Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №13, 2007
I.
Недавно в ее подъезде убили Вячеслава Ревзина, главного детского
нарколога Петербурга, — забили металлическим прутом, и кровь стекала
прямо под дверь Апполинарии на первом этаже. Она рассказывает об этом
взволнованно, с каким-то уважительным придыханием — такое дело
и в нашем доме, — а я думаю, что, может быть, эти лужи крови станут
последним сильным потрясением, связанным с квартирой, в которой она
родилась и прожила все четырнадцать лет своей не сказать чтобы очень
праздничной жизни. Мало кому везет так, как девице Апполинарии: почти
в одночасье, с разницей в несколько дней, она стала круглой сиротой
и бомжом, и блестящие дали сиротства и бездомности засияли перед ней,
домашним ребенком, практически одновременно. Это как раз тот случай,
когда законность соблюдена, а священное право частной собственности
находится на высоте небывалой, — Жилищный кодекс 2005 года идет
по стране, поступь его легка и светла.
II.
Фабула этого дела довольно извилиста — я восстанавливаю
ее по документам, по разговорам с адвокатом Дмитрием Фенко
и Апполинарией. Больше спросить не у кого: так трагически совпало, что
«все умерли» буквально за последние полтора года, все взрослые
фигуранты этой истории ушли в мир иной, — а теперь оскомина у детей
от отцовского винограда.
Было так: ленинградцы Александр Владимирович и Марина Николаевна Тансины состояли в браке с 1977 по 1989 год и воспитывали сына Максима 1980 года рождения. В 1985 году супруги Тансины вступили в жилищный кооператив, а в 1989 году развелись. Раздела имущества не было, договорились «по-людски» (но о чем именно договорились — уже не узнаешь). В 1991 году Марина Николаевна полностью выплатила пай за квартиру, а еще через год вышла замуж за немолодого гражданина ФРГ и вместе с Максимом уехала в город Кельн на постоянное место жительства.
В том же
В 2005 году вступает в действие новый Жилищный кодекс, а через год, в феврале 2006 умирает
Марине Федоровне, уже смертельно больной, оставалось жить несколько
дней. Что она успела перед смертью? Позвонить, прокричать, найти
14-летняя Полина осталась без мамы и без дома.
Выгнать ее пока не выгнали, новые квартировладельцы цивилизованные люди и все делают по закону. Они пришли — молодая пара, вежливые, покрасили дверь в салатовый цвет и заперли две комнаты из трех. На прощание уведомили Апполинарию, чтобы не вздумала продавать шкафы и холодильник, квартира куплена вместе с мебелью. («Ага, щас!» — подумала Апполинария.) Спрашиваю: «Что за шкафы — „Стенли“ какой-нибудь?» — «Нет, ну откуда. Самые обыкновенные, дешевые шкафы. Просто они так сказали».
III.
Она хорошенькая, смуглая и очень маленькая — наверное, роста в ней
меньше полутора метров, но и неумело-вульгарный макияж, и ярко-желтые
ногти, и что-то такое серебристое и розовое только подчеркивают
ее детскость и нежность, — такая маленькая, такая взрослая. Смотришь
и не веришь, что это девочка два года стоически ухаживала
за матерью-инвалидом (и, судя по всему, женщиной поведения
не пуританского), вела хозяйство,
Осторожно спрашиваю: «Папа выпивал?» — «Нет. Ну как все —
по праздникам, немножко…» Мама работала продавщицей, кладовщиком
в «Блиндональдсе», папа — грузчиком, а также «швеей», шил на машинке
(швейные навыки понятно откуда: «2000 год — осужден», сообщает один
из домовых документов, — но Полина об этом не скажет ни слова). Два
года назад случилось несчастье, мама за городом собирала грибы,
наткнулась в лесу на такую железяку, ну, не лечила, запустила,
случилось нагноение, потом в больнице заразили чем-то — в итоге
гангрена и ампутация выше колена. Вот
Двадцать тысяч рублей на похороны прислала бабушка из Краснодара. Сама приехать не смогла: 83 года, дорога ей не по силам.
Что у Полины осталось в этом мире, кто остался? Родной дедушка («по национальности нивх», — уточняет Полина), у него квартира двухкомнатная, вся левая сторона у дедушки парализована, но он «поженился с какой-то теткой», и та прибрала квартиру к рукам. Есть пятидесятилетняя тетя, мамина двоюродная сестра, у нее больные ноги, поэтому она работает консьержкой. Она дает Полине деньги — примерно тысячу рублей на неделю, но оформить попечительство не может, ей не по силам, здоровье не позволяет. Есть сосед, который хотел бы оформить попечительство, но ему отказали — не женат, и бог весть какой у него в этом деле личный интерес. Есть отдел опеки и попечительства, который немедленно собрался отправить Полину в социальный приют «Ребенок в опасности» (это хороший приют), но она отказалась, понимая только, что квартиру покидать нельзя, что это и будет добровольным выселением. И еще есть те люди, состоятельные дальние знакомые, они и прислали, прослышав о беде, хорошего адвоката Фенко. Который сейчас, неожиданно для себя, оказался перед громадной ответственностью — от его юридических действий зависит, ни больше ни меньше, — судьба Полины.
