был. Выступали МХАТовцы, министерцы — слушали. Опять ругали Кедрова. Главные обвинители — Прудкин и Петкер. В заключении министр сказал, что через 2-3 дня вопрос будет заострен и разрешен. Теперь середина марта — кроме слухов — ничего. Тарасова через неделю после собрания подала заявление об уходе с поста врио директора. Но слухи такие: она будет назначена директором, а Кедров не будет гл. режиссером, а будет членом Коллегии, которая будет при директоре. Но это только слухи, хотя и основательные. Всей этой истории в апреле будет год. На вопрос о том — «что же будет во МХАТе» — хорошо однажды ответил Петкер — «Тот же балет, только с левой ноги».
За это время театр плохо поставил две плохие пьесы: «Сердце не прощай» — Сафронова и «Лермонтов» — Лавренева.
Репетируют. «12-я ночь» — реж. Массальский, «Любовь на рассвете», реж. Карев, «На всякого мудреца» — реж. Топорков, «Зимняя сказка», реж. Кедров, «Золотая карета» (Леонов) реж. Станицын и, очевидно, «Мать» (по Горькому) реж. Горчаков. Во всех этих 8-ми пьесах артист Кторов свободен. Два сезона я уже не репетирую нового, еще минимум два сезона не буду работать — таковы мои личные перспективы. Что делать, кстати говоря? Посоветуй. Получается ерунда! Сколько времени еще позволят силы работать по существу — в полную меру? Не сглазить бы — пока силы есть, но... надолго ли? С февраля стал меньше играть — вошли новые спектакли — раз 10-12 в мес. Откровенно говоря, начал скучать без работы! Черт! Хоть бы в кино позвали сниматься! Хотя, конечно, это же безумие! Вот так-то!
Читал ли 2-й том сочинений господина Немировича-Данченко? Умный он господын! Это его письма. Если не читал еще — непременно достань. Ну вот, в Ленинград МХАТ в этом году не поедет; едем в Свердловск. С концертами теперь — хана! Выезжать в другой город теперь не положено. Ставки оплаты таковы, что, положим, выступить в концерте в Москве — чуть ли не выгодней, чем в Ленинграде. Это, разумеется, касается, когда выезжает целая группа артистов, как обычно это делает МХАТ. Значит, перспективы увидеться с тобой в этом направлении — нет. А как ты в смысле Москвы? Выдумай какой-нибудь экзамен и приезжай!..
... Во МХАТе новости. Некоторое время тому назад — тов. Суслов вызвал в ЦК группу народных артистов — по списку Тарасовой и секретаря нашей парторганизации — куда вошли только нужные (меня, например, не было) — и сообщил, что к нам назначается директором А. В. Солодовников — оставаясь, в то же время, членом Коллегии Министерства. Это сообщение можно было только уподобить впечатлению разорвавшейся бомбы; настолько они были уверены, что директором останется Тарасова. После внушительной паузы взял слово Топорков и приветствовал это решение. За ним стали мямлить остальные. Это совещание имело место дней двадцать тому назад, Солодовников приступил к работе только вчера, но до последнего дня она надеялась, что останется директором (это, несмотря на заявление т. Суслова). Далее он сказал, что при директоре будет Совет, из которого будет выделен Президиум, где предлагаются Кедров, Тарасова, Станицын, Топорков — были названы только эти фамилии. Сразу выступил Прудкин и настаивал, чтобы Президиум был не из 5, а из 7 человек (боится, что при пятерке он не попадет) Суслов говорил, что это дело директора. Должность гл. режиссера упраздняется. Если бы ты только мог знать и видеть, что сейчас творится в театре из-за желания влезть в Президиум! Мест-то 5 или 7, а рвущихся — 20. И гнусно и смешно! К тому же 21 марта Вишневский срочно сделал операцию Кедрову. Апендикс. Перитонит. Несколько дней положение было весьма опасным. Теперь ему лучше, но у него какая-то неприятность в легких. Воспаления нет, но какая-то дрянь сидит, температура скачет, хотя врачи