Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №7, 2009
Молодой вдовец Репин приходил на судебные заседания в хорошем костюме и хорошем настроении, шутил с адвокатом, улыбался, вину свою не признавал, и, конечно, он был возмущен и разгневан, когда в декабре — почти через полгода после гибели Светланы — судья изменил меру пресечения, и на него в зале заседаний надели наручники. За что, если она сама, все сама? Дело долго еще крутилось в судах разной инстанции, дважды уходило в областной суд, и только в марте приговор вступил в окончательную силу. 34-летний Алексей Репин, житель подмосковного города Железнодорожный, был приговорен к пяти годам колонии за доведение жены до самоубийства — это максимальный срок; заодно его лишили родительских прав на детей — девятилетнего Сашу и трехлетнюю Анну.
Пока шел суд, его родители вывезли из квартиры телевизоры, микроволновку, прихватив заодно кожаное пальто покойной невестки и зачем-то ее же, десятилетней давности, свадебное платье.
Что же, ткань знатная, дорогая, может быть, сгодится на штору.
Тема окна была популярна во внутрисемейном дискурсе; про окно Алексей Репин говорил много, мечтательно, с удовольствием. Например: «Я с тобой такое сделаю, что ты сама у меня в окно сиганешь». Вариант: «Возьмешь детей и сама в окно-то выпрыгнешь». Про окно говорила и сама Светлана — 28-летняя, милая и очень хорошенькая мать двоих детей, вот только лицо в синяках и кровоподтеках, вчерашние ссадины на позавчерашних. Мама, говорила она, я боюсь, что я не выдержу, что я в окно. И старший сын повторял на суде, что папа грозился маме окном, и это было, в общем-то, так обыкновенно — папа бьет и пьет, мама плачет и вытирает кровь, дети дрожат в комнате.
Но она выбросилась с балкона.
«Угрозы физической расправы и жестокое обращение повлекли за собой неуверенность в будущем и разрушение идеалов», — пишет следователь в обвинительном заключении. Идеалы были самые простые, понятные, очень женские: любовь, семья, дом, достаток, — и что же, господи ты боже, могло их разрушить, неужели всего-навсего один неудачный брак? Или опыт стабильного, многолетнего унижения, физических и моральных истязаний, — опыт, отчасти бывший и собственным выбором, потому что классическая мотивация виктимного поведения — «некуда бежать» — это не про Светлану.
Было куда бежать, и было где спастись, и она уже начала спасаться.
Но она, видимо, все еще продолжала вести с ним — бывшим возлюбленным, превратившимся в совершенного ублюдка, скотину, — какой-то важный диалог, вероятно, все еще убеждала в чем-то. Прыжок с балкона выглядит последним словом в этом разговоре, о подлинном содержании которого, впрочем, мы уже ничего не сможем узнать.
Из поразительного: несоразмерность, несомасштабность личности Репина и его власти над семьей. Демонический беспредельщик, роковой возлюбленный, властелин при близком рассмотрении видится трогательным ничтожеством — гражданином, почти лишенным социальных характеристик. Кто он по профессии? Все тяжело задумываются. Собственно, никто. Бомбил одно время на «семерке»; менял временные работы; было дело — устроился на установку пластиковых окон, уж как радовались обе семьи, как поздравляли с приличной, настоящей мужской работой, а хватило его на два месяца: устал. Может быть, какая-то травма, армейская, например? — нет, не служил он в армии, как-то отмазали, невоеннообязанный. Психических расстройств нет. Ну хотя бы алкоголик, думаешь с надеждой, девиант с распадом личности? — но нет, органика отказала Репину даже в алкоголизме, пил по большей части от безделья, хотел пил, хотел не пил. Собутыльников — и тех не было. Свете, конечно, случалось выводить его из запоя, однако всего раза два; можно сказать, что Репин шел по пути физического распада, но пока что побеждала молодость.
Но что-то же было в нем, обделенном свойствами, зауряднейшем человеке, настаивала я, что-то же держало Светлану как минимум несколько лет. Что работало его синей бородой — харизма, внешность, характер, талант, воля, интересный порок? — и все отвечали, будто сговорившись: «Совсем ничего», — и скучно морщились. Совсем серый, тусклый — зло без обаяния, садизм без идеи. Все говорят одно и те же: трус, лентяй, паразит, захребетник, пакостник, тихушник, дома — монстр, на улице — паинька, скромнейший из скромных.
Главный вопрос: «За что он ее так»? Понятно — за то, что терпела, за то, что прощала, за огромность любви, альтруизм, сердечную кротость и бесконечность долготерпения; ясное дело, такое не прощается. Но не только. Изучая материалы дела, можно предположить еще один мотив: за привычку к хорошей, беспечной и бездельной жизни, за долгую и сладкую сытость, которую ему бесперебойно обеспечивали родители Светланы — и расстаться с которой ему было уже никак нельзя.
