I.
Этот день формально до сих пор остается государственным праздником — Днем российского флага, но его уже почти никто не отмечает, только активисты СПС и близких этой партии движений выходят на Новый Арбат. А больше никаких торжеств не происходит.
А тогда казалось, что праздник — на века, и все было впервые. Впервые площадка у Дома Советов РСФСР (сегодня он называется Домом правительства, а вокруг площадки — массивная чугунная ограда, за которую никого не пускает ФСО) называлась площадью Свободной России, впервые (решение о смене флага парламент принял именно в то утро) над Домом Советов развевалось бело-сине-красное полотнище — маленькое, а тридцатью метрами ниже, на фасаде цокольного этажа, был растянут такой же флаг, только гигантский, — тот самый, знаменитый, который утром 19 августа принес к зданию парламента Константин Боровой, по какому-то недоразумению считавшийся тогда живым символом возрождающегося русского капитализма.
Было 22 августа 1991 года.

II.
На крыше цокольного этажа (демократическая версия трибуны Мавзолея) стояли вожди — Борис Ельцин, Руслан Хасбулатов, Гавриил Попов, Иван Силаев, Александр Руцкой. Под ними колыхалось людское море. Такие митинги в тогдашней Москве происходили достаточно часто, но впервые митинг в прямом эфире транслировали по центральным телеканалам. Время от времени на экране возникал титр — «Митинг победителей». Вожди говорили какие-то подобающие случаю вещи, людское море скандировало в ответ «Россия!» и «Ельцин!», а потом вожди скрылись в своих кабинетах (годы спустя Александр Коржаков расскажет в мемуарах, что в этих кабинетах происходило), а людское море, поколыхавшись еще с полчаса, содрало с фасада гигантский флаг и потекло переулками к центру Москвы.

III.
«Это была замечательная толпа», — ностальгически вздыхает мужчина в сандалиях, с которым мы разговариваем, сидя на лавочке в бетонном дворе на юго-западе Москвы; домой к нему нельзя — там гости. Мужчину зовут Михаил Шнейдер — в августе 1991 года он был помощником мэра Москвы и ответственным секретарем (то есть начальником аппарата) «Демократической России» — фигурой совсем не публичной и не слишком влиятельной, но тогда, 22 августа, вышло так, что именно он и его коллега по аппарату Александр Осовцов оказались практически единственными (то есть были еще какие-то видные деятели — Александр Музыкантский, Евгений Савостьянов, московские и российские депутаты, но они растворились где-то в хвосте, а Шнейдер с Осовцовым оказались во главе колонн) нерядовыми деятелями в той толпе. А толпа была замечательная.
«Это была очень адекватная толпа, толпа радостных трезвых людей, которые были счастливы от того, что путч провалился и начинается свободная жизнь», — вспоминает Шнейдер сейчас, а тогда, очевидно, ему было не до размышлений о качественном составе толпы, потому что толпа напирала, и «нужно было выбрать конечную точку, чтобы было понятно, куда идем». Кто-то предложил идти на Красную площадь — и все пошли на Красную площадь. «Я не помню, — говорит Шнейдер, — можно ли тогда на ней было устраивать демонстрации, но это были революционные дни, когда все было можно. И мы ломанулись на Красную площадь».

IV.
Что делать на Красной площади, никто не знал, и тогда Шнейдер сказал Осовцову: «Алик, пойдем на Лубянку». Шедшие рядом демонстранты эту идею поддержали, толпа хлынула по Никольской, и уже через минуту Шнейдер пожалел о своем предложении. «Люди рвались брать здание КГБ, а мне шестое чувство подсказывало, что не надо этого делать, — мы жутко боялись провокаций, а гэбэшники вполне могли быть готовы к обороне, и потом действительно выяснилось, что на крышах по периметру площади сидели снайперы, которые начали бы стрелять в толпу, если бы она приблизилась к зданию».
Дальнейшее помнят все — каким-то чудом агрессию толпы (Шнейдер поправляет: «Не агрессию, а положительную энергию») удалось переключить на памятник Феликсу Дзержинскому, демонтаж которого и стал завершением народных гуляний, но при сносе монумента Шнейдер уже не присутствовал — ему, как он говорит, «надо было линять» — на Тверской у Моссовета его уже ждала машина в аэропорт, нужно было лететь в Токио на Всемирный конгресс городов — посланцев мира. Оставил Осовцова на Лубянке, сам побежал на Тверскую. По дороге зашел в ЦК КПСС на Старой площади и, предъявив мандат, объявил, что здание будет опечатано. Через несколько часов коллега Шнейдера по «Демроссии» Владимир Боксер действительно наклеил на двери будущей Администрации Президента Российской Федерации бумажки с моссоветовскими печатями. Революция, что тут еще скажешь.

