…Первый раз попала я в Горный Алтай весной 1996 года. Правда, тогда приземлилась не в Барнауле, а в Новосибирске — летела военным бортом из Тюмени, а на борту был груз — 300 кг (так что никакой самолет, кроме военного, его бы не взял) книг для сельских школьных библиотек (столько же было роздано в Тюменской области). И всю ночь — 9 часов — везли меня на машине в неведомую мне доселе Республику Алтай.

С тех пор прилетала и приезжала туда без счета — раз 25, не меньше: говорят старожилы, что на Алтае «тяжелая земля» — притягивает к себе. И всякий раз узнавала, что еще один или двое из ветеранов афганской войны (главные мои сотоварищи с первого же приезда, когда мы объехали с ними одиннадцать районов из двенадцати) покончили счеты с жизнью. И одновременно (это была вторая половина 90-х) узнавала, что местная власть закрыла одно, а затем и другое отделения детского туберкулезного санатория в поселке Эликмонар Чемальского района; денег у власти хватало только на себя.

А Чемал — вот что заставило меня действовать, потому что насколько я люблю абсурд в литературе, настолько же не люблю в жизни, — это у нас в России, после того как Ялта и курорт Боровое оказались в других странах, — единственное на всю страну место, где от туберкулеза лечит воздух! Такой микроклимат. Сомневалась — не легенда ли. И специально поехала выяснять вопрос к главному врачу взрослого санатория, фтизиатру с большим стажем.

— Иван Григорьевич, так правда это — про воздух?

Махнул рукой — с некоторой неадекватной безнадежностью.

— Господи! Приезжает алкаш, каждый день валяется под скамейкой рядом с пустой бутылкой. Где достает ее, окаянную, не знаю; пить ему совсем нельзя. Через две недели здоров, мерзавец!

Так что лишать детей лечения в таком климате было не только абсурдно, но и преступно.

Мы с «афганцами» открыли (как сопротивлялась местная власть, включая министра здравоохранения!.. Не могла понять — почему, пока умные люди не объяснили) сначала закрытое отделение для детей от 3 до 7, а потом и от года до трех — уже на «американском», как я старалась, уровне. Для того чтобы выдержать задуманный уровень (его там никто себе не представлял: «Купим 70 см вот этого коврика — ноги вытирать. — Да что вы, М. О., — тряпку у двери бросим!»), пришлось в тот год приезжать туда — на самолете и на машине — шесть раз. И когда явилась смотреть новооткрытую хатку (стены-то — бревна такие, что не обхватишь, — мы оставили старые) комиссия из новосибирского Института туберкулеза, то сказали врачам:

— У нас к вам замечаний нет: ваше отделение — лучшее в Сибирском округе.

Не скрою, что долгое время ужасно гордилась. Сейчас мы с «афганцами» начинаем строительство двух новых одноэтажных (боятся землетрясения) корпусов для самых маленьких.

I.
Так вот в этом самом Чемале нашлись в 5«А» девицы — Дарья Гордеева и Ирина Буркало, — смело вступившие в состязание со старшеклассниками. Поправили, как и барнаульская их ровесница, депутатский язык; просклоняли Бальзака, Пастернака и Булата Окуджаву (правда, и город Сочи тоже). И Дарья засвидетельствовала знание того, что в слове «крестный» произносится «ё», а «С нами крестная сила» и «крестный ход» — «е».

Ыырысту Боронкин из 8-го класса получил у нас вторую премию. Юный алтаец не только вполне точно понимал значение слов «риэлтор» и «инаугурация», безошибочно называл туфлю — туфлей и просклонял и в единственном, и во множественном числе; не сбился, склоняя «города Сочи», «городу Сочи». Мальчик из алтайского села чутко улавливал оттенки русской речи, неразличимые для многих русских горожан. Чуял, например, что про себя не стоит говорить «я кушаю»; что неудачна и высокопарная фраза (ею еще недавно любили щегольнуть на зачете по истории литературы минувшего века мои не прочитавшие Мандельштама студенты Литературного института; последние годы трошки охолонули) «Я не приемлю этого поэта» — и нашел для обоих глаголов уместные эквиваленты. А более всего пленил Ыырысту лаконичностью дефиниций, особенно к слову амуниция (я предлагала для пояснения значений такие пары сходно звучащих слов — амбиция и амуниция, аллюзии и иллюзии, и т. п.), — «все, кроме оружия, у солдата».

