Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №6, 2009

Том второй

Иллюстрация М. М. Далькевича ко второму тому «Мертвых душ». 1900

 

 

— Акунин — чума! — голосом женским, страстным, стервозным ткнуло меня, как шилом, куда-то под лопатку.

Я испуганно обернулся. Вообще-то Акунина обсуждать имело смысл в другом отделе, точнее — в другом зале. Потому что в этом продавали книжки хозяйственно-бытового назначения — про компьютеры, про имущественное право, а также рецепты быстрого обогащения и как манипулировать людьми. Я как раз скорчился у полки с компьютерной литературой, выискивая себе что-нибудь простенькое про электробытовые приборы фирмы, ассоциирующейся у меня почему-то с экономистом Явлинским, хотя и более успешной.

Так или иначе, я обернулся. За спиной стояла рыжекудрая красава, спелогрудая и крепкопопая, в зеленом, как это сейчас называют, топе. К нему был приколот маленький электробытовой прибор той самой фирмы, от него в девицу — под рыжие кудряшки — шли проводки. Девица скучала.

— Ну тебя, — высокий юношеский голос донесся от полки с книжками по бухгалтерским программам и автокаду.

— Еще скажи, что ты такое не читаешь, — девица тряхнула рыжиной. — Ты только Лукьяненко...

— Сто раз говорил, Лукьяныча давно не читаю, — голос незримого собеседника девицы был раздраженный и виноватый. Я про себя решил, что молчел, видимо, автора «Дозоров» все-таки втихую почитывает.

— Я не понимаю, что тебя прикалывает, — продолжал тем временем уличенный в дурновкусии юноша. — Фандоринский цикл — фигня полная. Про монашку — отстой. Про Достоевского — вообще не понял...

— Прочти сначала Достоевского, — авторитетно заявила рыжая. — Это по Раскольникову, альтернативный вариант...

— Не шуми, тут люди, — отбил атаку молчел. — Он бы Пушкина альтернативно продолжил ... об Гоголя.

 

∗∗∗

В стране отсыревших рукописей — которые поэтому не горят — самым известным сожженным произведением принято считать окончание «Мертвых душ». Скорбь — несколько лицемерная, и оттого особенно педалируемая — по этому поводу пронизывает русскую литературную критику вплоть до сего дня.

Напомним, как оно было.

«Мертвые души» писались с тридцать пятого года. Пропускаем изложение обычных легенд — про подаренный Пушкиным сюжет и все такое прочее. Это, в сущности, не важно.

Первый том имел успех — ровно какой надо, запланированный, с рассчитанной толикой скандалезности (цензура зарезала «Повесть о капитане Копейкине», вставленную в текст, судя по всему, именно в качестве жертвенного агнца — как атомный гриб в «Бриллиантовой руке»). Автор намерен писать еще — он приступает ко второму тому.

Работать он начал в сороковом году, в основном за рубежом — Гоголь ездил по Западной Европе, по теплым странам — Франции, Италии, жил в Риме. К сорок пятому году первый вариант в основном закончен, но тут Гоголь, внезапно разочаровавшись, сжигает его. Как объяснял сам автор — рукопись принесена в жертву Богу, за что писатель вознаграждается неким новым вдохновением: будет другой роман, устремляющий публику к возвышенному умосозерцанию.

О творческих планах на второй том сейчас обычно пишут в том смысле, что Гоголь намеревался «дать позитивчика в консервативном духе». Более почтительные прибегают к иносказаниям — например, сравнивают гоголевскую «поэму» с дантовской «Божественной комедией», в которой после «Ада» идет «Чистилище», не в пример более благообразное. Знаток герметической традиции сказал бы, что после нигредо, разложения, должно следовать альбедо, убеление, то есть переплавка и восстановление. Гоголь, наверное, согласился бы с такой интерпретацией — поскольку настаивал на том, что намерен дать картины некоего нравственного возрождения своего заблудшего героя. Что приведет и к нравственному оздоровлению читателя, а там и общества в целом.