Савкины и Репины жили по соседству, дверь в дверь. Света была знакома с Алексеем с детства, и когда она, восемнадцатилетняя, собралась замуж за двадцатичетырехлетнего Репина, Савкиной во дворе сказали: «Зачем он вам, не твоя ветка», в смысле — не твой уровень, семья и в самом деле, какая-то смутная, мама — няня, папа — рабочий. Ветка не ветка, сословие не сословие, зато любовь — сильная, красивая и, казалось бы, всепобеждающая.
Со свекровью как-то не сложилось, она угостила молодоженов дорогим тортом, а потом потребовала за него деньги, и это было странно. Родители Алексея несколько раз приезжали в гости к внукам со связкой бананов, они же, по всему судя, оплатили адвоката. Говорят, что на суде они были единственными со стороны Репина, сидели молча, у Алексея не было друзей или подруг. Елене Евгеньевне после смерти Светланы они не позвонили ни разу.
Репин из той генерации небогатых молодых москвичей, чей жизненный старт был подорван внезапным достатком: продажа не очень-то нужных наследных сорока-шестидесятиметровых панельных поместий открывает двери в ослепительный мир потребления, зажигает огни большого города и напрочь сносит неокрепший мозг. Бабушкино наследство — квартиру в Химках — Репин продал на втором году семейной жизни; на выручку купил «семерку» и мебельный гарнитур для спальни, а остальные деньги, что называется, прогулял; можно удивляться неравноценности обмена, но, с другой стороны, кто из нас не спешил и жить, и чувствовать; парни из суровых рабочих семейств особенно уязвимы перед идеей «жить со вкусом». Вообще, недвижимость — одно из главных действующих лиц этой истории; ее оказалось много, и доставалась она легко. Бабушка Светланы продала свою трешку в Лианозово, купила себе однокомнатную, остальные деньги отдала молодым на обзаведение: живите, деточки. Молодые стали искать жилье «по цене», нашли хорошее, просторное — в Железнодорожном; так началась миграция с приятного во всех отношениях московского северо-запада на подмосковный, промышленно-суровый восток. Потом поменяли квартиру и родители Светланы; переехали поближе к детям, в тот же микрорайон; доплату за строгинскую трешку, опять-таки, отдали молодым. Елена Евгеньевна Савкина, мать Светланы, долго не могла привыкнуть к дороге, очень мучилась — два с половиной часа в один конец, четыре вида транспорта — но все-таки привыкла. Главное, чтобы у молодых все было. У них и было — всё.
Жили не бедно. Светлана воспитывала детей, Репин не работал.
Из показаний отца Светланы: «С продажи квартиры в Строгино оставались деньги, которые они отдали Репину А. Н. и Репиной С. А. После чего Репин А. Н. почувствовал вкус свободных денег. Репин понял, что можно, нигде не работая, получать деньги с продажи квартир». Но, кажется, он понял гораздо раньше, — и последние три года особенно жестоко избивал Светлану, требуя согласия на продажу квартиры.
А жить где?
Ну и родственников много. Не бросят же они ее, с двумя-то детьми.
Деньги от продажи квартиры он собирался потратить традиционно, новых инвестпроектов у него не было: квартиру, как и прежде, хотел поменять на машину — на хорошую, новую иномарку. Красивую, блестящую.
Чтоб было совсем, совсем как у людей.
Своя, без бабы и спиногрызов, квартира, красивая тачка и свободная наличность — это, как говорили многие, был предел его амбиций.
На что-то иное не хватало воображения.
Самое смешное, что иномарку он все-таки купил. Банк дал кредит неработающему отцу двух детей — то ли под залог его квадратных метров, то ли еще как-то, сейчас уже не установишь, и несколько месяцев Репин был счастлив. Потом, правда, он машину продал, и сейчас родные Светланы не знают, чего ждать: то ли явятся приставы, опишут репинскую половину квартиры или выйдут из углов еще какие-то кредиторы.
Почему она терпела все это? Светлана давно уже перешла от логики «опомнится и передумает» к активной, казалось, самозащите. Были родители под боком — молодые, работающие, готовые принять и содержать; было множество обращений в суд и милицию; были два уголовных дела, первое — февраль 2008 года — завершилось судимостью, правда, условным годичным сроком и штрафом аж в три тысячи рублей (судимость, впрочем, не помешала Репину свернуть сразу же Светлане челюсть, — еще одно уголовное дело завели, но рассматривали уже после смерти Светланы).
