Человек бил железной палкой по борту троллейбуса и кричал: «Откройте! Откройте!» Из водительской двери высунулась женщина-водитель: «Отойди! Не открою! Иди отсюда!» Троллейбус поехал, а человек продолжал бить палкой сначала по троллейбусу, а потом просто по воздуху, потому что троллейбус уехал.

Все это происходило в Тамбове, на привокзальной площади, недалеко от огромного, радужно сверкающего фонтана, городской гордости.
Лето, середина июля. Как выражаются метеорологи, воздух прогрелся примерно до тридцати градусов выше нуля. По Цельсию.

Выглядел человек удивительно. Очень низенький, примерно метр пятьдесят, полный, шаровидного телосложения. Зимняя куртка-пуховик, теплые шерстяные штаны, огромные бесформенные ботинки, шерстяная кепка. За спиной — гигантских размеров башнеобразный рюкзак, возвышающийся над головой человека примерно на полметра. Общая высота рюкзака сопоставима с ростом его обладателя.
Рядом стояла пожилая женщина. «Видишь, не пускают тебя. Ладно, пойду я, идти мне надо». И ушла. Человек остался один.

Он стоял в очень неудобном месте, в заполненной песком щели между краем разбитого отбойными молотками асфальта и бордюрным камнем. Пытался было продвинуться туда или сюда, и натыкался то на край асфальта, то на бордюр, чуть не падал, тыкал туда-сюда своей железной палкой. «Помогите», — сказал человек. И еще несколько раз сказал: «Помогите». Потом крикнул: «Помогите!» И еще несколько раз крикнул.

Надо было помочь человеку, хотя и не хотелось этого делать, были совсем другие планы, надо было осмотреть город, познакомиться с его достопримечательностями, и так далее. Ну, что делать.

Подошел. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что у человека нет глаз, веки сомкнуты над пустыми глазницами, и из щелочек торчат редкие короткие ресницы. Рот у человека все время открыт, во рту розовеет язык. И запах. Не то чтобы очень сильный, но свидетельствующий о том, что человек достаточно долгое время носил, не снимая, свою одежду на жаре.

— Вам помочь?

— А? Что?

— Помочь вам?

— Что? Не слышу!

Практически на ухо:

— Помочь вам? Куда надо ехать?

— Мне... эта...

Говорит так же плохо, как и слышит. Шепелявит. Пошарил рукой в пространстве, цепко и сильно ухватился за локоть, рукав, руку.

— Мне в облсобес. В это, в защиту. Помоги. В облсобес.

— Как туда ехать?

— Что?

— Ехать на чем?

Неожиданно отчетливо:

— Туда идет пятый троллейбус и тридцать второй автобус.

— А остановка какая?

— Не знаю, сынок. Спроси там... у людей спроси. Облсобес. Помоги в троллейбус сесть.

Рука липкая. Запах, жара. Появляется тридцать второй автобус.

— Автобус идет, пошли.

— Автобус? Какой автобус, сынок?

— Тридцать второй.

— Сынок, какой автобус? Мне тридцать второй надо.

— Вот как раз тридцать второй идет.

— Тридцать второй?

— Да, да, тридцать второй.

— Ну, давай, сынок, веди меня.

— Пошли, пошли. Осторожно, сейчас бордюр. Надо перешагнуть.

Спотыкается о бордюр, чуть не падает, цепко впивается в локоть.

— Ай, упаду! Ай! Упаду, держи! Ой-ой-ой... Ох...

Кричит по-детски жалобно, охает по-стариковски.

— Пошли, пошли, перешагиваем. Осторожно, вот так, идем, идем.

Ходит человек не намного лучше, чем говорит и слышит. Ему мучительно трудно отрывать ноги от земли, он, шаркая, медленно выдвигает стопу на половину длины другой стопы, а потом подтягивает ту, другую, стопу на такое же расстояние, и так передвигается. К преодолению препятствий в виде ступеней, бордюров и прочих возвышений долго готовится, по нескольку раз занося и ставя обратно больную ногу.

