От пункта приема цветных металлов — неформального центра местной экономической активности — к общежитию Степаныч довел меня минуты за три. «А так бы плутал ты полчаса», — проводник немного помялся и попросил пять рублей. И точно: четырех- и пятиэтажные хрущевки ничем не отличались друг от друга, и улиц нет, микрорайон называется «1-й квартал Капотни». Дома пронумерованы причудливо: после третьего идет седьмой, а после двенадцатого — пятый. Желая еще как-то отблагодарить щедрого гостя Капотни, Степаныч поделился местной приметой: «Факел на заводе сегодня еле горит, нефть, значит, не пришла. Можно ночью спать спокойно». С нефтеперерабатывающего завода послышался протяжный гудок. «Ну точно, отдыхают люди», — улыбнулся Степаныч.

Вечный долг

Михаил и Елена Гуляевы тоже отдыхают. С 2001 года. За этот отдых у них и еще примерно у десяти человек в прошлом году московские власти отобрали квартиры и выслали их на вечное поселение сюда, в Капотню, в общежитие под номером 6 все в том же 1-м квартале, тянущемся от нефтеперерабатывающего завода через скупку цветных металлов до местного кладбища. Гуляевы за 5 лет задолжали городу квартплату в размере 60 тысяч рублей. «Я когда-то в автосервисе стеклами занимался, а потом меня хозяин обманул. В общем, после того случая решил больше ни на кого не работать, раз кругом один обман», — без злобы, с философской рассудительностью говорит Михаил Гуляев. На вид ему лет 60, хотя на самом деле — 43. «Вот, зубы в этой Некрасовке почти все потерял». — «Под окнами нашего дома был скотомогильник, со всей Москвы туда трупы животных привозили сжигать. Но, конечно, экономя газ, не сжигали, а закапывали неглубоко. Зато здесь, в Капотне — почти курорт!»

Потом почти все встреченные мной старожилы микрорайона, а также новоприбывшие повторяли, что Капотня — курорт. Москва-река прямо под окнами, около общежития его обитатели сколотили из жести и досок «беседку», в которой в теплое время играют в карты или в домино, в соседних гаражах и на кладбище кипит какая-то частнопредпринимательская жизнь. И еще огороды. Гуляевы говорят, что местная управа, а также комендант общежития чуть ли не насильно вручают жильцам куски земли в пойме Москвы-реки: «Жизнь-то налаживается! Раньше нас в Некрасовке за огород гоняли. А теперь в аренду на 49 лет огороды раздают. Весной на трех сотках насадим картошки, чеснока, капусты. Древостоя вокруг полным-полно, нажжем на золу для удобрения, еще нам две яблони и несколько вишен достались. А что Некрасовка? Там даже грибы не росли, а тут вон в ольховниках сколько опят осенью было!» Для подтверждения, что Капотня — настоящий курорт, Михаил Гуляев ведет нас по длинному, плохо освещенному коридору к Андрею Васильевичу, живущему в общаге почти тридцать лет. Андрей Васильевич когда-то приехал в Москву по лимиту, устроился монтажником в «Строительное управление 233», потерял там здоровье, получил в середине 90-х инвалидность. «Заводы сейчас встали в Москве. Вода стала чистая. Рыба появилась. Я „телевизоров“ (небольших сетей — П. П.) наплел, и эту рыбу ловлю. Иногда по десятку окуней и плотвиц за день получается. Еще огород: осенью накопал три мешка картошки, насушил на батарее две наволочки яблок. Пенсия опять же почти 4 тысячи рублей. В общем, жить можно!» — описывает инвалид свою жизнь.

Гуляевы не сильно переживают по поводу потери двухкомнатной квартиры. Михаил с неохотой, но все же описывает процесс изъятия государством их недвижимости. Квартира — 46 кв. м. Суд прошел за пять минут. Судья предоставил Гуляеву слово, а он честно ответил, что не знает, о чем говорить. «Мы не такие ученые, как вы». При этом правительство Москвы проявило гуманность и за свой счет перевезло их вещи в общежитие. Правда, и вещей особых не было — трудно поверить, но все имущество семерых человек поместилась в обычную «Газель».

Да, в семье Гуляевых когда-то было семь человек — Михаил с Еленой и пятеро их детей. Но, начиная с 2001 года, с того времени, когда Михаил принял принципиальное решение больше не позволять себя эксплуатировать, с периодичностью раз в год государство отнимало у них по ребенку. Причем, как уверяет Михаил, причиной тому был не алкоголизм («Пью я умеренно, жена меньше умеренного, да и не на что сейчас потреблять») или насилие («Мы люди верующие, я даже с мужиками редко дерусь»), а «неспособность родителей обеспечить детям достойную жизнь». Примерно так было написано в постановлении суда, и Михаил аккуратно выписал эти слова на тетрадный, в клетку, листок.

