I.
Четыре сорокалетние дамы, бывшие однокурсницы, встретились после долгой разлуки (спасибо сайту «Одноклассники»!) в респектабельном клубе — такое сейчас происходит сплошь и рядом. Оглядели друг друга, обменялись верительными грамотами возвращенной из небытия приязни, каждая заверила каждую, что та ничуть, нисколечко не изменилась. Разве что глаза стали построже да волосы посветлее. Ну, вес, конечно. Однако в доме зрелой женщины о весах не говорят.

И вот сели Женечка, Верочка, Риточка и Светочка за столик, спросили пепельницу и пива, а Верочкиного йоркширского терьера Ириску посадили под стол и налили ей пивка в блюдце, чтобы не шалила. Как описать вам эту достойнейшую компанию? Жизнь обошлась с ними (да что уж тут таиться — с нами) благосклонно, но благосклонность была порционной, скромной. Фицджеральд не преминул бы заметить, что лица наши даже во время приятной беседы «сохраняли то неуловимо неодобрительное выражение, по которому почти всегда можно распознать образованных дам лет сорока».

А разговор шел между тем о любви — о чем же еще, когда выдался вечер воспоминаний. Захотелось обобщений. Каковы вообще завоевания сексуальной революции 60-70-х годов в мировом, так сказать, масштабе?

Сложился список. Отмена культа девственности. Признание права женщины на оргазм и свою собственную, отличающуюся от мужской, сексуальность. Широкое распространение оральных контрацептивов, позволяющих всякой девице самостоятельно контролировать репродуктивную функцию. Право не просто открыто говорить о своих сексуальных потребностях, но и говорить о них, сохраняя респектабельность. Общественное осуждение эротической культуры, использующей женское тело исключительно и только как объект сексуального желания. Признанное обществом право женщины на аборт, развод, карьеру, безбрачие и, наконец, право родить внебрачного ребенка, подкрепленное «государственным матриархатом», т. е. государственной поддержкой «одиноких рождений». Общественное и государственное признание феминизма как конструктивной силы, способствующей развитию общества. Признание интеллектуальной мощи радикального феминизма, считающего мужчину безусловным врагом женщины, а белого мужчину — угнетателем всех меньшинств Вселенной.

Выглядит очень неплохо. Симпатичная женская революция. Ну а нам-то, нам-то, русским теткам, ровесницам революции, что обломилось от всей этой роскоши?

Мы-то что получили?

Нравственный ландшафт двухтысячных годов несколько, знаете ли, реакционен, на дворе Год семьи, Мосгордума выделяет деньги на целевую программу «Целомудрие до брака» (впрочем, это движение модно и в Америке), над феминизмом принято смеяться, Славик и Димон из Краснодара очкуют купить презервативы в аптеке, — да не приснилась ли нам наша революция?

Не приснилась. Да только нашей никогда и не была.

Вспомним этапы нелегкого пути. Итак, мы родились в революционные годы. Чтобы проникнуться атмосферой конца шестидесятых годов — атмосферой, разумеется, бытовой, семейной, я пролистала подшивку журнала «Работница» за 1969 год и пару сборников того же года из Библиотечки «Известий». Вот письмо председательницы жилищной комиссии Фрунзенского райисполкома: «Трудовые коллективы часто ходатайствуют о предоставлении жилья лицам, лишившимся жилплощади в результате развода. Но не думают о том, что есть их коллективная вина в совершившемся разводе! Ведь коллектив имеет огромные воспитательные возможности!» Несколько старомодно. Известинские «Дела семейные» 70-го года выпуска, бытовая зарисовка: «Никого не желала слушать пожилая невеста… А через два месяца после свадьбы приковыляла вся в слезах». Очень неполиткорректно. Не по-сестрински. На следующей странице, правда, обнаружилось кое-что попрогрессивнее: «Часто приходится слышать — мужчины любят мясо…» Хорошая постановка вопроса — предполагается, что в мясе мужчинам можно и отказать. Хорошая капустная котлета — максимум, на что должен рассчитывать гендерный враг.