Возмутиться бы мягкостью этого приговора: в самом деле, избиение чужого человека и истязание домашних весят у нас по-разному. Но судебная снисходительность к кухонному насилию держится еще и на известном феномене «обратного хода». Посадить домашнего изверга гораздо легче, нежели заставить истицу быть твердой и последовательной в своих намерениях и действиях. Родные люди вот какие: угрожает — бьет — кается — плачет — хочет умереть — неделя медового месяца — угрожает — бьет (и сколько семей проваливается в мазохистскую бесконечность).
— Если бы Светлана не забирала все свои заявления, на него были бы заведены не два, а сто двадцать два уголовных дела, — говорит следователь.
Сначала забирала, потому что жалела-любила.
Потом забирала, потому что боялась побоев и угроз.
Женщине, которая неистово борется «за сохранение семьи», в конце концов, приходится бороться за сохранение жизни.
Была правда, которую давно уже предстояло принять, — что отец твоих детей безнадежное животное, что ничего, кроме новых увечий и унижений, не будет и что находиться с ним рядом, просто дышать одним воздухом — смертельно опасно.
Светлана искала варианты размена, собиралась выйти на работу (Анечке как раз исполнялось три года). Но ее держало чувство дома, особенно острое у неработающих женщин, — «свой угол», объясняла она матери, имущество, да тот же евроремонт — и что, все оставлять ему, мама, да за что же ему? Чужими трудами все, чужими руками — и подарить ублюдку? Почему я должна бежать из квартиры, которую ты для меня купила? Нельзя было уходить, по мнению Светланы, еще и потому, что Репин именно что очень хотел, чтобы она ушла (в прокуратуре тоже говорят: «Да он только и мечтал об этом!»), — он как-то совсем расправил плечи, в преддверии мужской свободы и новой тачки («продаст, продаст, куда денется!») ходил гоголем, никто ему был не указ.
Они поставили замки на свои комнаты, но ее замок он сбил, и дети не знали, куда прятаться. 2008 год отмечен каким-то особенным, изощренным садизмом: Анечку он не трогал, а вот Саше доставалось. Он будил среди ночи и Свету, клацал ножницами над головой: «Давай разгадывай кроссворд, а то все волосы тебе выстригу», — и она садилась над кроссвордом, и от ужаса разгадывала. Кажется, ей начал отказывать не только инстинкт самосохранения, но и страх за детей.
Из свидетельских показаний Александра Репина, 2000 года рождения, записанных следователем в третьем лице: «Его папа избивал его маму ногами и руками по лицу, по телу. Его отец часто пил на кухне, иногда его бил, один раз сильно бросил в стенку, но хорошо то, что он упал на мягкого плюшевого мишку. Папа бил маму независимо от того, пьяный тот был или нет. Так же папа всегда говорил маме, что выкинет ее через окно вместе с ним и его сестрой. Он хотел продать квартиру и купить машину, но мама продавать квартиру не хотела, из-за этого тот ее часто бил».
На суде Репин возражал проникновенно: как же я не гулял с тобой, сыночка, вспомни, как мы на шашлыки ходили, — и мальчик вспомнил, что да, ходили, и папа проколол его кожаный мяч, проколол нарочно, с усилием, просто так, и все вернулись в слезах и ссоре, как обычно, — пикник, называется, отдохнули. Репин очень не хотел терять родительские права, — оставшись единственным родителем детей, он получил бы все права на квартиру; но жестокосердая судья все обломала.
Похоже, он так и не понял, что же на самом деле произошло.
...Тогда, в июле, Репин позвонил на дачу и пожаловался, что в доме отключили электричество за неуплату.
Светлана испугалась, что не сможет по возвращении включить электроплиту и покормить ребенка, — и, попросив у матери денег, отправилась разбираться со светом.
Но, конечно, она в какой-то тысяча последний раз поехала спасать его.
«И не вернулась», — медленно, растерянно добавляет Елена Евгеньевна.
...Мы говорим по телефону, она едет с работы в электричке, с Щукинской в Железнодорожный, в трубке слышен железнодорожный грохот и металлический, все перекрывающий голос: «Следующая станция — Серп и Молот». Она очень спешит к детям, над которыми теперь опекунствует. Анечка стала говорить, недавно сказала: «Неправда, мама не уехала, она умерла»; Саша постепенно успокаивается, перестает дергаться, квартира стоит опечатанной. После смерти дочери Репин не встречался с детьми, а Елене Евгеньевне звонил один раз, кричал, что квартира — его, его! и скоро будет продана, — кричал и сам верил, кричал — и, наверное, уже видел себя в прекрасном иностранном авто, несущемся в элегантную даль грядущего.