Тут важно что. К началу работы над романом Гоголь приобрел репутацию гения. Более того, он сам в это поверил. И уже не сомневался в собственной гениальности, которую понимал как власть над умами.

Власть — да, была такая власть. Сейчас мы просто не понимаем, какое влияние имеет литератор на читателя в эпоху господства печатного слова. Чувства, испытываемые теми, кому посчастливилось родиться в нужное время в нужном месте с нужной мерой одаренности — обычно сходные. Это ощущение себя силой. Тот же Данте, к примеру, считал, что Divina Commedia «приведет все человечество в состояние счастья» — ни больше, ни меньше. Гоголь так не замахивался — он намеревался всего лишь исправить нравы в России. Впрочем, это еще как посмотреть, что претенциозней. Глядя из нынешнего века, представляется, что осчастливить человечество все-таки несколько проще.

Есть и вторая причина. Гоголь — как впоследствии Чехов, поднявшийся на фельетонах, — элементарно устал от амплуа «сатирика». Ему хотелось, наконец, заговорить всерьез, без ерничанья и карикатурки.

Увы, впрямую не получились. Все попытки Гоголя заняться открытой проповедью своих воззрений окончились не просто провалом, а крахом.

В сорок седьмом году выходят «Выбранные места из переписки с друзьями», публикой дружно освистанные. Даже друзья по лагерю — например, Аксаков — не скрывают гнева и отвращения. Белинский, глава нигилистов, пишет открытое письмо Гоголю — документ, редкий по цинизму, особенно в то относительно вегетарианское время.

Тут — небольшая пауза. Стоит обратить внимание, с какими чувствами либеральная критика (а другой у нас почитай что и нет) относится к умствованиям русских писателей. Нет либерала, который не плюнул бы в те же «Выбранные места», да еще обязательно с размазыванием. Я не говорю о звериной ненависти к Достоевскому — автору «Дневника писателя», тут уж все понятно, но началось именно с Гоголя.

Сейчас знаменитое «письмо Белинского» читают мало, а зря. В тексте простыми словами сказано, что публику интересует не художественность текста, а его идейная направленность, обязательно свободолюбивая — то есть клонящаяся к низвержению существующих порядков. Даже если книжка плохая, но с направлением, она будет любима, а нет — гонима.

Гоголь отвечает каким-то беспомощным бормотанием — «да как же так, братцы, да как же так можно, простите, если кого обидел». Но выводы делает правильные — бороться с этой сворой напрямую невозможно, тут они сильнее — нужно обратиться к привычному орудию, художеству. А тут он сильнее: к чему он не может призвать, то он может показать. А показывать Гоголь умел — «делать кино», как сказали бы сейчас. Спорить же с образами практически невозможно — это все равно, что спорить с тем, что сам видел. Гоголевский талант был именно такой силы.

Да, еще о том первом сожжении. Не стоит воспринимать его слишком драматически. Это вполне осмысленное действие, если угодно — часть технологии большой формы. Текст завел не туда — а значит, его надо переписать. Частичные меры, марание черновиков, не дают эффекта. Тогда приходится решаться на хирургию, начинать все с чистого листа; необходима тотальная перезагрузка. Сейчас, конечно, можно обойтись и без такого пафоса — просто стереть файлы. Но тогда приходилось прибегать к огню.

Так или иначе, работа над вторым томом не прекращается. В сорок девятом году Гоголь читает главы из поновленного текста в обществе друзей, под большим секретом — планируя поразить публику. К январю пятьдесят второго текст второй редакции в основном готов, но тут случается череда событий — умирает жена друга, а у писателя начинаются странности на религиозной почве. Возникает нехорошая фигура «отца Матфея», типичного лжестарца, который довольно быстро берет Гоголя в оборот.