Зато цитата из сборника «А счастье так возможно…» меня по-настоящему порадовала. В ней слышится робкая, но чистая феминистическая нота: «Думаю, молодая соперница вообще не может составить достойную конкуренцию. Мужчины нередко воспринимают ее лишь как яркую игрушку на время, стать же истинной спутницей жизни, привлечь к себе мужчину и надолго сохранить с ним взаимопонимание способна, увы, не каждая двадцатилетняя. Разве может она тягаться с той, которая вступает в пятый десяток своей жизни?! Умело пользуясь косметикой, такая женщина способна быть привлекательной для своего мужа, при этом еще и двигаясь вверх по службе, способна вызвать в своих взрослеющих детях добрую зависть». Спасибо тебе, дорогая сестра, написавшая эту давнюю статью. Твой голос из далекого далека, из заповедного года, очень поддержал нас, зрелых женщин, в печали сидящих за столом.

Поистине пропасть лежит меж сексуальной революцией, случившейся, скажем, в Америке, и той же самой революцией в России (Советском Союзе). Обе страны консервативны, обе пережили период яростной холодной войны, взлет охранительного патриотизма, в связи с чем пользовались одними и теми же приемами. Сравните: «В разгар холодной войны стабильность семейной жизни рассматривалась в качестве фактора национальной безопасности. Сексуальная аморальность связывалась с подрывной деятельностью коммунистов, стремящихся разложить американскую молодежь». Автор приведенной цитаты — американский социолог и феминистка Сара Фомински, «Дорога в будущее», 1978 год. «Видеозал посетил, где смотрел эротический фильм. Рядом смеялись подростки. Капитализм их к разврату привел». Поэт С. Литвинов, публиковавшийся под дьвольски остроумным псевдонимом Нахирато Сако; «Крокодил», 1990. № 10. И, тем не менее, разница бесконечно велика. Новые идеи поступали к нам беспорядочно, вот в чем дело. Новые моды и новые вещи появлялись сравнительно быстро, а вот идеологическое обеспечение несколько задерживалось. И когда почтенная традиция «культа невинности» перестала защищать девицу, вышедшую на брачный рынок, женской солидарности никакой у нас и в помине не было. В России-то спокон веков дама даме — далеко не друг. Не было надежной защиты, теплого крыла феминистических идей и ценностей (принятых обществом), под которым мы могли бы укрыться. Мужчина стал безусловным врагом, а женского дружеского плеча не нашлось.

Уже в восьмидесятые годы мы чувствовали, насколько тяжело в таких обстоятельствах следовать заветам революции. В шестьдесят четвертом году феминистка Хелен Браун, сторонница «культуры сингл», произвела на обоих континентах ожидаемый фурор своей книгой «Секс и одинокая девушка». Она советовала еще нашим матушкам: «Есть одно слово, которое девушка может говорить мужчине, и это слово — да. Хорошенькие девушки имеют половые связи и не обязательно от них умирают». И что ж, к восьмидесятым годам ситуация сложилась таким образом, что в слове «да» не было уже никакой радостной (для мужчины) неожиданности и никакой девической смелости, а вот слово «нет» сказать было неимоверно сложно.

Вот у девушки четыре коротких романа. Да. Да. Да. Нет. «А почему нет-то? — вопрошал обиженный, — почему Васе с Петей „да“, а мне „нет“? В чем дело? Вот уж не думал, что ты до такой степени капризная девица. Да не дремучая ли ты? Зря я тебе Джима Моррисона давал слушать (на выбор — зря давал читать Айрис Мердок, Сашу Соколова, святителя Игнатия Брянчанинова)».

Допустим, девушка дипломатично отвечала: «А мне сначала надо полюбить!», и в ответ слышала: «Ты что, рехнулась? Кто тут о любви говорит? Ты торгуешь своим телом!» — «Как торгую?» — «Да, это эмоциональный торг. Ты требуешь от меня заверений и чувств, которых я в данный момент не испытываю!» Неприятный разговор мог затянуться до утра.

А вот у американской девицы за спиной — жесткие лица старших подруг, вся феминная традиция. «Я не готова». Все. В крайнем случае, разговор может сложиться по-другому, но тоже коротко: «Ты, Билл, нарушаешь мое личное пространство, занимаешься эмоциональным насилием, демонстрируешь брутальные порнографические стратегии. Я подам жалобу в студенческий совет!» И старину Билла выносит из девической горницы в мгновение ока. Ибо феминистическая культура вошла в повседневность, и буде девица пожалуется, Билл вполне может с той же скоростью вылететь из университета. А если в суд? О!

