Можно зубрить «Капитал» и «Анти-Дюринг», обосновывать теорию революции «перманентной» и революции «в одной, отдельно взятой…» Распустить уставший караул и отказаться от выплаты долгов империалистическим хищникам. Можно, наконец, построить Магнитку. И все же самым трудным из вопросов, вставших перед страной после революции, оказался пресловутый «квартирный вопрос». Как нам обустроить социалистический быт? — вопрошают теоретики градостроительства первых лет советской власти. Какими должны быть города при социализме? Должен ли пролетариат жить в домах-коммунах с общей кухней и прачечной? Или победившему гегемону надлежит расселиться по собственным особнячкам, стирая грань между городским центром и окраиной? Горячая полемика между «урбанистами» и «дезурбанистами» в конце 1920-х тяжелей премногих томов ленинской критики. Выбранные места из этих выступлений печатаются по изданию: Города социализма и социалистическая реконструкция быта. Сборник статей. Составил  Б. Лунин. — М., Работник просвещения, 7-я тип. Мосполиграфа «Искра революции», 1930.

Москва — город-спрут или союз городов?
В. Строгова

«Музей на вольном воздухе»
Наши предки оставили после себя города, которые никуда не годятся с точки зрения строительства социализма. Самая столица, «стольный город» Москва, — образец нелепейшей, варварской, ни с чем несообразной планировки, вернее — бесплановости, купецкой расхлябанности и неряшества.

На узких, изогнувшихся улицах Москвы давно стало тесно еще русскому капитализму. Вспомните, какие дикие коленца выкидывают Покровка, Мясницкая, Кузнецкий Мост или Солянка? Обидные для переулков прозвища — Кривой, Кривоколенный — точно соответствуют истине: оба они и кривы, и кривоколенны.

Наивные, пузатенькие церковушки, вываливающиеся боком на тротуар непременно в самых оживленных местах, трогательные, но безвыходные московские тупички и тупичечки, может быть, очень милы глазу любителя старины, но дики, безобразны с точки зрения делового назначения улицы.

У московской расхлябанной улицы нет строго определенного лица, нет перспективы, нет хоть сколько-нибудь выровненного «роста»: с восьмиэтажного «небоскреба» глаз неприятно соскальзывает в ухаб одноэтажья; улица похожа на челюсть с дурными, неровными, обломанными зубами.

Старая Москва — такая, как она есть, — неминуемо и очень скоро станет серьезным тормозом в нашем движении вперед. Социализм не втиснешь в старые, негодные, отжившие свой век оболочки.

Город без будущего
К концу пятилетки мы должны будем распланировать две сотни новых городов. Москва как город выпала из этого огромного движения. Москва оказалась городом без планов, городом без будущего. Ее социалистическое завтра скрыто туманом неизвестности. Город растет стихийно с быстротой, редкой в истории даже мировых городов-гигантов: московское население за два года — с 1927 по 1929 — выросло на 257 тысяч человек, что составляет 6 проц. ежегодного прироста. На строительство Москва тратит ежегодно сотню миллионов рублей.

В основу всего этого строительства не положено, однако, не только никакого объединенного плана, но даже основной идеи. Мы отстали в этом отношении от ряда буржуазных столиц Европы. Уже несколько десятков лет, со времен Наполеона III, существует так называемый план Гаусмана, по которому строится и перестраивается Париж. Австралия объявляла мировой конкурс на лучшую планировку своей столицы. А у нас — в стране плана, в стране, создавшей пятилетку, — столица Москва продолжает расти и развиваться стихийно, так, как угодно отдельным застройщикам, без всякой регулировки.

Одна из важнейших деловых артерий Москвы — Мясницкая улица — перегружена сверх всяческой возможности. Между тем, параллельно Мясницкой, немного растолкав переулки и заставив потесниться дома, без особенных трудностей можно было бы проложить вторую Мясницкую и тем самым наполовину разгрузить старую. В МКХ знают об этом, в МКХ проектируют новую улицу. Но одному из жилищных кооперативов приходит в голову водрузить свои дома непременно и только на самом ходу будущей улицы. Поистине варварское отношение к будущему.