Этому самому отцу Матфею приписывается идея уничтожения второго тома — за что он и заслужил проклятие в веках. Помню даже фантастический рассказик советского времени, кажется, булычевский, где герой на машине времени спасает рукопись второго тома, а негодяю-попу бьет морду. «У-у-у, гнида».

На самом деле, конечно, дело не в самом священнике — судя по всему, человеке спесивом и невежественном, но не более того. Все хуже. Николай Васильевич серьезно болен. Он слышит голоса в голове — и принадлежат они отнюдь не ангелам.

Тут придется сделать некий экскурс в темы, о которых современный человек предпочитает не думать — из серии «это бывает с другими, не со мной». На крайний случай такие штуки стараются описывать в нейтральной терминологии, выработанной психологами и психиатрами. Как оно происходит на самом деле, знают в основном те, кто попадал под этих лошадей, — а они, даже выбравшись, предпочитают помалкивать.

Итак, голоса в голове. Говорят они всегда одно и то же. Сначала они выдвигают ряд требований, исполнение которых делает человека все более беззащитным и открытым перед ними. Как правило, они запрещают ему общаться с другими людьми, ухаживать за собой, даже мыться и чиститься. Потом принуждают к голодовкам или каким-нибудь самоистязаниям. Истощенного, запаршивевшего и голодного голоса начинают склонять к преступлениям. Довольно часто они требуют убить маму, жену, детишек. Если это не получается, — например, человек попался хороший или хотя бы законобоязненный — они начинают ломать его морально, например, подбивать на какие-нибудь дикие и нелепые выходки. Цель — заставить человека совершить как можно больше зла. В конце — обязательное доведение до самоубийства, этим все должно кончиться.

На вопрос, кому принадлежат голоса, раздающиеся в голове безумца, современная психиатрия предпочитает не отвечать — вопрос якобы бессмысленный, «ну это же психи, им все это кажется». На самом деле слово «кажется» не имеет смысла. Всякий голос кому-то принадлежит. Причем сказать, что человек говорит сам с собой, нельзя — говорит он явно не сам.

Есть такое мнение, что эти самые голоса слышат все люди. Просто нормальный человек не осознает, что он их слышит — а то и слушается — этих самых голосов, а несчастный безумец слышит их почти что ушами. Но это те же самые голоса, уж будьте покойны.

У Николая Васильевича все идет по классической схеме. Сначала голоса требуют, чтобы он перестал писать, а также и есть. Кстати случается Великий пост — впрочем, Гоголь начинает голодовку за неделю до его начала. Это именно голодовка, а не пост — Гоголь практически ничего не ест. Голоса от этого, разумеется, начинают звучать громче и требовать больше.

10 февраля Гоголь пытается отдать портфель с беловиком романа графу Толстому для последующей передачи митрополиту Филарету. Толстой от портфеля отказывается, чтобы не расстраивать впавшего в меланхолию писателя.

На самом деле этот жест все объясняет. Похоже, именно в этот момент голоса потребовали от Гоголя уничтожения рукописей, как раньше они запретили ему есть. Он пытается бороться — но глупая наивность друга оставляет его наедине с бесами.

Окончательное уничтожение романа происходит в ночь с 23 на 24 февраля (по новому стилю) 1852 года. Измученный бесами, орущими в уши, Гоголь будит слугу — мальчика Семена — и требует, чтобы он разжег печь. Николай Васильевич пытался торговаться с голосами, надеялся сжечь не все, откупиться маловажным — но голоса потребовали гекатомбы... Наутро он честно признается, что действовал под влиянием злого духа.

Но уже поздно. Голоса хотят его смерти и внушают ему необходимость умереть. Несмотря на все просьбы друзей, даже священников, — он продолжает безумную голодовку. Его пытаются принудительно лечить, но ничего не помогает. Через десять дней после убийства романа он умирает. Злые духи добиваются своего.