Автобус останавливается чуть в стороне, открывает двери, никто не входит, пытаемся успеть, не успеваем, автобус закрывает двери и уезжает.

— Не успели на автобус, подождем. Стойте, стойте, ждем.

Далее следует мучительный диалог об уехавшем автобусе, о номере его маршрута, о необходимости ожидания следующего автобуса или троллейбуса. Автобус тридцать второй, троллейбус пятый. В облсобес. Троллейбус пятый. А автобус тридцать второй.

Запах, жара. Солнце уверенно движется к зениту. Воздух прогрелся уже, пожалуй, градусов до тридцати пяти.
Подруливает пятый троллейбус, пустой. Осторожно, осторожно, вот так, ступенька, осторожно, вот поручень, вот так, а теперь еще ступенька, вот, хорошо, еще ступенька, и теперь садимся, садимся.

Рюкзак тяжелый.

Сели, поехали.

— Тебя как звать-то?

— Дмитрий. А вас как?

— Анатолий. Анатолий Васильевич. Дмитрий, ты спроси, спроси. Остановка. Где выходить. Спроси у людей.

— Спрошу, спрошу. Не подскажете, как нам до облсобеса добраться?

— Ой, не знаю.

— Извините, не подскажете, нам облсобес нужен, на какой нам остановке выходить?

— Не в курсе.

— Дмитрий, ты спрашивай, спрашивай. Облсобес.

— Да я спрашиваю. Простите, вы не подскажете, как нам до облсобеса доехать.

— Ты спрашивай, спрашивай, ну чего ты не спрашиваешь, Дмитрий, спрашивай.

— Это не облсобес, это соцзащита называется. Это вам надо на следующей остановке после областной больницы выходить. Можете у больницы выйти и немного вперед пойти, а можете на следующей остановке после больницы выйти и пройти немного назад.

— Дмитрий, ты спрашивай, что ты не спрашиваешь, спрашивай у людей.

— Это какая остановка по счету будет?

— Так... Это шестая будет. Нескоро еще.

— Спрашивай, ну спрашивай! Дмитрий! Ты где есть?

— Да я уже все выяснил, не волнуйтесь.

— Спрашивай, почаще спрашивай, проедем.

— Да я выяснил все! Все узнал!

— Узнал? Когда нам выходить?

— Нескоро еще.

На некоторое время отвлекается от остановочной проблемы.

— Сбежал я от них.

— От кого?

— Из Сосновки. Сбежал от них. Дом инвалидов, в Сосновке. Издеваются. Эта, Танька. Издевается надо мной.

— Это кто?

— Кто-кто, санитарка. И другие тоже. Бьют нас там. Издеваются. В Сосновке. Воруют. Издеваются все время! (Возвышает голос.) Говорит: пошли купаться. Ну, пошли. Я залез... залез в нее, ванну... а там кипяток! Кипяток налили! Прямо кипяток! Я себе все ноги обварил, у меня тело нежное, а там кипяток, а мне нельзя, у меня тело нежное...

Произносит как-то нараспев, «не-ежнаи-и».

— ... (что уж тут говорить).

Троллейбус надолго застрял на светофоре.

— Это не наша? Дмитрий! Дмитрий! Где ты есть? Что молчишь? Ты где?!

— Да здесь я, здесь. Я скажу, когда выходить. Успокойтесь вы.

— Нам на следующей? На следующей выходить? Дмитрий, спроси, нам на следующей? Там еще протезный завод. Облсобес, протезный завод...

И так еще очень много раз. Спрашивай, спрашивай, да я знаю, где выходить, спрашивай, Дмитрий, нам не на следующей, да нет, еще далеко, протезный завод, облсобес, спрашивай, Дмитрий, спрашивай.

— Ты меня не бросай, — говорит Анатолий Васильевич.

Наконец, больница. Многие выходят. Нам на следующей. Кондуктора в троллейбусе нет, надо пройти до передней двери и заплатить за проезд водителю. Мучительно протискиваемся через половину салона, мучительно выползаем на свет Божий.