Не меньшую беду принесло одинокой советской девушке и в бою добытое заокеанскими сестрами право на оргазм. Лучше б они его не завоевывали, коровы атлантические. Как-нибудь перетоптались бы. Потому что не знаем уж, как там в Америке, а у нас в России право на оргазм оказалось равным обязанности его испытывать.

В иерархии мужских ценностей женский оргазм занял место невинности. Можно не быть невинной, но нельзя быть фригидной. Философия ной жизни приблизилась к обычаям племен Новой Гвинеи — девушка там пользуется абсолютной добрачной свободой с тем, чтобы прийти к мужу полноценной умелицей. Ну а если ты не можешь предоставить бойфренду (тьфу ты, Господи, — дроле, милому другу, партнеру) ни того, ни другого — чего ж ты тогда по мужикам таскалась? Каждый юнец уже наизусть знает, из каких обязательных элементов состоит редикюльный (от французского слова «смешной») акт, и если девушка спокойна и молчалива, молодой человек бывает недоволен: завернули недоукомплетованной! Обнесли. С восьмидесятых годов прошлого века добрая половина свободных женщин России практикует свой привычный полуночный балаган. Грубо говоря — притворяется. Если уж оргазм стал актом элементарной вежливости по отношению к мужчине — что ж тут поделаешь? Конечно, хорошо, когда он есть! А если нет — не хамить же человеку? Ведь он старается…

А конкурсы красоты? Как мы ошиблись с конкурсами красоты! Ведь и ждали, и рукоплескали, и видели в них приметы государственного смягчения нравов. Нечто революционное. А атлантические наши сестры еще в 69-м году сорвали финал конкурса «Мисс Америка». Ибо налицо отношение к женщине, как к предмету. Улюлюкали, стояли с плакатами «Мисс Америка — прокладка», надели корону на овцу. Мы же, пока заходились от любопытства, обсуждая стати Маши Калининой, упустили наиглавнейший свой козырь — еще в семидесятом году в Советском Союзе был самый большой в мире (на то, разумеется, время) оплачиваемый отпуск по уходу за новорожденными детьми.

Американские феминистки выбрасывали в мусорные баки (на баках крупными, грубыми буквами писали «Свобода!») чулки с кружевными резинками, белье от Agent Provocateur, косметику и часы с кристаллами Сваровски. А мы, трясясь от предвкушения, ждали «наполнения товарного рынка» — то есть дожидались, пока русские челноки из баков все это дело выгр и привезут красоту в наши палестины. Все, что могли, — все перепутали. Зато живем теперь в самом гламурном городе мира.

— Каждая вторая американка и австралийка отказывается носить кружевное белье, зато имеет в хозяйстве вибратор, — говорит Вера и вздыхает, — для себя живут девочки. А мы красимся, даже когда за газетой на первый этаж спускаемся.

— Ну, знаешь, — говорит Света, — это уже форма защиты. Мне мама рассказывала, что у них во дворе жила такая страшная девочка, что ей родители вешали на грудь котлету на веревочке. Что бы с ней хотя бы собаки играли. Так мне сейчас — либо накраситься, либо котлету повесить. Но ты права, нет в русской бабе умения — для себя. Когда женщины стали свободными, ими стало удобнее пользоваться. Поэтому я запрещаю своей дочери встречаться с молодыми людьми.

— Как, Света, — кричим мы, — ты предаешь идеалы нашей молодости?

— А что же мне делать? Аборты сейчас не в моде.

— И что дочка?

— Пока слушается. Только иной раз взглянет эдак, исподлобья. Такое неприятное лицо у нее становится, — отвечает нам старая подруга Светлана. И вздыхает.

— Еще бы, — по-доброму, по-сестрински отвечает ей Верочка, — помнишь анекдот: «Доктор, а почему у моей дочки глазки выпучены и странная улыбка не сходит с лица? — А вы не пробовали ей косички послабее заплести?»