Граф Толстой собирает все бумаги, оставшиеся на квартире писателя, и передает их Шевыреву. Тот находит черновики и обрывки глав второго тома. Он когда-то слышал чтение Гоголем почти всего текста — и восстанавливает, как может, часть содержания. К 1853 году реконструкция оставшихся глав завершена и вынесена на суд читателей.

К тому времени «партия Белинского» — в широком смысле слова — захватила абсолютно все контрольные высоты. Гоголь вписан в традицию в качестве сатирика и обличителя «проклятой России» (как сказали бы позже, «империи зла»). Написанное в позднем возрасте объявляется «реакционным» и приписывается воздействию клерикалов.

Сама идея второго тома «Мертвых душ» в эту картинку не вписывается. Зато очень хорошо вписывается его уничтожение.

Прогрессивная общественность выдвигает такую версию — Гоголь, дескать, честно пытался написать про «эту страну» что-то хорошее, но талант, вишь, не позволил. В отличие от потрясающих по обличительной силе уродцев первого тома, образы второго — успешные помещики и добродетельные крестьяне — вышли бледными и неубедительными. Гоголь долго возился с темой и в конце концов понял, что не может лгать. От этого он впал в депрессию, а тут еще и какой-то гнусный поп подвернулся. Очень жаль, конечно, что второй том сожжен, но, честно-то говоря, невелика потеря, хотя скорбные рожи мы делать будем и петь песенку «загубили, гады, загубили» — тоже.

Я намеренно огрубляю. Разумеется, все вышесказанное подавалось тоньше и с большим политесом. Но суть именно такова: молчаливое признание «творчествой неудачи» Гоголя и своего рода стыдного облегченьица — ну вот, сгорела книжка, и, в общем, туда ей дорога. Неча там.

При этом даже сохранившиеся остатки второго тома на редкость хороши. Никакого спада таланта там нет, и уж тем более — сусальности и неправдоподобия. Типажи так называемых положительных героев абсолютно жизненны. Все эти помещики Костанжогло и откупщики Муразовы — узнаваемы до дрожи. Если в классической русской литературе и есть где-то убедительный портрет прототипов «крепких хозяйственников», и в хорошем и в плохом смысле слова, — то их нужно искать именно у Гоголя, да еще у Лескова. Больше нигде — все остальные русские классики отчаянно не жаловали хозяйственную часть. Безумные миллионщики Достоевского, чеховские губители вишневых садов, даже толстовские помещики — вот уж действительно ненатуральные — тут и рядом не стояли.

На этом месте можно было бы, конечно, поднять вой: ах, если бы Гоголь все-таки закончил второй том, если бы в русской литературе имела место адекватная репрезентация реальной экономической жизни... Оставим это тем, кому положено сокрушаться о подобных материях. Если бы да кабы, да во рту росли грибы.

 

∗∗∗

— А он чего, и Гоголя продолжил? — не расслышал юноша.

Девица что-то ответила, но я уже не внимал. Меня пробила нервная дрожь, спутница внезапных озарений.

Ибо до меня внезапно дошло, чем же именно Борис Акунин — если и дальше будет продолжать в том же духе — увенчает свою литературную карьеру.

И какая же это будет унылая дрянь.

Архив журнала
№13, 2009№11, 2009№10, 2009№9, 2009№8, 2009№7, 2009№6, 2009№4-5, 2009№2-3, 2009№24, 2008№23, 2008№22, 2008№21, 2008№20, 2008№19, 2008№18, 2008№17, 2008№16, 2008№15, 2008№14, 2008№13, 2008№12, 2008№11, 2008№10, 2008№9, 2008№8, 2008№7, 2008№6, 2008№5, 2008№4, 2008№3, 2008№2, 2008№1, 2008№17, 2007№16, 2007№15, 2007№14, 2007№13, 2007№12, 2007№11, 2007№10, 2007№9, 2007№8, 2007№6, 2007№5, 2007№4, 2007№3, 2007№2, 2007№1, 2007
Поддержите нас
Журналы клуба