говорят, что страшного ничего нет. Во всяком случае, он выбыл надолго. Вот такие у нас дела! Теперь маленько о себе. Ты спрашиваешь, почему я два года не репетирую ничего нового, если у меня в театре были хорошие отношения. Ни почему. Отношения остались прежними. Ты знаешь, я считаю целесообразным с властями поддерживать отношения вежливо-официальные. Во всяком случае, такого положения, чтобы меня кто-либо хотел обойти, думаю, нет. Думаю так же, что каждый режиссер охотно бы стал со мной работать. Да, кажется, за это время не было ничего, чтобы хотелось сыграть. Одна причина — предельно бездарный репертуар. И вот представь: некоторое время тому назад зовут в кино! Режиссер Мих. Роом. Сценарий хороший. Предлагают пробоваться на две роли. Одна явно стоящая, другая хуже. Подумал старый хрен и почти решил рискнуть. В театре пока свободен, без работы скучаю, но! 20 лет не снимался! Это очень, прежде всего, физически, трудная штука. К тому же придется отдать часть отпуска. Поехал на пробу, сказал, что пробоваться буду только на первую роль (т. е. лучшую), тут же понял, что режиссер-то метит меня именно на другую. А на первую у него уже есть другие кандидаты. Проба прошла по самочувствию плохо. Очевидно, ничего и не выйдет. Ну, да я привык годами не работать. Отношусь к такому положению покойно, считаю его естественным в наших условиях. Когда в прежние годы (почему — в прежние — и теперь тоже) — когда роли, на которые, мне казалось, я имел право в первую очередь, — отдавались другим и, как правило, менее достойным — я злился на людей. А так!.. На кого сетовать? На людей? На себя? На судьбу?
Вот только жаль, что, пожалуй, сил ненадолго хватит. Ну, да ладно! 22 мая на 10 спектаклей едем в Молотов — «Чужая тень», «Плоды», «Последняя жертва», «Домби» — затем, на месяц в Свердловск. Так-то!...
Мой бедный друг!
Ты требуешь объяснений? — изволь! Солодовников, наделенный неограниченными полномочиями, как умный человек, понимает, что ни с кем, кроме Кедрова (он еще в больнице, но ему уже совсем лучше), — считаться не имеет никакого смысла. Я убежден, что он пробудет в директорах МХАТа весьма недолго, он послан к нам лишь для того, чтобы восстановить порядок — «поднять театр» (он теперь очень крупная фигура в Коллегии Министерства, член «Юнеско» и т. д. Он был в больнице у Кедрова, о чем был разговор — не знаю, возможно, о чем-то они советовались).
Ясно лишь одно: МХАТ, как мы с тобой привыкли понимать, кончил свое существование. Уточню: не с момента прихода Солодовникова, а в период царствования Тарасовой. Возможно, из него удастся сделать хороший театр, но хороший театр вообще. Внутри театра будут трепаться: «мы — МХАТ», останется вывеска, общественное мнение, если театр покажет удачные постановки — успокоится и ничего не поймет. В этом театре изредка будут появляться работы Кедрова — будем надеяться — «мхатовские». Ты знаешь мою склонность подвергать все критике с известной — мягко выражаясь — долей недоверия. Но на этот раз я считаю, что настолько внутри театра — кроме Кедрова — не осталось ничего от МХАТа, ничего ценного, кроме, разве, некоторой мхатовской производственно-художественной дисциплины и нескольких хороших актеров, что путь, как будто, намеченный директором, я считаю очень верным. Пусть он в чем-то ошибется, но самое худшее, что может быть, это, если он будет опираться на те остатки «второй студии», о которой Станиславский сказал, что она погубит Художеств. театр, и в чем, как видишь, он оказался провидцем. Мне только очень жаль, что за развал, пожалуй, даже гибель Художественного театра — никто не ответит!
Вот, кажется, все, что я хотел тебе сообщить к празднику 1 мая! ...
Публикация, предисловие и подготовка текста Натальи Колотовой