— Революции делают красивые мальчики и некрасивые девочки, — отвечает ей сметливая Света, — а красивые девочки потом уводят победителей. Я хочу, чтобы моя дочка никогда не работала, жила в загородном доме и рожала белокурых детей. Я ращу консервативную девственницу.

Плохое знание подробностей сексуальной революции опять подводит нашу маленькую компанию — Света растит полноценную революционерку.

II.
В начале 60-х годов в журнале «Америка» была напечатана фотография, обошедшая весь мир. Глянцевый, вполне себе обыкновенный снимок «Перед первым свиданием» неожиданно стал едва ли не государственным символом американского женского счастья, американской мечты «для дам». Перед нами — бытовая сценка. Девушка в пышном платье до колен и туфлях на «гвоздиках» стоит на стуле посреди гостиной. Обстановка комнаты дышит достатком. Вся семья, включая окоченевшую в сладком умилении бабушку, с видимым одобрением смотрит на девицу, на это воплощение сияющей юности. Братишка дет десяти, по виду лощеный скаут (аккуратнейший пробор, белые носки, шорты), корчит прелестной сестре рожу. Очевидно, он покамест не научился справляться с чувственными впечатлениями. Еще молодая, еще элегантная мать в узкой юбке и кофточке с рукавами три четверти, в кокетливейшем фартуке (сама олицетворение всего того, что девушка должна получить в отдаленном результате первого свидания), опускается на одно колено, чтобы проверить, ровен ли подол. На советского читателя журнала «Америка» фотография эта производила впечатление чрезвычайное. Номер долго хранился в семьях, чуть ли не переходя от матери к дочери (мне, по крайней мере, он достался именно таким образом). Нам давали возможность заглянуть в чужое счастье.

Просвещенная шестидесятница, споспешница тихой с. с. р., обыкновенно хранила несколько протестных сувениров — книжку Симоны де Бовуар «Второй пол», томик Бенджамина Спока «Ребенок и уход за ним» и, до кучи, номер «Америки». О, с Симоной на прикроватной тумбочке и доктором Споком под мышкой наши матери чувствовали себя во всеоружии и в спальне, и в детской. Даром что кумиры мало компонуются между собой, хотя вроде бы и тот, и другая «за свободу». И Спок, и Симона — видные участники революции (Спок даже два года тюрьмы было получил за участие в антивоенной демонстрации, да уважили именитого доктора, отменили). И, однако же, он: «Не мешайте детям валяться в грязи, это заменяет им музыку и любовь»; а она: «Беременность и материнство являются негативным опытом для женщины и препятствуют ее освобождению».

Но уж журнал «Америка» — безусловная ценность. Простая женская мечта. А между тем мы имели дело с уходящей натурой. Как и в истории с конкурсами красоты, считали символом освобождения то, в чем заокеанские сестры видели триумф угнетения. Композиция «Перед первым свиданием» была предметом действенной ненависти всех феминисток Америки. Отчасти именно она стала поводом к самым решительным выступлениям. Ибо сексуальная революция 60-70-х годов была не революцией Вудстока и не имела по большому счету никакого отношения к эротическим выкрутасам хипповских менад. Она была революцией домохозяек.

«Каждая женщина из пригородов боролась с этим в одиночку. Продолжая стелить постель, покупать бакалейные товары, кормить детей сэндвичами, лежать ночью рядом с мужем, она боялась спросить себя: „И это все?“»

«И это все?» — страшный вопрос. Главный женский вопрос. Как можно было не затрястись от любопытства, прочтя эти строки, написанные в 1963-м году американской феминисткой Бетти Фридан?

Именно она, предвестница women? s lib, начала свою книгу словами, дышащими свежестью и правдой: «Я стану вашим голосом, пригородные сестры! Послушайте меня, белые домохозяйки среднего класса!»

В книге этой, ставшей подлинным общественным событием, Бетти описала повседневную жизнь американской женщины, у которой «все есть». Есть муж, дом, прелестные ребятишки, машина, бридж и теннис. И эти-то счастливые домохозяйки чувствовали себя глубоко несчастными. «Они хотели большего» — или другого, или еще чего-то. Сколько поэзии в этой тоске пригородных сестер, «желающих странного»!