Свет Божий освещает довольно безобразное место. Вокруг как-то ничего нет. Какой-то деревянный сарай, длинный бетонный забор. Пустырь. Чуть поодаль — серая пятиэтажка. Женщина в троллейбусе говорила, что надо пройти немного назад. Но там не видно ничего, кроме бетонного забора и пустыря.

— Стойте здесь, никуда не уходите, я пойду людей поспрашиваю, где здесь облсобес.

— А? Что? Дмитрий! Ты где?

— Стойте здесь, я пойду узнаю, куда нам идти.

— Дмитрий! Дмитрий! Ты меня не бросай! Дмитрий! Ты где?!

И еще долго так кричит в пустоту, а что делать, что делать.

— Не подскажете, где тут облсобес?

— Не знаю.

— Не подскажете, где тут облсобес?

— Не знаю.

— Не подскажете, где тут облсобес?

— Не знаю.

— Не подскажете, где тут облсобес?
— Не знаю.

Да что же это такое.

— Не подскажете, где тут облсобес?

— Это вам вон туда надо, на ту сторону. Вон то здание, видите, торцом стоит. Это он и есть. Соцзащита сейчас называется, это он раньше облсобесом назывался.

Анатолий Васильевич уже куда-то направился самостоятельно, он решил, что его бросили. По инерции он продолжает периодически выкрикивать слово «Дмитрий». На него никто не обращает внимания, да и вообще людей здесь мало, глухое место.

— Стойте, стойте, нам не туда. Я все узнал, пойдем, пойдем в облсобес, это тут недалеко.

Метров двести, отделяющие остановку троллейбуса от облсобеса, преодолеваем минут за пятнадцать. Кричащий диалог не прекращается ни на мгновенье, содержание реплик: «сколько идти», «уже скоро», «куда ты меня ведешь», «в облсобес», «мы где», «мы идем в облсобес», «долго еще», «уже почти пришли». И так много, много циклов.

— Все, пришли. Ждите здесь, я к дежурной пойду.

— Дмитрий! Дмитрий! Ты куда?..

В облсобесе (соцзащите) тихо, прохладно. За столиком скучает дежурная.

— Я вам инвалида привел, слепого, на улице встретил, он просил его до облсобеса довести, вот, довел.
— Это Анатолий Васильевич, небось? С рюкзаком?

— Да, точно.

— Ох, ну что же он к нам все ходит-то... Он к нам постоянно ходит, а чего ходит? Ну, давайте, ведите.

Преодолеваем двойную стеклянную дверь, порожек, расстояние от двери до стола дежурной. Дежурная вызывает специалиста по инвалидам и их, инвалидов, домам, — добродушную полноватую женщину. Она очень долго, терпеливо и доброжелательно разговаривает с Анатолием Васильевичем.

Анатолий Васильевич — насельник Сосновского дома инвалидов. У него нет родственников, он совершенно один. Анатолия Васильевича не устраивает уровень обслуживания в Сосновском доме инвалидов. Правда, словосочетание «уровень обслуживания» здесь вряд ли уместно. Над Анатолием Васильевичем, по его словам, постоянно измывается персонал — нянечки, санитары. Бьют, ругаются, воруют. Опять же, ванна с кипятком.

— Мне нельзя кипяток, у меня тело нежное, — говорит Анатолий Васильевич.

«Тела-а не-ежнаи-и».

Он уже в четвертый или пятый раз сбегает из Сосновки и каждый раз приходит сюда, в облсобес, с этим огромным рюкзаком, и каждый раз говорит одни и те же слова одной и той же сотруднице собеса. Сотрудница слушает, кивает головой. Ну что мы можем сделать, говорит сотрудница собеса. Мы им, конечно, позвоним, санитаркам сделаем выговор, но вы же понимаете, мы же не можем их уволить, потому что никто ведь больше работать не будет за полторы тысячи рублей в месяц. Вы бы все-таки возвращались в Сосновку, все-таки там у вас есть отдельная комната, какой-никакой уход, вон, купают вас, кормят. Это же лучше, чем на улице. Вам же на улицу-то никак нельзя, вам же уход нужен.