Урбанистический план проф. Шестакова
Единственная серьезная попытка дать цельный набросок будущей столицы была сделана несколько лет назад профессором Шестаковым в его плане «Большой Москвы». План профессора Шестакова не выдерживает никакой критики с точки зрения основных требований социалистического города. План построен на честолюбивом стремлении непременно превратить Москву в мировой город, город-спрут. Москва хочет занять второе место на мировом состязании городов, соглашаясь уступить пальму первенства только Нью-Йорку. Пусть города-гиганты — Лондон, Филадельфия, Чикаго — почтительно отступят на третье, четвертое, пятое место. Население Москвы должно достигнуть 4-х миллионов. Территория ее, учитывая парковую, лесную и железнодорожную зоны, которые войдут в пределы города, вырастет во много раз. Это значит, что, например, дачный поселок Клязьма, до которого едешь поездом 40-45 минут, будет частью Москвы. «Центр» распространится на внушительную территорию, охватываемую теперешней Окружной дорогой. Чтобы дать наглядное представление о размерах будущего города, достаточно сказать, что он включит в свои пределы отрезок Москвы-реки протяжением в 100 с лишним километров. Головокружительные цифры! Головокружительные перспективы! Надо надеяться, однако, что всего этого не будет. План проф. Шестакова — план урбаниста. Его Большая Москва решительно ничем не отличается от любого города-спрута, созданного капитализмом. В социалистических городах не должны скапливаться миллионы людей. О противоестественности «скопления гигантских масс в больших городах» говорил Ленин. О том же раньше писал Энгельс. Москва не должна стать городом-спрутом! Наоборот, надо принять все меры к тому, чтобы остановить бешеный рост города. Перегрузка Москвы и без того исключительна. Так, в кольце «А» у нас приходится в среднем 300 человек на 1 га, что превышает плотность населения Лондона и Берлина.

План Шестакова сохраняет деление города на центр, где сосредоточиваются центральные учреждения и гиганты культуры, и окраины — периферию. Такая разбивка города совершенно неприемлема. Она воспроизводит старые противоречия, старые культурные «ножницы» между центром и районом. Сохранить этот центр на будущее, — значит попасть в рабство к прошлому.

Москва будущего должна распасться на несколько городов с самостоятельными центрами. Москва должна превратиться в союз городов. Такой путь уже избран в Сталинграде. На месте и вокруг теперешнего Сталинграда вырастут пять новых городов последовательно-социалистического типа. Именно такие города должны появиться во всех районах Москвы вокруг крупнейших заводов и комбинатов. Один из них вырастет, скажем, вокруг имеющего колоссальные перспективы Электрозавода, один — вокруг заводов «Динамо», АМО, «Серп и Молот» и т. д. Окончательно решать судьбу теперешнего центра преждевременно. Быть может, там останутся центральные учреждения, будут сооружены новые колоссальные центральные распределители и т. п. Ряд старых улиц уступит место бульварам и паркам. Большая часть населения центра, очевидно, будет оттянута новыми городами.

М. Охитович
Не город, а новый тип расселения
Сложность проблемы расселения и жилища в наших условиях некоторые пытаются разрешить простым способом: на место уничтожения противоречия между деревней и городом (К. Маркс) поставить город индустриальный и город аграрный. Так же упрощенно понимается и вторая часть проблемы — тип жилища. Считается почему-то установленным, что таким типом при социализме будет дом-коммуна. Почему? Дом-коммуна — это только новое название для старой вещи. Прохоровские «спальни» это и есть теперешние «дома-коммуны» с новой вывеской. Правда, оттуда удаляются дети в особый городок, правда, там создаются клубы, библиотеки, общественные столовые, прачечные и пр., но это может быть и при капитализме. Об устранении скученности городской, о чем говорил Ленин, тут нет и помина. Наоборот, плотность, а с нею, значит, и скученность, возрастает!