Такая дилемма: «Если она пойдет в интернат, у нее будет законное право на квартиру. Если мы сейчас добьемся права проживать в квартире до 18 лет, это может означать, что в день совершеннолетия она станет бездомной». Но выпускникам детдомов и интернатов в Петербурге дают не квартиру, а комнату, в законе записано — право на жилое помещение, а это не обязательно квартира. С другой стороны, сделка, может быть, не совсем чиста юридически, и если ее можно опротестовать. Голова кругом, ответственность — чудовищная, как лучше — пока непонятно.
Суд по делу о выселении несовершеннолетней захватчицы Тансиной, незаконно пребывающей на территории чужой частной собственности, должен был состояться 26 сентября (замечательна эта резвость, эта стремительность: и двух недель не прошло после смерти матери). У Апполинарии нет паспорта — она не могла его получить, потому что, в свою очередь, был недействителен мамин паспорт, подлежащий обмену по достижении 45 лет, и суд перенесли на 19 ноября. Пока же Дмитрий Фенко подал иск о приостановлении выселения Тансиной А.А., обратился в органы опеки с просьбой назначить девочке попечителя и написал заявление в прокуратуру Невского района с просьбой проверить «законность перехода прав собственности» и взять дело о выселении несовершеннолетней под контроль.
IV.
«Какие мальчики нравятся тебе?» — «Джентльмены», — говорит. И уточняет: «Не пьющие, не курящие…».
Максим Тансин, единокровный брат Апполинарии, не какая-нибудь
холодная сволочь, а тоже, наверное, джентльмен. Ему, по всей видимости,
неловко, хотя, по словам Полины, он просто выполняет волю покойной
матери, она начала это дело — а он посчитал своим долгом завершить. Они
с Полиной никогда не виделись, но иногда он звонит, а недавно вот
прислал триста долларов на куртку. Братские чувства не помешали ему
заочно, через поручителей, продать квартиру и поставить умирающую
мачеху и ее дочь перед фактом их бездомности, — однако же сейчас Максим
по телефону обсуждает с Полиной ее будущее. Он христианин
31-я статья Жилищного кодекса 2005 года подняла эту волну новых
бездомных. Первая случилась во время приватизационного бума начала
девяностых, когда вокзалы и подвалы заполнились беспризорниками, когда
квартиры, едва став товаром, уходили за бесценок, а инфантильные
доверчивые советские граждане становились жертвами риэлторского молоха.
Запоздало, но спохватились, — к середине девяностых ни одна сделка
с квартирами, где прописаны несовершеннолетние, не могла быть
утверждена без письменного разрешения совета по опеке и попечительству,
советы эти усердствовали, проявляли специфический административный
восторг и доставляли даже добропорядочным гражданам массу головной боли
(поди попробуй поменять большую квартиру на меньшую — вставали грудью:
«ухудшение жилищных прав несовершеннолетнего!»), но права детей
действительно, так или иначе, защищали. С 2005 года началась другая
юридическая эпоха: право собственности на жилплощадь побило право
пользования жилплощадью, свидетельство о собственности выдавило
рудиментарную прописку.
Дурной закон или дурные люди? Скорее,
Но дело Апполинарии Тансиной —
V.
Ей хватает денег, твердо говорит она. На 900 рублей можно купить еды на неделю, и 100 остается на мобильный.
У нее никогда не было компьютера, зато она умеет варить гороховый суп так, чтобы его хватило на четыре дня. «Из еды больше всего что любишь?» — «Пельмени».
Она намерена стать экономистом, она намерена жить лучше своих родителей, она просто намерена жить.
«А если, — вспыхивает она, — купить дом в деревне, как вы думаете? И ездить на работу в Петербург? Мне говорили — в деревне Дунай можно купить дом за триста тысяч рублей!»
Маленькая, маленькая совсем, — а двадцать восемь раз была в Эрмитаже. Нам бы так.
Депутат Госдумы Галина ХОВАНСКАЯ — о проблемах и перспективах жилищной политики
— Галина Петровна! Вот знаменитая уже
— Да, произошел поворот на 180 градусов. В моем округе был случай:
пенсионеры подарили сыну квартиру, по тогдашним законам это избавило бы
сына от уплаты налога на наследство. Вернулись из санатория — дверь
заменена, новый замок,
По идее, собственник должен обеспечить бывших членов семьи другим жильем, отчуждение квартиры невозможно, пока не решен вопрос с их проживанием. В Думе наши поправки прошли первое чтение, но воз и ныне там.
— Как вообще получилось, что был принят такой Жилищный кодекс?
— Фонд экономики города, один из разработчиков кодекса, говорил: надо
принять, а потом будем корректировать. Хотели провести вместе с пакетом
законов об ипотеке. Вот и провели — кодекс, требующий 400 поправок.