— Не пойду я в Сосновку. Не пойду! Не желаю! Издеваются! Как в тюрьме там! Только в тюрьме со статьей, а у меня статьи-то нету!

Интонации Анатолия Васильевича из жалобно-просительных становятся требовательными. Видно, он привык к этим обличительным речам в собесе, и нахождение в позиции обличителя производит на него бодрящее воздействие.

— Хочу в другой дом инвалидов! Переведите! Требую перевести! Не хочу в Сосновку! Не поеду!

— Другой дом для инвалидов по зрению откроют не раньше 2010 года. Да и то неизвестно, может, и позже. А пока только Сосновка.

— Вот когда откроют, я тогда в него и пойду. А в Сосновку — не пойду больше.

— А где же вы два года-то жить будете? У вас ведь ни кола, ни двора! Как же вы зимой-то будете?

— Я знаю, как я буду. Все знаю! Я шестьдесят восемь лет прожил, и еще шестьдесят восемь проживу! Не пропаду!
Разговор еще некоторое время вращается вокруг фиксированного набора тем и утверждений. В Сосновку не пойду, издеваются, где же вы будете, ничего, проживу, да вам бы лучше в Сосновку, издеваются, кипяток, тело нежное. И заканчивается этот разговор ничем.

Неожиданно вспоминаю, что Сосновка — в некотором роде знаменитое место. Там претерпел наказание кнутом основатель и лидер секты скопцов Кондратий Селиванов. Тот факт, что в результате бичевания он остался жив, считался чудом (после наказания кнутом мало кто оставался в живых, это было фактически разновидностью смертной казни). Окровавленная рубаха Селиванова почиталась его последователями в качестве святыни.
Плетемся к остановке.

— Дмитрий, посмотри, тут кафе есть? Или ларек.

Вокруг только пыль, трава, заборы, вдали виднеется серая пятиэтажка.

— Мне бы поесть. Не ел ничего с утра. Поесть. Дмитрий!

— Нету тут кафе, сейчас на станцию приедем, там будет кафе.

— На станцию? Ты на станцию меня повезешь? На станции кафе нету. Мне бы в кафе. На станции буфет, пирожки. Поесть хочу. Чтобы нормально, первое, второе, окрошечки взять, водочки.

Водочки. Понятно.

Представил, как Анатолий Васильевич пьет водочку. В кафе. И ест окрошечку. Представил, как я пью водочку с Анатолием Васильевичем...

Вначале, когда стояли на привокзальной площади, влезали в пятый троллейбус и ехали до остановки «Протезный завод», было какое-то воодушевление, в голове мелькали идиотские мысли про «доброе дело» и «помочь человеку», но миллиграммы милосердия очень быстро иссякли, и осталось только тоскливое раздражение по отношению к этому человеку, который беспрерывно кричит что-то не очень связное из своей глухой безвылазной темноты, это его единственный способ коммуникации с невидимым внешним миром — кричать и бессильно вслушиваться, в ответ практически ничего не слышно, тьма, жара, рюкзак тяжелый, надо идти, идти куда-то, собес, протезный завод, вокзал.

Поскорее бы довезти его до вокзала, он, судя по всему, к вокзалу привычный, не пропадет. В конце концов, некогда. Некогда мне тут с ним.

Как-то незаметно стал обращаться к нему на «ты». Хотя Анатолию Васильевичу шестьдесят восемь лет. Можно сказать, в отцы годится, хотя в данном контексте эта фраза звучит довольно дико. Если бы он был солидным, уважаемым пожилым человеком, я бы, конечно, обращался к нему на «вы», ни о каком «ты» не могло быть и речи. Но поскольку Анатолий Васильевич — человек не солидный и не уважаемый, а, напротив, слепой полуглухой полубомж, то можно и на «ты», ничего, ничего. К чему эти церемонии.