В отношении городов направление жилищной политики к социализму должно идти по двум линиям. Неиндустриальные города и неиндустриальные секторы промышленных городов нужно резко отделить от индустриальных городов (Иваново, Шуя и т. д.) и индустриальных «секторов» старых городов с непромышленными наслоениями (Ленинград, Москва и т. д.). Нужно идти по пути укрупнения домашнего хозяйства, коллективизации домашних хозяйств. Мы ничего не слышали об этом. Нужно поднять кампанию, нужно общественно разработать вопрос. Одно очевидно: домашнее хозяйство, а за ним и старая семья переживают жестокий кризис. Выход из кризиса путем вытеснения домашнего хозяйства социалистической индустрией реален, но далек. Сегодня этот путь лежит (как и в деревне) через коллективизацию (добровольную, разумеется, поощряемую льготами), через кооперирование домашнего хозяйства во всех его формах: питания, уборки, стирки, чинки белья, одежды, обуви, ухода за детьми, обучения их и т. д. В этом же направлении нужно строить и колхозы. Эти меры кооперирования, коллективизации домашнего хозяйства в городе и деревне создадут и новую внутреннюю структуру жилищ. Делать, как до сих пор, ставку на индустриальное домашнее хозяйство станет излишним.

Социалистическое расселение — это и не город, и не деревня. Отсюда выходит, что рабочих новых промышленных комбинатов, заводов, фабрик, так же, как и совхозов, мы расселяем по-новому и на одних и тех же основаниях. На место городской скученности, городских скоплений, городской концентрации людей, зданий, вещей — внегородское, безгородское, децентрическое расселение. На место принудительной близости людей в городских условиях — максимальная отдаленность жилищ друг от друга, основанная на автотранспорте. На место отдельной комнаты рабочему — отдельное строение. Разумеется, это возможно лишь на основе полного вытеснения социалистической индустрией элементов домашнего хозяйства. Средства социализма — лишь работникам социализма! Социалистическое расселение, и только одно лишь оно, покончит с идиотизмом, заброшенностью, одичалостью деревенской жизни. Это средство — автомобиль, а не «социалистическая» толкучка Л. Сабсовича.

Поставленные перед необходимостью по-новому расселить новых людей новой земли, некоторые органы (Магнитострой и др.), однако, совсем по-старому объявляют конкурсы на социалистическое расселение, как будто революцию, социалистическую революцию, можно сделать по конкурсу, утвержденному соответствующими инструкциями. Результат известен заранее: 6 метров на человека; 3,5 вместо одного жильца и теснота в пустыне; максимум возможного благоустройства и общественного обслуживания — организованный клуб и стихийная пивнушка — какой куцый «социализм»!

Строителям «социалистического города» не мешает ознакомиться как с направлением развития жилищного и промышленного строительства на Западе, особенно в Америке и Австралии, так и с всеобщим процессом дезурбанизации, разложения, развала городов во всем капиталистическом мире, — процессом, основанным на появлении новых средств механического транспорта — авто, дешевого массового средства передвижения.

Л. Сабсович
«Взбесившийся мелкий буржуа» или коммивояжер автомобильной фирмы
В вопросе о перестройке быта на социалистических началах и о постройке новых социалистических городов появилось новое и оригинальное течение, именующее себя группой «дезурбанистов». Они последнее время выступают на многочисленных собраниях, а один из представителей их, М. Охитович, выступил со статьей: «Не город, а новый тип расселения». В этой статье М. Охитович изложил «credo» своей группы следующим образом:

«Социалистическое расселение, это — не город и не деревня. На место городской скученности, городских скоплений, городской концентрации людей, зданий, вещей — внегородское, безгородское, децентрическое расселение. На место принудительной близости людей в городских условиях — максимальная отдаленность жилищ друг от друга, основанная на автотранспорте. На место отдельной комнаты рабочему — отдельное строение».