Размышление над языком — вот то драгоценное, что отпечаталось в ответах тех, кто корпел час с небольшим над листами с вопросами. Суицид — «мысль о попытке покончить жизнь самоубийством». Ни у кого больше, кроме одной чемальской восьмиклассницы, не встретила я этого тонкого оттенка, который, как стало ясно именно после ее дефиниции, действительно связан в сегодняшней разговорной речи со словом «суицид» — и отличает его, пожалуй, от слова «самоубийство», где речь — об уже состоявшейся и трагически удавшейся попытке. Мы слышим — «Там вообще-то суицидом пахнет» — и понимаем, что человек подумывает о самоубийстве. Контур слегка сдвинут, значения не совпадают полностью, хотя словарная дефиниция этого не отражает (например, в двух самых авторитетных сегодня словарях иностранных слов) и, наверно, не должна отражать.

24-й раздел моего вопросника был такой: «Встречали ли вы эти слова, активно употреблявшиеся в советском прошлом? Могли бы кратко пояснить их значение? Если не можете — не бойтесь так и написать: это не будет считаться ошибкой, вы имеете право этого не знать».

И когда десятилетние барышни из Чемала про весь список советизмов сказать почти ничего не могли, меня это только порадовало: «антисоветская агитация» — «не знаю», а «спекулянт» — «не помню». Хотелось бы, чтоб им и не напомнили. Про «красный уголок» — «там, где стоят иконы»: советское идеально ушло под досоветский (и, кажется, уже и послесоветский) красный угол (из которого в свое время и было выведено). Тут вообще есть над чем подумать — уже взрослым историко-филологам, тем более что, как видно из дальнейших примеров, процесс еще не закончен.

…А «братская помощь, братские партии» — «Когда все дружно помогают друг другу в беде». И даже у чемальского одиннадцатиклассника Игоря Пономарева с легкой душой читала я такие ответы: «„буржуазный предрассудок“ — не знаю», «„классовый враг“ — не знаю», «„социалистическое обязательство“ — не знаю».

В Якутске, где мы вскоре оказались, школьники пошли в этих случаях напропалую от буквальных значений — «обязательство, которое человек обязан выполнить перед социализмом». А классовый враг попал там в такое рассуждение: «Не встречала; в моем понимании — не человек, а пагубное обстоятельство, вредное для людей (например, алкоголизм)».

А «красный уголок» — это еще, господа, «уголок живой природы». А что? Или — «уголок вещей, которых очень мало». Или же — «например, красный уголок в избе — укромное, наиболее уютное место». Или — «То место, где нельзя мусорить», «угол, в котором находится все самое важное и ценное», «уголок в комнате, где находится главное»; «угол памяти умерших».

Но встретился, правда, и «уголок советской пропаганды, символики», и «место, отведенное агитации коммунизма, патриотизма и прочего, присущего советской власти».

Для якутской семиклассницы Маши Барабановой это — «уголок, который совместными усилиями сделали рабочие, ученики и т. п.» Сказочное такое место всеобщей любви и дружбы.

Братская помощь, братские партии. Ответ — «состояние в секте». Что-то тут есть. «Бесплатная помощь». Теплее.

Буржуазный предрассудок — «некрасивый поступок». Тлело, значит, в наследственной советской памяти что-то связанное с этим плохое. Отказник — «отказывает везде и всем». Невыездной — «человек, давший подписку о невыезде».

Космополитизм — «много монополий», «политика, связанная с космическими открытиями». Вот и славно, как говаривал профессор Стравинский. О, не знай сих страшных снов Ты, моя Светлана.

