В прошлом году у нас в университете начались строгости. Комиссия за комиссией, что ни неделя — новый приказ. Комиссии проверяли, не пьют ли ученые в перерывах чай из электрических чайников, должным ли образом заперты шкафы с курсовыми работами и нет ли где трещины, щели, и нет ли где голой земли.

Сократили всех почасовиков. Какой от них был вред? Одна польза. И при Сталине были почасовики, и при Брежневе. И вот исчезли как класс. Пронесся слух, что скоро всех заставят являться к девяти часам, независимо от того, есть у тебя в этот день занятия или нет. Якобы такова практика западных вузов. Но, во-первых, это неправда, а во-вторых, у западных доцентов и профессоров есть на работе отдельные кабинеты с телефоном, интернетом, кофейной машиной. У нас же на двенадцать преподавателей — одна комната, даже у заведующего кафедрой своего угла нет. А еще грозят уволить всех, кому исполнилось шестьдесят, невзирая на заслуги.

Давно отвыкли мы от ленинских субботников и хождения на демонстрации. Забыли, как составляли отчеты типа «принеси то, не знаю что». Потом нас перестали гонять на ежемесячные овощебазы. Нет и тех колхозов, куда ездили по разнарядке убирать картошку. А ведь на работе был специальный шкаф, где хранили резиновые сапоги, тяпки, ватники — реквизит научного работника. Казалось, река времен навеки унесла и первомайские транспаранты, и инструментарий для прополки корнеплодов.

Теперь взялись за наше здоровье. Вывесили приказ: «Все преподаватели университета в срок до 1.07.2009 обязаны сдать справку из районного туберкулезного диспансера о том, что сделаны необходимые прививки и пройдена очередная плановая диспансеризация». Я решила приказ проигнорировать. Не тут-то было. На дом пришло письмо со строгим напоминанием... Вплоть до увольнения. Опросила товарищей по работе. Нашей лаборантке в диспансере Василеостровского района велели пройти флюорографию, сдать анализы крови, кала, мочи, мокроты и сделать реакцию Пирке. Ну, и прививки, о которых никто отродясь не слыхал. Народу полно. Лаборатория не справляется. Все анализы извольте сдавать до полдевятого утра. Я взвыла от такой перспективы, но вторая коллега меня успокоила: «Не переживайте заранее. Все зависит от района. В Невском районе требуют сделать только флюорографию и пирке. Бесплатно пирке делают только бомжам, а остальные платят восемьдесят пять рублей».

Про туберкулез я кое-что знала. У нас в кладовке валялась брошюра «Туберкулез (чахотка) — болезнь пролетариата», год издания 1922-й. Кто-то брошюру стащил, но я помню, что там было написано: «Чахотка распространена среди трудящихся, живущих в скверных условиях». Лет тридцать назад у нас появилась новая няня. Веселая, краснощекая пятидесятилетняя тетка. Приехала с Северного Кавказа, и в Ленинграде у нее не было своего жилья. Жила она у меня, спала в одной комнате с трехлетним мальчиком. Мария Васильевна готовила простую пищу, гуляла с ребенком, включала радио и телевизор на полную громкость, была исключительно глупа. Меня она не любила, но этого и не требовалось, условиями она была довольна. Она прожила у нас четыре года, ни на что не жаловалась, только все время кашляла. В поликлинику она не обращалась, потому что в Ленинграде не была прописана. Наконец, я взяла ее за руку и отвела к знакомому врачу. У Марии Васильевны нашли открытую форму туберкулеза. Она попала в больницу, а нас, темных и невежественных, поставили на учет и пять лет гоняли по врачам. Бог миловал, Мария Васильевна никого не заразила. За это и была вознаграждена: там, в больнице встретила старика-туберкулезника с ленинградской пропиской, вышла за него замуж, и они получили отдельное жилье. Вне очереди.

В понедельник я отправилась в поликлинику за направлением во флюорографический кабинет. Свои два часа в очереди отсидела, зато от стариков узнала много интересного: наша участковая врачиха предлагает одиноким пенсионерам пожизненный медицинский уход, лекарства, то, се, а взамен хочет получить их квартиры. Кто еще квартирку не приватизировал, обещает помочь и с этим, за свой счет. Старики были напуганы, советовались со мной, жаловаться ли главному врачу на аферистку. «Она нам быстро устроит летальный исход». Я подумала: «А вдруг они с главным врачом заодно?» Отсоветовала.

Через два дня я получила бумажку со штампом «Органы грудной клетки в пределах возрастных изменений». Ну, думаю, хоть что-то. Мой тубдиспансер оказался последним домом на Каменноостровском проспекте, дальше — Малая Невка, острова. С детства помню этот трехэтажный особняк, сорок лет езжу мимо него на работу. Обшарпанный, тихий, столетний дом стоит с отступом от красной линии, в окнах никогда не горит свет. Здесь раньше была богадельня для разорившихся купцов, потом детский приемник-распределитель, во время войны — что-то секретное, а теперь — противотуберкулезный диспансер Приморского района. На старых фотографиях особняк окружен оградой, в ограде часовня.

В регистратуре велели подниматься на второй этаж, к врачу Круковскому. Вход на лестницу закрывала дверь, на которой висело объявление «Лестница служебная!!!». Пошла искать другую лестницу, для посетителей. Со мной увязалась еще одна женщина, тоже хотела подняться на второй этаж. Ничего похожего мы не нашли, только страшного вида уборные зияли по обоим концам коридора. Откуда-то из глубин появилась тетя и пожелала узнать, что мы тут делаем.

— Ищем лестницу для посетителей.

— Лестница у нас одна. Хотите, чтоб для вас отдельную построили?

На втором этаже не было ни души. Стены длинного коридора выкрашены в темно-зеленый цвет, на потолке лампочка в двадцать пять ватт, ни стула, ни дивана. В приоткрытую дверь я увидела врача Круковского, молодого человека с бородкой. Он ел орехи арахис. Шелуху складывал в картонную коробочку для бланков. Взгляд отсутствующий.

— Можно?

— Входите. С чем пожаловали?

— Вы не могли бы выдать мне справку, что у меня нет туберкулеза?

— Да хоть десять.

Врач Круковский поискал в ящиках, нашел нужный бланк.

— Как фамилия?

Через минуту бумага с печатью была у меня в кармане, даже паспорт не понадобился. Я поблагодарила доброго доктора и пошла к выходу, боясь, что доктор передумает. Он проводил меня до дверей и сказал на прощанье: «Представляете? Человек окончил Медицинский университет, а сидит в этой берлоге».

Домой я летела, как на крыльях. Сколько времени, сил и нервов сохранил мне доктор Круковский! Дома от избытка чувств я вымыла окна и прибрала в кладовке. Вечером пошла выносить помойку. У помойного бака спал бездомный человек. На нем была майка с надписью по-шведски: «Сохраним наши шхеры в чистоте!» Эта майка еще вчера сохла у меня на балконе.