В одном из своих докладов Охитович пояснял, что это отдельное строение для каждого отдельного человека должно стоять на шести столбиках, а под домиком, между этими столбиками, должен стоять автомобиль. Эту «избушку на курьих ножках» Охитович называет «последовательно-социалистическим типом жилища», а расположение их на «максимально» (!) отдаленном расстоянии друг от друга — «социалистическим способом расселения». Действительно: «Ново и оригинально! Просят почтеннейшую публику обратить внимание!»

Пропагандируя этот свой «автомобильный социализм» и объявляя поход против «некоторых», которые пытаются «простым способом» разрешить «сложность проблемы расселения и жилищ в наших условиях» (а Охитович — человек «не простой» и простых способов не любит), Охитович идет в обнимку с Марксом и Лениным и, нигде не цитируя их дословно, ничтоже сумняшеся, приписывает им свои слова. Тут у Охитовича произошла маленькая «перепутаница». Маркс действительно говорил об уничтожении противоречия между городом и деревней, но нигде не говорил об уничтожении города. А Ленин писал вот что: «Капитализм окончательно разрывает связь земледелия с промышленностью, но в то же время в своем высшем развитии он готовит элементы этой связи — соединение промышленности с земледелием на почве сознательного приложения науки и комбинации коллективного труда, нового расселения человечества с уничтожением как деревенской заброшенности, оторванности от мира, одичалости, так и противоестественного скопления гигантских масс в больших городах». Из этой цитаты, которую я поставил эпиграфом к своей брошюре «Города будущего и организация социалистического быта», Охитович ухватил лишь одно слово — «новое» (а до «нового» он большой охотник), а совершенно ясную мысль Ленина о противоестественном скоплении гигантских масс в больших городах подменил своей мыслишкой о «скученности городской», о «плотности» заселения в больших домах и отсюда старается приписать Ленину и Марксу свою идею о «децентрическом» расселении.

Нужно прямо сказать, что охитовичевская «децентрация» ничего общего ни с Марксом, ни с Лениным не имеет. Ну, а что общего имеет эта идея с социализмом? Почему охитовичевская «децентрация» и его «кур-домики» — это социализм? Не называет ли он социализмом нечто, ему очень приятное, вполне соответствующее его идеологии, но ничего общего не имеющее ни с социализмом, ни с пролетариатом?

Что кладет в основу своей «децентрации», своего «нового расселения» Охитович? Производство? «Соединение промышленности с земледелием на почве сознательного приложения науки и комбинации коллективного труда», о которых писал Ленин, говоря о новом расселении человечества? Ничего подобного! Все определяется «авто» (с автомобилем Охитович также за панибрата и зовет его сокращенным именем). Все дело в «авто»! Именно отсутствием «авто» объясняется образование городов в капиталистических странах! Ибо, по мнению Охитовича, «последовательный тип социалистического жилища (кур-домики! — Л. С.) возможен лишь в условиях социалистического способа расселения, т. е. не городского с его скоплениями, скученностью и концентрацией, которые ведь обусловлены не чем иным, как отсталыми средствами передвижения». Это — прямо замечательно! Объяснение причин образования капиталистических городов и концентрации в них населения отсталыми средствами передвижения, отсутствием «авто», разве это не подлинно «марксический» метод анализа?!

Однако, страшно р-р-революционный «автомобильный» метод разрешения экономических и социальных вопросов в прошлом и будущем причудливо сочетается у Охитовича с явно реакционной установкой в отношении нашего настоящего. В своей статье он пишет: «Однако очевидно: домашнее хозяйство, а за ним и старая семья переживают жестокий кризис. Выход из кризиса путем вытеснения домашнего хозяйства социалистической индустрией реален, но далек». Не напоминают ли эти слова рассуждений одного из наиболее махровых правых оппозиционеров, который по поводу перспектив нашего развития утверждал, что «на индустриализацию уйдут столетия»?