Бетти окрестила тоску «проблемой, у которой нет имени». Нашла причину — поиски идентичности, конфликт между домашним всевластием и общественным безвластием. Описала главную вражину — рекламного агента, создающего мифологию американского дамского счастья, оратая общественного заговора, цель которого завлечь женщину в дом и не выпустить ее оттуда, навязав ей роль «потребляемого потребителя».

Через четыре года, в 1967-м, когда «мир сошел с ума», первое, что сделали феминистки, — вывалили на газон перед Белым домом грузовик кокетливых домашних фартуков.

Сейчас, через сорок лет после тех событий, результаты революции описываются таким образом — американки вырвались из «клаустрофобного брака», с «принудительным материнством» и «вынужденным целомудрием». А ведь не об этом ли самом «клаустрофобном» браке мечтает для своей дочери наша Света? Не ждет ли Россию лет через двадцать своя собственная, локальная революция домохозяек? Ведь проблема-то была не из придуманных — до сих пор американскую женщину преследует страшный призрак материнского фартука: «В сто раз лучше тяжело работать, чем жить в тяжелом браке». Ну, русские женщины умеют делать и то, и другое одновременно — у нас вот такие получились результаты революции.

Наши результаты — это полный, конечно, проигрыш врагу. По всем позициям. Сара Фомински, женщина-воин, как-то учила меня, как отличать кинематографический продукт, нацеленный на женскую аудиторию, от такового же, рассчитанного на мужскую. «Не смотрите на любовную линию, — говорила она, — не обращайте внимание на торс главного героя. Следите вот за чем: если в фильме женщина хоть раз бьет мужчину в пах, значит, продукт в конечном счете произведен для женской аудитории». Какое ужасное знание — из него следует, что в России нет ни одного фильма, снятого для женщин.

«Никогда, — говорила мне Сара, — не позволяйте себе награждать вашего партнера льстивыми прозвищами. Никаких тигриков, нефритовых корней и прочей мерзости. Можете назвать его сусликом, птенчиком, пестиком, тычинкой. В крайнем случае — угнеталкой. Иначе ваш проигрыш неизбежен». Сестры, включите вечером канал MTV и почитайте частные эсэмэски, помещаемые в бегущей строке. Мы — проиграли. Там одни Тигрики.

Главные герои наших телевизионных сериалов (сериалов для домохозяек!) — белые гетеросексуальные мужчины, по большей части состоящие на военной службе. Нам подсовывают в качестве эротического зрительского приза наших же исконных врагов. Пока мы довольствуемся солдатами, пограничниками, моряками, милиционерами, волкодавами, пока мы вынуждены глазеть на безупречнейшего Александра Невского (типичного брутального самца), американские женщины могут посмотреть «Войну миров» — красивый волнующий фильм, снятый Спилбергом для женщин. В этом фильме мужчина доказывает, что он имеет право совершить женский подвиг — спасти своих детей, а не Вселенную. Даже не спасти — унести, укрыть.

Как вольтеровский Кандид, маленький Том Круз столкнулся с тем, что зло неодолимо, зато за ним остается его маленький садик.

И какой, по вашему мнению, из героев ближе женскому сердцу?

Проиграли, что и говорить, — проиграли!

Мы можем отомстить нашим мужчинам одним-единственным образом: отдать в жены лучшим из них самых консервативных наших сестер — идеальных женщин. Они уже идут к ним — профессиональные красавицы, совершенные девы. Ну, пусть и Нимфы.

Это женщины, которые не воюют — они достаются победителям в качестве приза. Это такая добыча, которая сама ловит добычу. Это те самые семь худых коров, которые сожрут семь тучных, но сами не станут тучнее. Еще бы — на диетах сидят. Они перерабатывают мужчин в счастье и красоту. Они — загадочные. Мужчина завоевывает их, ломится в открытую дверь. Спальня вся в золоте, кровать в жемчугах. Вломился — батюшки светы!

Въехал мужик с перепугу в курную избу. Попал в темное, холодное, пустое, дремучее пространство. Потому что наша красавица — пустая, холодная и темная бабенка. А бывают красавицы — шкатулки, кошелечки, сумочки. А бывают — складские помещения.

Вот только такая нам война и осталась — партизанская. Поглумиться над победителем, пока он не напомнит, как бездарно мы профукали свою