Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №13, 2007
— Например, если они захотят подраться? А они — захотят.
В кабинете Георгия Михайловича Шаркова, директора
Вот так идешь в приют, представляя себе печальный сиротский дом, полный чахоточных-анемичных, в парше и тоске детей, на языке крутится неотвязной пошлостью «питерские-сироты-детоньки-мои» — а попадаешь к большому, громкому человеку в ярко-красном свитере, занимающему половину шестиметрового кабинета, и он первым делом и громким голосом спрашивает: «Курите?» Нам можно курить «не в одиночестве».
— Все это хорошо, а дети-то где?
— Дети в квартирах.
Почти все приютские дети, а их 19 человек, живут в отдельных
квартирах в центре города, в нарядных таких, с иголочки, квартирах
с евроремонтами, компьютерами,
Собственно реабилитацией трудных детей начали заниматься во второй половине девяностых, до того, говорит Шарков, решались задачи элементарного физического выживания — приютить, обогреть, накормить, напоить. Сейчас появляется возможность заниматься собственно воспитанием.
Социальная квартира — это не патронат, не приемная семья, не семейный детский дом. Это, как выражается Шарков, «буферная зона» или, грубо выражаясь, зона передержки — обычная квартира из 3-4 комнат, в обычном доме, где вместе с 6-7 детьми живут педагоги, куда приходят психологи и социальные работники. Без железных засовов, страшных решеток и шлагбаума.
Есть квартиры для замещающей семьи. Есть квартиры для мальчиков с пресловутым девиантным поведением. Сейчас обустраивают СВГ для условно осужденных и для детей, подвергшихся насилию.
Что важно: квартиры — в собственности города. Администрация Адмиралтейского района отдает «убитые» или «полуубитые» помещения в цокольном этаже, остальное — забота приюта. Шарков находит деньги на ремонт, мебель, сантехнику. Он умеет — «Вера» пользуется доверием.
Традиционный детский дом — казарменного типа — медленно, но верно изживает себя. Везде, где есть хоть
А самый тяжелый период новой жизни ребенка, отнятого (точнее, изъятого) у родителей, — пограничье между дурным, но родным домом и интернатом или детским домом, время передержки и адаптации.
«Скажи мне ласково…»
— Мы содержим их в условиях, максимально приближенных к семье, —
объясняет Шарков. — Они полностью участвуют в быту. Я ведь беру
не просто ребенка, а иногда и всю семью его, маму, которой некуда
деться от бьющего-пьющего папы или которой просто нечем кормить детей,
так бывает. Но воссоединение не панацея, есть такие семьи, куда детей
возвращать нельзя.
— Эти семьи — у них есть
— Есть. Называется — безразличие. Одна задача — удовлетворить себя,
эгоизм чудовищный. Алкоголизм, наркотики, жестокость — это понятно,
но около 30 процентов наших детей — «жертвы второго брака». Безумие,
которого я понять не могу! Мама создает новую семью, рожает второго
ребенка — и первый становится не нужен, он идет на алтарь нового
с таким, значит, трудом обретенного семейного счастья. Одна мамаша
в хвост и в гриву эксплуатировала старшую дочку как няньку, как
уборщицу, а когда девочка оказалась на улице, попала в дурную
компанию — сразу караул: «Ты мне не нужна такая! В тюрьму, в тюрьму!»
При этом биологическая привязанность у детей к родителям очень сильная.
На все ради них готовы. Был мальчишка, который бросил школу ради
собственной матери, собирал бутылки; мама и так спившаяся была, а тут
и раковое заболевание. Другой мальчик, мама наркоманка у него, трепетно
за ней ухаживал. И вот единственное, чем мы его сумели уговорить, когда
забирали в приют: Богу — Богову, говорим, мы будем помогать и твоей
маме тоже, будешь еду ей носить, навещать ее, но при этом будешь жить
в нормальных условиях. Только так уговорили. Сейчас есть мальчик
Сережа, его маму посадили на наркотики кавказцы, чтобы завладеть
квартирой, — тоже бьемся.
— Есть деклассированные семьи, а, например, бывают ли в вашей практике дети родителей с высшим образованием?
— Чрезвычайно редко, и, как правило, это сироты, умерли у них родители,
тогда и попадают к нам. Там другая проблема: родня налетает
на наследство, как ястребы. Вот мальчик, сирота, он сейчас в кадетском
корпусе, а я являюсь его, значит, юридическим представителем, — что
вы думаете, родной дядюшка обворовал его. Все себе забрал — квартиру,
машину; мы, конечно, встали на защиту, отстояли что могли. Вы думаете —
стыдно ему? Ни в одном глазу. Звонит мне: Георгий Михалыч, я решил
продать машину, дайте разрешение. Я говорю — а что ж вы ее не продали
четыре года назад, когда она
— Проблема детской проституции?
— Бывает. Не то чтобы часто, но бывает. Сейчас — гораздо реже, чем
в девяностые годы. Родители жалуются: ах, она такая, не можем
справиться. Господа, спрашиваю, вы когда девочку родили, сколько вам
было? — Шестнадцать. — А чего от нее хотите? Бывает, конечно,
и эксплуатация, мамаша отправляет девочку на панель, говорит:
заработаешь и мне, и себе на жизнь.