V.
Вообще-то, Михаил Шнейдер был физиком, работал в ИЗМИРАНе (спрашиваю, кем работал — «Как все, мэнээсом»), но потом закрутилось — митинги на Манежной, выборы в Моссовет. Два раза занимал первое место по округу, но оба раза не было необходимой явки, и депутатом Шнейдер так и не стал — говорит, что не жалеет, нашел себя в аппаратной работе. Под всеми обращениями «Демроссии» — рядом с подписями Ельцина, Попова и Станкевича — его, Шнейдера, подпись. Организовывал митинги («Был у нас митинг на Зубовской площади — так мы треть Садового заняли, люди стояли от парка Горького до Маяковки, представляете?»), проводил заседания («Кто у нас только не был — и Дима Рогозин, и Фима Островский, и Андрей Исаев») — золотое было время.
Листовки тех лет читаются вполне захватывающе: «Консервативные силы ради сохранения власти готовы сейчас на многое. Не удивимся, если в предвыборной борьбе они в очередной раз попытаются применить нечистоплотные методы, прибегнуть к дезинформации и даже фальсификации результатов голосования. Мы обращаемся к тем, кто не пришел голосовать. Именно о вашей неявке на участки мечтала номенклатура», — читаешь и удивляешься, почему на листовке не написано: «Ющенко — так!» или что-то в этом роде.
«Демократическая Россия», между прочим, формально существует до сих пор, круглая печать и учредительные документы хранятся у Льва Пономарева, только кому это теперь интересно.

VI.
«Кризис в движении начался после того, как Демроссия решила свои задачи — мы же и создавались, чтобы свалить власть КПСС, и нам это удалось, причем гораздо быстрее, чем планировали, — я, например, рассчитывал лет на 10-15 напряженной работы. А потом — реформы, рост цен, народ быстро понял, что недостаточно свалить коммунистов, чтобы сразу началась жизнь, как на Западе. Появилась фракция, которую я бы назвал „Ребята, нас предали!“ — в нее вошли будущие защитники Руцкого и Хасбулатова — Миша Астафьев, Ребриков, еще люди. Мы с ними согласны не были, мы с самого начала были за Гайдара. Вот в этом была причина раскола».
«С самого начала» — это с сентября 1991 года, когда Ельцин отдыхал в Сочи, а Лев Пономарев с Глебом Якуниным летали к нему (тогда еще тех, кого теперь называют демшизой и маргиналами, пускали к президенту) и уговаривали назначить в правительство Гайдара и его команду. «Мы всегда были за Гайдара, — повторяет Шнейдер, — потому что мы верили в него и понимали, чего нужно ждать от отпуска цен. У многих из нас было хорошее экономическое образование, они объясняли нам, что такое шоковая терапия. Я вообще считаю, что шока-то как раз тогда не было, — Гайдар действовал очень мягко».

VII.
Сам Шнейдер и после начала реформ оставался помощником московского мэра — даже когда Гавриил Попов уступил свою должность Юрию Лужкову, на аппаратной позиции Шнейдера это никак не отразилось. Он проработал помощником мэра по связям с общественными организациями и избирателями десять лет, до 2002 года, пережив на этой должности и конфликт Лужкова с Коржаковым, и предвыборную кампанию 1999 года, и реформы первых путинских лет. «Специфика работы не менялась — люди в мэрию всегда ходили с какими-то конкретными делами, и нужно было в этих делах разбираться», — страшно представить, какими глазами смотрели чиновники лужковской мэрии на затерявшегося среди них демократа первой волны. Когда я спросил, почему Шнейдеру не удалось конвертировать свой аппаратный вес во что-то материальное (даже квартиру на юго-западе он купил по ипотеке, продав свое прежнее жилище и до сих пор не вернув долги всем знакомым), он без каких-либо эмоций ответил: «А из ближайшего окружения Попова никто ничего не конвертировал. Через меня десятки будущих олигархов прошли, а мне ни разу никто даже взятку не предложил, к сожалению. То есть не к сожалению, конечно, но не было взяток».
Через секунду, впрочем, он вспомнит один случай и (честный все-таки человек) расскажет — пришел какой-то кооператор проситься на прием к Попову, вывалил из большой спортивной сумки на стол сотню или даже больше китайских калькуляторов — мол, это вам. «Я ему говорю: если через минуту ваши калькуляторы с моего стола не исчезнут, я ментов позову. Он все понял, забрал свои подарки».
Попал ли тот мужик на прием к мэру, Шнейдер не помнит.