«Вот же шакалы! Приходили к нам в квартиру, в кастрюли залазили, смотрели, чем мы питаемся, у детей трусы проверяли, чистые ли. А мы не Абрамович, чтобы трусы каждый день стирать!» — при упоминании о детях Михаил оживляется, как и жена, которая на время даже отключает звук у боевика с Дольфом Лундгреном, который она смотрит на DVD. — «И нет бы все по-честному! А то как я уйду на улицу, так приходят социальные работники и говорят, что вот сыночка вашего по путевке в санаторий отправить хотим. Лена человек честный и доверчивый, ну и отдавала детей, с вещами даже. А тех и след простывал». В итоге четверо детей оказались в детдоме невдалеке от общежития, на Верхних Полях в Люблино. А один ребенок — по опекунству у бабушки, мамы Елены. Хотя социальные работники запрещают отцу и матери общаться с ним, Михаил иногда приносит в дом ребенку яблок. «Огород копать его весной возьмем!» — как-то мечтательно произносит Михаил.

По закону Гуляевы должны отчислять на содержание детей в детдоме 50 % своей зарплаты. Но ни Михаил, ни Елена официально нигде не работают, и тогда к ним применили более щадящий режим компенсации затрат на содержание их потомства — по 1 тыс. рублей на каждого ребенка в месяц. «Вот и набежало уже по 250 тыс. рублей долга, то есть полмиллиона на двоих. Какой-то судебный чиновник приходит к нам раз в месяц, чтобы описать имущество за долги. Но мы прячем DVD с телевизором, а большего у нас описывать нечего», — Михаил обводит рукой комнату. Взять, кроме этой электроники, действительно нечего: на полу разложен матрас, на грубо сколоченном из досок столе — алюминиевая кастрюля, две тарелки и чашки, ношеные ботинки, короб и стулья. В коробе, заполненном наполовину, лежит какая-то одежда. Еще в 19-метровой комнате есть полочка, и на ней — больше десятка картонных икон (самая большая — размером с лист А-4 — Николай Чудотворец). Михаил сообщил, что они с Еленой верующие. И животных с растениями тоже любят: в коробе на одежде спит кот, а на подоконнике готовится зацвести герань.

Тем временем Дольф Лундгрен снес последнему отрицательному герою голову, и провожать меня в коридор вместе с Михаилом вышла и освободившаяся от просмотра боевика Елена. Семья Гуляевых ведет меня по общежитию и обстоятельно показывает бытовые условия. Этажи здания разделены на две части. На каждой половине — по 16 комнат, и на эти 16 комнат приходятся общие кухня (три четырехконфорочные плиты), душ (из двух кабин) и туалет — с 4 раковинами и 3 отхожими местами. «Всем всего хватает, никто не толкается, мышей и тараканов регулярно травят», — докладывает Михаил. «Только бы квартплату поменьше, а то за комнату с электричеством выходит по 1400 рублей в месяц», — жалуется Елена. Гуляевы, впрочем, и эти деньги платят нерегулярно, понимая, что дальше их выселять некуда.

По всему выходит, что жизнью в Капотне Гуляевы если уж и не довольны, то не особенно против нее возражают. Тем более что гуманное московское правительство оставило их проживать в Москве, а не выкинуло куда-то в Подмосковье. А вариант отправиться километров за 70-80 от столицы у Гуляевых был. Бизнесмены (риэлторы) брались решить их проблему — заплатить за них коммунальный долг, приватизировать на свои деньги жилье, подыскать им вариант с той же двушкой, но уже в новом доме в Дмитрове или Клину. «Когда я подсчитал, насколько они нас обмануть хотят, а выходило тридцать тысяч долларов минимум, то отказался от этих риэлторов. Да и в какой-то Клин ехать. Я с рождения москвич!» — гордо заявляет Михаил.

Сам себе сторож

Поднимаюсь с третьего этажа на четвертый. Где-то в самом торце, как рассказали мне, живет 58-летний Николай Блохин, тоже выселенный сюда за коммунальные долги. Но соседка Блохина Аня («по отчеству не привыкла, хоть и шестой десяток пошел»), говорит: «Коля плохо слышит, да и, скорее всего, пьяный спит, потому стучать в его дверь бессмысленно. Да и вообще его третий день не видно, может, в торговом комплексе „Москва“, что в Люблино, заночевал — он так часто делает.»

В коридоре стоит пианино, и женщина по имени Галина, обитательница общежития, играет «Ламбаду». Вокруг пианино приплясывают дети, кто-то подпевает, только один мальчик на трехколесном велосипеде не пляшет. «Да он и не разговаривает даже», — поясняет Галина. О коммунальных должниках, переселенных к ней в общежитие, отзывается с брезгливой гримасой: «А, дармоеды… Я вот двадцать лет вкалываю, и ни у кого в долг никогда не брала! А они, значит, не плати за квартиру. А что в итоге? Они жируй, а мне на их долги могли бы квартиру дать. А не дали. Вон, там они! Рядом с кухней!»