Но неожиданно (в этом-то и интерес) читаешь у еще одной якутской барышни: «Классовый враг — когда врагом является не один человек, а целый класс (напр., буржуазия, аристократия). Космополитизм — явление, когда человек не испытывает дискомфорта, живя в другой стране, „человек мира“. Невыездной — человек, которому отказано в выезде в капиталистические (иногда и в коммунистические) страны».

И не скажешь, что родилась Алена Соколова в год конца советской власти.

Окаменевшие волны когда-то опасного для жизни и свободы языка.

Самое интересное — следить за тем, как грозным советским эвфемизмам, испакощенным, «заточенным», как сегодня выражаются, на специально советское значение словам возвращается почти детскими руками их буквальный смысл. «Высшая мера социальной защиты — не встречала; возможно, наилучшая защита от притеснений, несоблюдения законов», «страховка», «защищание человека телохранителями, милицией и т. п.», «самая лучшая защита общества»; «люди принимают хоть какие-то меры, чтобы вас защитить». У очень немногих проступило давнее, удаленное от них прошлое (не семейная ли память?): «Самая страшная мера защиты социальной группы», или, наконец, «расстрел» (Куннэйэ Харитонова из Якутска).

«Спекулянт — бандит советского прошлого» — опять Маша Барабанова из Якутска. И ее землячки, шестиклассницы и десятиклассницы, — «человек, который тебя игнорирует», «который делает все, чтобы не работать». Нехороший такой. И еще — «зачинщик». А в Горном Улусе — вообще «пьющий человек».

К филфаку Якутского университета — счет другой, чем к школьникам. Надо бы знать язык распавшейся цивилизации — изучать ее так, как изучают завершившуюся культуру. На филфаке красный уголок трактуют как «место пребывания большевиков» — это уже инфантилизм (и то и дело возникает у юных филологов уже знакомый по школам Алтая и Алтайского края «живой уголок», заставляя колся — может, это я уже чего-то недопонимаю?..).

Приятно поражают определения, за которыми встает довольно стройная система воззрений на советское прошлое, чем не могут похвастаться сегодняшние авторы учебников истории (да, пожалуй, и на современность такая барышня глядит трезвее многих поживших на свете мужчин): «Антисоветская агитация — любая агитация, не соответствующая политике государства, партии. Классовый враг: враг — это почти любой, ведущий отличный от общепринятого образ жизни. Красный уголок — место, посвященное Ленину, партии, Октябрю. Невыездной — по политическим причинам запретили выезжать за границу. Спекулянт — человек, перепродававший товары с наценкой» — здесь само прошедшее время причастия ясно говорит о понимании того, что это — дела давно минувших дней. А в другой студенческой же работе видно как раз сегодняшнее время, в котором это слово стало анахронизмом: «Спекулянт — частный предприниматель, коммерсант, как мы называем их сейчас». Смена эпох уложилась в несколько слов дефиниции.

II.
«Можно ли употреблять в журналистской речи без кавычек или какого-либо иного способа дистанцирования слова военного жаргона — зачистка, зеленка? Почему?»

Коротко и внятно ответила про зачистку тринадцатилетняя алтайка Гита из Чемала — «звучит неприятно». Почувствовала, что про людей, кем бы они ни были, про их мозги, размазанные после зачистки по стене, нельзя говорить так запросто — не в боевой обстановке с ее особым обиходом, а с общего для всех телеэкрана.

И одиннадцатиклассница (исправившая шесть депутатских фраз из тринадцати — немало для девицы из села на краю России, близ границы с Китаем и Монголией; и не одна она такая в Чемальской школе) про оба слова выразилась определенно: «Жаргон вообще неуместен в газетах».

«Считаете ли вы правильным (с точки зрения русского языка) использование слова „расстрел“ в часто встречающемся в современной журналистике, а также в интернетовских дискуссиях выражение „расстрел парламента“ применительно к событиям в Москве 3-4 октября 1993 года? Поясните то или другое свое мнение».