VIII.
Я спрашиваю, как же так получилось, что на смену сумке с калькуляторами и той единственной пачке с долларами (десять тысяч за концерт на Красной площади), за которую чуть не посадили Сергея Станкевича, пришла такая коррупция. Шнейдер трогательно разводит руками: «Ну что вы, я же не специалист, я не знаю. Может быть, все началось с олигархов?»
«С олигархов, не с Лужкова?» — может быть, я спрашиваю слишком в лоб; Шнейдер смущается и говорит, что «коррупция не зависит от какой-то конкретной личности. Просто однажды люди понимают, что можно воровать, и уже не могут остановиться. Черт его знает».

IX.
Единственное, о чем Шнейдер жалеет сегодня, — это о том, что демократам в свое время не удалось организовать пропагандистскую работу с населением, не удалось объяснить обществу смысл реформ. «Мы и Ельцина об этом просили, и Гайдара, и Чубайса, но у них и так было столько дел, что о разъяснительной работе никто не думал, сфера объяснялова была запущена, вначале ее захватил Полторанин, потом — Гусинский с Березовским, которые вообще стали мочить демократов, — как потом оказалось, на свою голову».
Больше Михаил Шнейдер ни о чем не жалеет.

X.
Уйдя из мэрии, Шнейдер сосредоточился на работе в аппарате СПС — до сих пор каждый день ездит на работу, налаживает контакты с регионами после очередного поражения партии на выборах. Вначале возглавлял региональный отдел, сейчас — отдел методологии и внешних связей. К нынешнему имиджу СПС относится спокойно, и даже прошлогоднюю акцию с участием Бориса Немцова в магазине «Седьмой континент», когда Немцов скандировал лозунг: «Бабушкам и дедушкам не хватает хлебушка», считает вполне нормальным явлением. «Мы просто говорили о либерализме бабушкам и дедушкам на их языке. Это вы смотрите на все как журналист, изнутри, и все понимаете, а если со стороны смотреть, то все правильно — во всех учебниках написано, что надо расширять электорат, а в нашей стране его можно расширять только за счет пенсионеров». Риторику СПС 2007 года Шнейдер не считает левой — «просто в условиях ограниченной свободы слова иногда нужно переходить на птичий язык, не теряя самоидентификации и, конечно, следя за базаром».
В его речи часто проскакивают такие жаргонизмы, но феня звучит совсем не так, как если бы на ней разговаривал какой-нибудь гопник — нет, Шнейдер — это классическое «интеллигенция поет блатные песни». Наверное, если бы не было «Демроссии», он стал бы КСП-шником.

XI.
В том, что демократы когда-нибудь снова придут к власти, Шнейдер, конечно, не сомневается, его прогноз — лет через пять, а может, и через двадцать, смотря сколько будет стоить баррель. Михаил Яковлевич даже готов поименно перечислить тех, кто придет к власти — Владимир Милов, Никита Белых, Илья Яшин, Мария Гайдар. У Шнейдера даже есть аккаунт в Живом журнале, поэтому он постоянно в курсе всех оппозиционных дел. Участвует в подготовке очередной объединительной конференции демократов, говорит, что возрождение «Демократической России» обязательно состоится. Всерьез верит во все это или по привычке — непонятно. Может, и всерьез.
Когда революция — из гуманизма ли, по невнимательности ли, — в нарушение известного правила не пожирает своих детей, дети вырастают в очень трогательных и симпатичных чудаков — вот как Михаил Яковлевич Шнейдер, например. Опечатывал ЦК КПСС, вел замечательную толпу к Лубянке, митинговал, выдвигался — а теперь сидит в своих сандалиях на лавочке в бетонном дворе и рассказывает мне про Машу Гайдар. Жалко, что он не сказал, какой у него аккаунт в ЖЖ, — я бы его зафрендил.