Елена Зотова, за коммунальный долг в 38 тысяч 700 рублей выселенная сюда из двухкомнатной квартиры на Рязанском проспекте, не лучше отзывается о соседке Галине: «Шланги от стиральной машины мне повыдергивала. А на душевые кабины повесила замок, и всем ключи от него дала, кроме нас, переселенцев. Мы ей как кость в горле!»

У Зотовой на троих — она, муж, 6-летний сын — всего 12 кв.м, в отличие от гуляевских девятнадцати. Правительство Москвы обещало, что всем переселенцам положены их законные 6 кв. м на человека, а тут вроде бы обещания не сдержало. «Это потому что я пока тут не прописана. И не буду прописываться, пусть обратно квартиру отдают!», — объясняет Елена. Год назад ей дали три дня для ликвидации задолженности, она собрала деньги только через пять дней, и ей объяснил судебный исполнитель, что уже ничего исправить нельзя. Недавно она сходила посмотреть, что стало с ее бывшей квартирой, и оказалось, что власти уже продали жилье с аукциона азербайджанцам. «В мою квартиру уже не вселят, так жалко: чешская стенка там стояла — я ее сюда не взяла, некуда, а когда на кухне сидишь, слышишь как дерево скрипит. Но и здесь, в Капотне, деревьев хватает!» — раздражение от воспоминания о прошлом куда-то неожиданно уходит. Елене тоже сказали, что она может весной брать огород под окнами, и она тоже уверяет, что здесь похоже на курорт: «На Рязанском проспекте одни машины и гарь. А тут река: мы прошлым летом часто ходили туда на шашлыки». Нефтеперерабатывающий завод ей не мешает, говорит, что выхлопами дышать привыкла, а вот таких рощиц давно в Москве не видела.

Елена не работает с 2000 года, говорит, здоровье, пусть ей и 43, не позволяет: как на улицу выйдет, иногда как раз собираясь на работу устраиваться, так сразу от увиденного наваливается депрессия. Чуть позже она признается, что бороться за возвращение ей квартиры станет потом, а сейчас для нее главная задача — оставить сына при себе. Органы опеки уже не раз грозили ей, что ребенок живет в неподобающих жилищных условиях, плохо ест и не развивается. «Вон сколько поводов набрали, чтобы отобрать сына. В этом году ему ведь уже в школу, боюсь, с урока прям и заберут в детдом. Вот и не знаю — отпускать его учиться или нет, тут-то, в комнате, как-то безопасней держать». Это для Елены, кстати, еще один повод не устраиваться на работу — кто тогда сына сторожить будет?

Чужие здесь не ходят

На дверях каждого этажа общежития висит большой плакат, на котором написано, что аборт — это убийство. И, согласно плакатному призыву, здесь рожают, и довольно часто. Для жильцов общежития это еще и шанс получить когда-нибудь квартиру: чем больше детей, тем скорей обещает московское правительство жилье. Правда, пока отсюда редко кто уезжает: если появился в семье второй или третий ребенок, то семью награждают еще одной или даже двумя комнатами. «Надо рожать четверых, тогда точно дадут, — поучает Михаил Гуляев, вышедший подышать на крыльцо чистым (как он сам уверял недавно) капотненским воздухом. — Мы вон с Ленкой тоже надумали рожать, хоть ей и 42. Одним-то скучно жить».

Рядом с их общежитием стоит церковь. Решил зайти туда узнать, чем еще живет Капотня, кроме переработки нефти и приема цветных металлов. И на подходе к храму меня сильно удивили несколько изб, в окнах которых горели керосинки, а из печных труб шел дым. «Это армяне тут живут», — объясняет работающая в церкви Татьяна Сергеевна. — «Им за долги электричество отрубили. Вот они буржуйки в окна вывели — жить-то как-то надо». Татьяна Сергеевна жалеет армян, говорит, что они беженцы, когда-то тут сели на землю и сказали московским чиновникам, что никуда не сдвинутся с места, пока им не дадут жилье. Вот им эти избушки и дали.

Татьяна Сергеевна тоже нахваливает Капотню. Снова говорит про курорт: огороды и реку. Для нее близость нефтеперерабатывающего завода — даже счастье. «Как 40-50 лет назад тут построили нам дома, так больше ничего не строят, говорят, экология плохая. А нам и лучше — не надо нам этих небоскребов, торговых центров. Если что — сел на автобус и приехал куда угодно. Да и преступности у нас почти нет, потому что все тут у нас друг друга знают, как безобразничать-то со своими, потом стыда не оберешься. А еще Лужков обещал нам в Капотне розы посадить». При этих словах Татьяна Сергеевна перекрестилась.