Итак — «автомобильный» социализм, «децентрическое» расселение и последовательно-социалистические избушки на курьих ножках — в отдаленном будущем, так как «это возможно лишь на основе полного вытеснения социалистической индустрией элементов домашнего хозяйства», лишь после предоставления всем иждивенцам и членам семьи «отдельного для них жилого строения», а этот путь «реален, но далек». А пока? Неизвестно, что даст Охитович рабочим и членам их семей «во вторую голову», а пока что он предлагает облагодетельствовать пролетариат… кухнями в старых домах: «делать, как до сих пор, ставку на индустриальное домашнее хозяйство станет излишним».

Все это преподносится с серьезным видом, как новое течение в области построения социализма, как «новый рецепт разрешения сложных проблем расселения и жилища в наших условиях».

Охитович не знает «наших условий», условий страны, перестраивающейся на социалистических началах. Зато он знает (да и то хорошо ли?) тенденции развития городов в капиталистических странах, о которых он много рассказывает в своих докладах и из которых он выводит свое «децентрическое» расселение и свой «автомобильный» социализм.

«Взбесившийся мелкий буржуа», насквозь проникнутый ультра-индивидуалистическими тенденциями, насмерть перепуганный «толкучкой» городской жизни в капиталистических странах, отовсюду гонимый крупным капиталом, ищет убежища в уединенном домике, откуда он будет разъезжать на своем автомобиле и куда к нему будет приезжать на автомобиле прислуга (так расписывает Охитович эту «картину» в своем докладе в Московском архитектурном обществе), которая будет убирать за ним то, что он «наделает» в своем домике на курьих ножках.

Это — для кого угодно, может быть, для «почтеннейшей публики», но только не для пролетариата, строящего новый коллективный быт на месте разрушаемого им мелкобуржуазного индивидуалистического быта.

Это — бредовые идеи «взбесившегося мелкого буржуа» или мечты коммивояжера автомобильной фирмы, считающего, что не автомобиль создан для человека, а человек создан для того, чтобы разъезжать на автомобиле — всегда и всюду.

Г. Зиновьев
От утопии к действительности
Уничтожение противоположности между городом и деревней! Разве эта цель не покажется «утопией» всем мещанам реформизма, всем слепорожденным кротам меньшевизма, всем зараженным делячеством «трезвым» политикам? Уничтожение противоположности между городом и деревней не в большей и не в меньшей степени является утопией, чем уничтожение противоположности между капиталистами и наемными рабочими, — учил Энгельс прудонистов. Мы, большевики, можем теперь к этому прибавить: не большей утопией, чем создание советского строя на развалинах буржуазного владычества, чем создание пролетарского государства, чем индустриализация и коллективизация, словом, чем все то, что уже сделала пролетарская диктатура в ССС— и что она еще сделает в самое ближайшее время. Возражения Энгельса против прудонизма в жилищном вопросе имеют и сейчас отнюдь не исторический только интерес.

Худшие стороны мелкобуржуазного прудонизма воспроизводят теперь господа с.-д., между прочим, и в вопросе о жилищной политике. Почитайте прессу, скажем, австрийских с.-д. Под перьями Реннера и К нынешняя Вена превращается в «почти» социалистический город. И все это на том единственном «основании», что в венском магистрате большинство принадлежит с.-д. партии, которая без пяти минут «разрешила» жилищный вопрос. Жаль только, что немного мешает грубая фашистская буржуазия. Вожди австрийских с.-д. уже, конечно, считают большевиков «утопистами». А вот они, «разрешающие» жилищный вопрос при диктатуре фашистов, изволите видеть, не утописты.