Восьмиклассники Чемала: «Нет. Я так не считаю. Потому что в эти годы был переворот. А слово „расстрел“ там неприемлемо». «Неправильно использовать такое слово в переносном значении, потому что можно найти более подходящие слова». «Я считаю, что использование слова „расстрел“ очень даже правильно! Ведь само слово говорит за себя — убить человека». Денис Шакин написал со взрослой мужской определенностью: «Если сказал „расстрел“, должен доказать, что так оно и есть. Я думаю, неправильно».

В Якутске уже знакомая нам Маша Барабанова — «…Невозможно расстрелять весь парламент». Вот оно, ответственное отношение к языку. И множество школьников — от села Чемал до Якутска и Томска — всерьез рефлектировали над словом, в отличие от взрослых дядей-журналистов; многие предлагали «обстрел» вместо «расстрела»: «Более правильным было бы использовать выражение „обстрел здания парламента“»; «…Это не всегда правильно. Например, можно сказать „„стрельба по зданию парламента““, „обстрел Парламента“. А слово „расстрел“, по моему мнению, более приемлемо к живым существам»; девятиклассница из якутского села Тулагино: «Я считаю это неправильным, потому что это очень страшно».

Не успело притупиться чувство родного языка, представление о гибели живых существ, встающее за словом, и пятиклассница из Чемала протестует как может: «Я не считаю правильным слово в русском языке «„расстрел“».

Порадовала ответами Юля Кайманова из Якутского гуманитарного лицея. Ясная мысль четырнадцатилетней. Живое, свободное размышление над родным языком (ощущается и знание других языков); юмор. «Аутсайдер — отставший, проигравший, отсталый, неразвитой. Имидж — образ, внешний и внутренний. Истеблишмент — ну и словцо… Консенсус — компромисс, соглашение, уступки. Популизм — смешное слово… Римейк — переделка старого на современный лад. Секс, сексуальный — ну как объяснить, чтобы без пошлостей…» (спасибо, Юля). «Хакер — злой компьютерный гений. Харизма — обаяние, умение привлекать. Шоумен — заводила, „тусовщик“. Амбиция — жажда победы». Интересно и про эгоцентризм: «Эгоцентриками до 3-х лет являются все, после 3-х это уже большой недостаток, отклонение» (тут у нее, видимо, поле личных наблюдений: на вручение премий — а ей была присуждена первая — родители Юлю не пустили, оставив сидеть с младшим братом). Что она написала про знаменитое «мочить в сортире», упоминать не буду — боюсь ей навредить. А о том, правильно ли говорить «расстрел парламента», Юля написала так: «Нет. Не сам ведь парламент расстреляли (хотела бы я посмотреть, как это с нынешним проделают), а здание».

III.
Зато на конкурсе студентов Заочного финансового университета (филиал московской Финансовой академии) в Барнауле меня ждали сильные впечатления.

Невежа — это у них в университете значит «неряха», а невежда — «неопрятный».

Изучающая «Финансы и кредит» так и нарезает падеж за падежом — «Жуль Верна», «Жуль Верну» (хоть тут же, в вопросе-то имя написано как надо). Не приходилось, видно, своевременно книжечку в руках держать, рассматривать переплетик детским зорким взглядом.

Ну, Бог с ним совсем, с Жюлем Верном. Они ж финансисты — у них, наверно, с английским полный порядок.

Насчет истеблишмента студенты оказались практически единодушны — американский полицейский, просто полицейский и полицейский в Англии.

Тут-то и увидела я почти воочию, как расползается национальная скрепа.

Вот представьте себе, сидят за столом десять русских (то есть с русским родным языком) людей разного возраста. Ведут неторопливую беседу на не совсем заземленную тему — не где что купить, выпить и закусить, а несколькими делениями выше, поотвлеченнее. И кое-кто употребляет простые русские слова «невежа» и «невежда». А кто-то небрежно роняет нечто насчет «истеблишмента». И всем кажется, что они друг друга прекрасно понимают — все по-русски ведь говорят!

Ан давно уже нет.