— Нынешние петербургские «бедные люди» — чем они особенны?
— Здесь люди разуверились в том, что им кто-то может помочь, и влачат
тяжелейшее существование. А ведь помочь могут — уже могут. Наш
социальный работник нашел семью одну —
— Есть голодные дети?
— Голода в строгом смысле слова в Питере нет, даже и в бедных семьях —
в школе всегда покормят, дома пельмени или сосиски раз в неделю…
Я часто думаю — как вообще люди живут? Работал с одной многодетной
семьей с доходом в пять тысяч рублей. Оба католики, она русская,
он поляк, очень своенравный. И она у него каждый раз спрашивала,
можно ли яйцо взять для детей. Менталитет другой: она послушно рожает,
а он не дает ей деньги. На работу ее никто не возьмет, она ничего
не умеет делать. Мы помогали им, и ей помогали, сейчас вот они снова
— Дети ваши — в буквальном смысле — битые?
— Бьют. Но чтобы вот так жестоко, с увечьями — процентов десять. Был
случай, папа сломал позвоночник одному, а другому ключицу. Папашу
посадили на год и восемь месяцев. Маловато, конечно, так не я сажал…
А мама, представьте, защищала папу, все не так было, несчастный случай.
Был мальчишка, которого папа постоянно бил кедом. Не так сел, не так
посмотрел, не так сказал. Там особый случай был, он требовал от ребенка
интонации: «Нет, ты скажи мне это ласково. Ты ласково мне скажи…» Один
папаша на «Скорой помощи» работал и тоже, представьте, бил своих детей.
Родительские права у него отняли, но на работе оставили. Наверное,
ценный специалист.
— А случаются ли неожиданные хеппи-энды, например, счастливо нашедшиеся родственники?
— Бывают забавные случаи: отец югослав, мать здешняя,
— Ваша организация испытывает денежные трудности?
— Нам на финансирование грех жаловаться. Но! Мы должны работать
с огромным ресурсом, который есть в нашем государстве, у нас очень
много бездетных семей! По Петербургу только — около 600 тысяч. Почему
система внутреннего усыновления развита гораздо хуже системы
международного усыновления? Ну что такое — на весь город единственное
учреждение: Центр помощи семьи и детям, где работают 12 человек? Это
не капля, это росиночка какая-то! Инспектор по охране прав детства,
есть такая должность, может отследить родственные связи, но не может
заниматься поиском приемных родителей. У нас много детских домов —
дайте им эти функции. А то вот бывает, я разговариваю с директором
детского дома, и он мне: «У меня никто в очереди не стоит». У меня тоже
не стоит, но я ищу.
— Есть дети, которые не могут быть усыновлены?
— Есть две категории, которые не могут быть усыновлены никогда. Дети
с высокой степенью девиантности, малолетние преступники, проще говоря.
И дети с высокой степенью биологической привязанности к своим
родителям. Они, обе эти категории, будут разрушителями в любой новой
семье. Возможен ли и для них благополучный исход? Ну да, есть
исключения везде, конечно, вот мы и пытаемся создать для них маленький
дом, маленькую квартиру,
Время идет
Мальчики на роликах рассекают двор вблизи метро «Нарвская». Думаю — местные, ан нет — приютские, лет десяти. Кидаются под ноги.
— Георгий Михайлович! А меня, а меня! А меня бабушка сегодня крестила!
Оживленно, вдохновенно описывает действо.
Нет, они совсем не похожи на приютских детей: чистые, вымытые, хорошо одетые дети. Нежные лица. Синева под глазами. Немного сбивчивая речь.
— Тот самый Сережа,— объясняет Шарков.
Почти совсем домашние дети.
Почти, без пяти минут, — домашние.
«Квартиру вот оборудовали — на 161 тысячу. Спонсоры наши не хотят светиться», — впрочем, Шарков тут же называет несколько крупных предприятий города. «Организации помогают, частные лица. Из Прибалтики девочка приезжает, каждый квартал оставляет 10 тысяч рублей — купите, что хотите…»
Здесь хорошо: не роскошные, но красивые интерьеры, свежий ремонт, легкая мебель, двухэтажные кровати, компьютеры — и ровным счетом никакой казенщины. Идиллия: за большим столом в кухне-гостиной дети учат уроки с воспитателями (в «Вере», по словам Шаркова, предпочитают педагогов дошкольного образования — «они добрее»), другие дети смотрят телевизор, воспитатель просит забрать яблоки с дачи, хорошие яблоки, зачем пропадать. Все хорошо, красиво, человечно и правильно, но в руке у меня большой ламинированный стикер. Воспитанники «Веры» расклеивали их по всему Петербургу, разносили по церквам, лепили на машины, на них орали, прогоняли. На стикере детский рисунок: синяя ночь, маленькая растерянная девочка меж домов: «Дорогие ангелы-хранители, помогите мне найти родителей».
И крещеный Сережа напряженно, дисциплинированно смотрит в объектив фотоаппарата.
Семь месяцев — средний срок пребывания ребенка в «Вере».
Ангелам-хранителям надо бы поспешить.