Утопия! Утописты! Сколько раз бросали по адресу большевиков эту кличку «трезвые» политики! Сколько раз даже такие писатели, как Плеханов, с самым серьезным видом пытались «доказать», что большевики — это в лучшем случае социалисты-утописты. «Утопистами» оказались как раз противники большевизма, — только утопия-то у них оказалась очень уже маленькая.

Марксистско-ленинское, большевистское предвидение и воля к победе — это совсем не то, что прожектерство и мелкобуржуазный сверхрадикализм.

Вот почему, концентрируя свои силы на осуществлении стоящих задач и борьбе с силами реакции (всех оттенков), мы не дадим ходу к прожектерству и оптимизму вприпрыжку.

Главной, однако, является опасность насыщения новых форм мелкобуржуазным содержанием. Она находит свое непосредственное выражение в теории дезурбанизации. Теория дезурбанизации воспрянула к жизни, очевидно, под влиянием стихийного строительства рабочих поселков, сплошь да рядом ведущегося по мелкобуржуазным образцам.

«На место принудительной близости людей в городских условиях — максимальная отдаленность жилищ друг от друга, основанная на автотранспорте. На место отдельной комнаты рабочему — отдельное строение». Коротко говоря, не поселение, а расселение. Вместо лозунга «Долой капиталистический город!» — лозунг «Долой город вообще!» Достаточно проехаться по Голландии, от Роттердама до Амстердама, чтобы увидеть такой «социализм» осуществленным. Зажиточные крестьяне, рантье, средние и крупные буржуа, аристократы живут в отдельных строениях, максимально удаленных друг от друга (если не максимально, по Охитовичу, то, во всяком случае, не из-за условий транспортного порядка). Такой тип расселения — идеал мелкого буржуа. Жить себе отдельно, чтобы никто «не вмешивался» в мою жизнь, — что может быть лучше«? И что может быть ненавистней «принудительной близости людей», которую проповедуют эти самые социалисты! Антисоциалистический характер теории дезурбанизации выступает с такой ясностью, что я считал бы возможным ограничиться добавочно лишь несколькими принципиальными замечаниями.

Замечание первое. Смешно, безграмотно и наивно утверждать тезис, что скопление и концентрация «людей, зданий, вещей» «обусловлены не чем иным (подумайте только: „не чем иным“!), как отсталыми средствами передвижения». Городской тип поселения обусловлен в основном и главным образом процессом концентрации капитала и техническим прогрессом.

Крупное машинное производство — величайшее достижение человечества. Социализм не предполагает его уничтожения. Он уничтожит лишь уродливость капиталистического города, скученность (а это не концентрация, тов. Охитович?), «покойницкие» и т. п. прелести наряду с уничтожением противоположности между городом и деревней. А крупное производство (Днепрострой, напр.) предполагает не расселение, а поселение, но не капиталистическое, а социалистическое (другое дело — уменьшение размера городов. Но это вопрос о количестве). Замечание второе. «Принудительная близость людей» существует при капитализме. Социализм уничтожает не близость людей, а ее принудительный характер.

Человек — общественное животное. Прогресс возможен только на основе совместного труда, совместной, «близостной» жизни. Иначе — назад к пещерному бытию. Это так элементарно, что и неловко говорить. А приходится.

Замечание третье. Город для нас не чудовище. Чудовище лишь капиталистический город. При социализме город — центр, организующий коллективное производство, коллективную жизнь. До сих пор марксизм представлял себе жизнь при социализме и коммунизме как возможность наивысшего расцвета отдельной личности, живущей в коллективе. «Отдельные строения», коттеджи, полностью соответствуют лишь задаче воспроизводства индивидуализма, мелкобуржуазных навыков и отношений. А мы не собираемся их воспроизводить ни на расширенной, ни на суженной основе.

Необходимо отметить, что сторонниками теории дезурбанизации является целый ряд серьезнейших работников, активно участвующих и в разработке вопроса, и в практическом строительстве социализма. Однако это не должно удержать нас от резкой отрицательной критики основных положений дезурбанизма, как они выражены в статье т. Охитовича.