Какая гадость.

Добрались до остановки. Несколько раз подряд прозвучали словосочетания «пятый троллейбус», «тридцать второй автобус» и «да, да, я помню».

— Дмитрий, а тут кафе есть? Или хоть ларек какой?

— Кафе нет, а ларек есть.

— Дмитрий, купи мне попить. Вот знаешь чего... Я обычно пиво покупаю, балтику девятку. Знаешь, такое... Балтика девятка, крепкое. Очень оно мне помогает.

— Пива не куплю, пиво — это без меня.

Купил ему и себе по бутылке минералки.

— Вода... А что вода... Вода — она и есть вода, ничего в ней нету. Балтика-то девятка хорошо мне помогает.

Жадно выпил воду. Я тоже. Очень жарко.

Он даже ни разу не снял свою шерстяную кепку.

— Я что, не человек? Мне бы пива, балтику девятку. Или в кафе, покушать, первое, второе, водочки. Я не человек, что ли?

Человек.

Тридцать второй автобус, влезаем, едем на станцию. Мы где, какая остановка, когда нам выходить, мы не проедем, где мы стоим, это светофор, это наша остановка, сколько еще ехать.

По большей части молчу.

— Дмитрий! Дмитрий! Ты где? Ну чего ты молчишь! Чего ты молчишь! Чего ты молчишь!!!

Какая-то толстая баба прикрикнула:

— Да что ты все орешь?! Знает он, куда ехать! Орет и орет!

Анатолий Васильевич примолк, но не надолго.

— Дмитрий, когда нам выходить? Это не наша? Не проехали?

Вокзал, вылезаем. Другие пассажиры помогают.

— Завтра в Ржаксу поеду. (Это районный центр такой, в Тамбовской области.) В Ржаксу. Есть у меня там человек. Поезд в девять утра. Посижу на вокзале. Ты меня до сидений доведи, там сиденья, я там сижу всегда. Вот пива не хочешь мне купить. Или вот я бы водочки. Первое бы, второе. Дмитрий, а ты верующий? Баптист, небось?

— Почему баптист, православный.

— В нашей вере-то пьют. А в ихней — нет, не пьют.

Добрели до зала с рядами металлических сидений, Анатолий Васильевич расположился у стеночки.

— Дмитрий, знаешь чего... купи мне пирожков, с мясом. Пива мне не хочешь покупать, ну, ладно, я сам куплю, а ты мне пирожков купи. А воды не покупай, вода — она и есть вода, чего ее пить-то.

Купил пирожков с мясом. Попрощались. Ну, давай, Анатолий, пока, дай Бог тебе здоровья, спасибо, Дмитрий, спасибо, сынок.

Зашел в туалет, несколько раз тщательно вымыл с мылом руки, особенно тщательно — левую, за которую цепко держался Анатолий Васильевич.

Вышел на Интернациональную улицу, пошел в сторону центра, испытывая яркую, звериную радость от возможности быстрой ходьбы, от возможности визуального и аудиовосприятия.

Тамбов, признаться, не произвел на меня никакого впечатления — ни плохого, ни хорошего. А ведь я приехал сюда именно за впечатлениями от города. Но получилось так, что источником основной массы впечатлений стал не город Тамбов, а его житель Анатолий Васильевич.

Побродил по центральной улице — Советской. Съездил зачем-то в один из новых микрорайонов. Съездил в пригородное село Красненькое. Погулял по Моршанскому шоссе.

Жара, пыль, пришибленное остолбенение.

Перекусил в пиццерии, послонялся еще немного по центру и поехал на вокзал. Скоро поезд.

Зашел в буфет купить что-нибудь в дорогу. У соседнего прилавка стоял Анатолий Васильевич, уже без рюкзака. Кажется, он покупал балтику девятку.

Не стал к нему подходить, купил бутылку минералки и пошел к выходу на платформу.