Сейчас речь идет фактически о новой редакции, по каждой поправке
не сделаешь новый законопроект, это нереально. Когда людей выкидывают
на улицы, встают общаги, перекрывают шоссе, — начинают прислушиваться.
Чтобы провести поправку по общагам, приходится обращаться в Верховный
суд — спасибо им, они дали такое разъяснения, что стало чуть легче.
По капитальному ремонту то же, теперь иски будут удовлетворяться.
— У социального жилья в России есть перспективы?
— О! 20 сентября — впервые за 15 лет моей депутатской практики — должна
была обсуждаться проблема социального жилья. Впервые! Но вы знаете, что
произошло, — смена правительства. Когда теперь вернутся к этому
вопросу — не могу сказать. Перспективы социального жилья должны быть,
либо мы должны отменять статью
— Какова сейчас доля социального жилья в общем фонде?
— Двадцать процентов. Причем это, как правило, квартиры категории
«на тебе убоже, что нам негоже». Те квартиры, которые их хозяева —
маргинальные, так называемые, элементы — не могут приватизировать
ну просто по своему физическому состоянию: это алкоголики, наркоманы.
Или квартиры совсем, как говорится, убитые, которые приватизировать —
себе дороже. Это, кстати, важная деталь: большинство социальных
квартир — в аварийном фонде, такое вот у нас социальное жилье
по преимуществу.
— Тем не менее — очереди сохраняются…
— Не поставить не могут, но делают все, чтобы не поставить, — то есть
не признать малоимущими. Тоже дыра в Жилищном кодексе. Всегда были два
основания для постановки на учет: метраж и непригодное жилье, — но вот
только не сказали, кто такие малоимущие. Порядок определяет
законодатель субъекта, региональные ЗАКСы, но они же определяют
и основания для отнесения к малоимущим. Дошло до того, что в некоторых
регионах малоимущими признают тех, кто субсидию на оплату жилья
получает, — и только их. То есть человек, способный оплачивать
коммунальные расходы, постановке на учет уже не подлежит.
— На что надеяться тем, кто не является малоимущим?
— Нужно строить государственное или муниципальное жилье по новым
правилах игры. Должно быть жилье не только для малоимущих, но и для
тех, кто уже не относится к малоимущим, но еще не может купить
квартиру. Оно может быть и частным, но на определенных условиях
предоставляемым по найму, не по рыночной цене. У городских властей
обязательно должен быть специальный фонд, я сейчас лбом пробиваю эту
норму — о некоммерческом жилищном фонде. У нас сейчас такие категории:
жилье для малоимущих, специализированный фонд (общаги, жилье для
беженцев и т. д.) и коммерческий фонд. И все! И как минимум
40 процентов граждан оказались между двух стульев, в провале.
Бюджетники, даже люди с доходом в тысячу долларов, не могут выйти
ни на рынок приобретения, ни на рынок найма. Они в этой дыре, в этом
вакууме, и сейчас им не светит ни-че-го, государство совершенно
не думает об этой категории лиц.
— Что это такое — жилищный фонд некоммерческого использования?
— Это фонд, который не доставляет хлопот городскому бюджету: вы платите
нормальную цену, и у города нет задачи извлечения прибыли. У нас
— Уже есть категория «пострадавших от ипотеки»? Новые бездомные, выселенные из ипотечных квартир?
— По моим сведениям, пока не было — в эту игру играют социально защищенные люди. У них, как правило, есть второе жилье.
— В отличие от дольщиков.
— Дольщики, общаги, далее везде… Я считаю, что это вина властей. Они
занимались землеотводом, они должны были проверять порядочность этих
фирм, которым люди дают фактически беспроцентный кредит.
— Столичные власти заявили, что социальное жилье для москвичей будет только в Мособласти.
— В Москве колоссальная проблема, которой нет в других городах: полное
отсутствие земли под застройку. Социальное жилье для москвичей уходит
в область — Балашиха, Щербинка, Люберцы, — в непрестижные районы.
В Одинцове, как вы понимаете, не строят, в Красногорке тоже. Остались
только промзоны — чтобы их освободить, надо перепрофилировать или
переводить предприятия, на это все нужны громадные бюджетные деньги.
Остается резерв — область и пятиэтажки. Поэтому и возникают конфликты
по точечной застройке, поэтому и появляется у властей желание
не оформлять землю под многоквартирными домами в собственность, потому
что это препятствует точечной застройке…
— Сохранятся ли коммуналки?
— Новых коммуналок не будет, но это будет хорошая мина при плохой игре.
Коммуналки образуются по жизни: развод, обмен, смерть, новый брак.
Жизнь нельзя остановить, а очень хочется. Очень хочется, чтобы
на бумаге нас не было квартир коммунального заселения. Новых нет,
а старые остаются.
— Государство уходит из жилищного строительства?
— У нас 90 процентов предприятий на строительном рынке — частные.
Государство не должно уходить, оно должно закрепиться в какой-то форме:
то ли это будет госзаказ, то ли госкорпорация, заказ даже лучше. Надо
предоставлять