Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №16, 2007
За довольно короткий период времени мне удалось побывать в четырех крупных городах Украины. Это было в сентябре, перед самыми выборами в украинский парламент. Правда, я старался обращать внимание на вещи, с политикой не связанные. Однако кое-что из выборной шелухи все-таки попало в поле моего зрения.
Дедушки и темнота Первое, что я увидел во Львове — старенький и сильно пьяный дедушка крестьянского вида. Дедушка пытался войти в здание вокзала, но отклонялся в сторону, упирался в стену вокзала и падал. После чего мучительно вставал и повторял попытку — опять неудачно. Так повторилось раза три. Рядом стоял украинский милиционер, неподвижный и безмолвный. Тут я вспомнил, что надо поменять рубли на гривны, и углубился в вокзальные помещения. Потом вернулся и обнаружил, что дедушка таки сумел войти в вокзал. Он стоял посреди кассового зала и громко произносил разрозненные звуки. Это было трудно назвать речью, хотя, возможно, дедушка говорил на каком-то незнакомом мне языке.
Чуть поодаль стоял другой дедушка. Одет он был в нечто невообразимое, но при этом опрятное. У дедушки было заскорузлое и грубое, но на редкость продолговатое лицо. Лица такой степени продолговатости встречаются разве что у представителей правящей элиты США. Продолговатое лицо дедушки венчала такая же нелепая, как и вся его одежда и обувь, шапка — кожаная, на меху, очень высокая и с козырьком. Почему-то подумалось, что обладателем такого облика вполне мог бы быть отставной фельдфебель австро-венгерской армии.
Дедушка-фельдфебель неподвижно смотрел на расписание поездов дальнего следования и беззвучно шевелил губами. А первый дедушка, пьяный, пошатнулся, издал какой-то громкий звук и упал.
Было довольно трудно оторваться от наблюдения за львовскими вокзальными дедушками, но я все же сделал над собой усилие и вышел в город.
Второе после дедушек сильное впечатление от Львова — темнота. Привокзальная площадь была освещена несколькими тусклыми фонарями. Прилегающие улицы тоже, как говорится, тонули в темноте. Очень странное ощущение — такого ни в одном российском городе не увидишь.
В привокзальной темноте оранжево светились фонарики на крышах такси. Улица Квитки-Основьяненко, гостиница «Электрон», сказал я по-русски. Двадцать гривен, ответил таксист по-украински. Поехали.
Г. Ф. Квитка-Основьяненко — драматург, один из основоположников украинской литературы. Родился в 1778 году, умер в 1843 году.
Недолго попетляли по узким темным улочкам, мощеным брусчаткой, и приехали к серой хрущевской пятиэтажке, над одним из подъездов которой было написано «Електрон». Попросил таксиста подождать. В подъезде нет совершенно никакого света — то есть вообще. Поднимаюсь практически наощупь на пятый этаж. На площадке пятого этажа горит тусклая лампочка, над некрасивой деревянной дверью написано «Готель Електрон».
Перед отъездом методично обзвонил все львовские гостиницы. Мест нет — якобы это из-за Львовской книжной ярмарки, на которую приехало очень много людей. А может быть, из-за чего-то еще. Удалось забронировать номер только в гостинице «Електрон». Женщина, которая говорила со мной по телефону, сразу предупредила, что это, скорее, не отель, а общежитие — удобства в коридоре и так далее. На комфорт, мол, не рассчитывайте.
Так оно все и оказалось. Довольно-таки ужасный отельчик. Даже, можно сказать, ужасающий. Тетенька на ресепшене сразу предупредила: вода строго с шести до девяти утром и вечером. В одну минуту десятого вода пунктуально исчезает. Причем речь идет о холодной воде. Горячей нет. Правда, среди удобств, которые в коридоре, имеется бойлер. Побросал вещи в номере, спросил у тетеньки, не знает ли она, где во Львове можно обнаружить интернет-кафе. На улице Дудаева, кажется, есть, сказала тетенька.
На улице Дудаева. Вот оно как. Тетенька сказала, чтобы приходили не позднее полуночи, «потом мы закрываемся».
Улица Джохара Дудаева — симпатичная узкая улочка практически в самом центре города. И интернет-кафе сразу нашлось, с вежливым админом, говорящим по-русски. Можно было бы даже назвать эту улочку прекрасной, если бы не это, скажем так, не слишком удачное название.
После интернет-кафе вышел на располагающийся в двух шагах проспект Шевченко. Надо немного прогуляться по городу, несмотря на поздний час.
На проспекте Шевченко тоже темно, хотя и не так, как на вокзале — центр Львова освещен получше. Хотя все равно непривычно темно, по сравнению с Москвой или Питером. Людей на улице довольно много. Вдоль улиц — сплошные ряды красивых домов европейского вида. Все центральные улицы, в том числе главные магистрали, довольно узкие. Бросается в глаза огромное количество ресторанов, кафе, кафешек и забегаловочек — просто невероятное количество, они практически в каждом доме.
Зашел в одно из небольших кафе. К нам довольно скоро подсел не очень трезвый мужичок лет тридцати. На его круглом лице лежало выражение крайней хозяйственности и рачительности, и было понятно, что это выражение не сходит с его лица никогда. Мужичок сразу опознал во мне москвича, завязался разговор, я говорил по-русски, мужичок — по-украински, но это совершенно не мешало беседе — все всё понимали. Мужичок рассказал, что когда-то, в самом конце 80-х, служил в армии в Москве, служилось ему в Москве здорово, а сейчас уже совсем забыл русский, но к России и «москалям» относится хорошо; в его речи часто встречались обороты типа «братья-славяне», «нам делить нечего» — в общем, беседа, хотя и была несколько сумбурной, протекала в сдержанно-дружеском ключе.
Потом к нам подсел другой мужик, сотрудник местного телевидения. Он пришел в кафе со своей огромной собакой — гулял с ней и вот зашел. Он тоже безошибочно распознал мое происхождение и сразу стал говорить по-русски. И вот так мы втроем сидели и довольно-таки задушевно беседовали, потом разошлись, заверив друг друга в чрезвычайно дружеском расположении.
Честно говоря, я ожидал от львовян немного другого — если не открытой враждебности и конфликтов, то хотя бы мелких неприятностей в общении. Но ничего такого не было — ни в первый вечер, ни в следующие два дня. Если, конечно, не считать проявлением неприязни тот факт, что, когда обращаешься к кому-нибудь на русском, отвечают в большинстве случаев на украинском, в том числе и те люди, которые в силу своего возраста русский наверняка знают. Даже когда не понимаешь и переспрашиваешь — все равно отвечают по-украински. А в остальном — никаких неприятностей не возникло. Не берусь судить, насколько такое отношение к русским в целом характерно для жителей Львова — возможно, мне просто повезло.
На следующий день пошел знакомиться с городом уже основательно. Долго гулял по беспорядочно ветвящимся улочкам Старого города.
Я честно пытался удержать себя от говорения банальностей, но это решительно невозможно. Невозможно удержаться от высказывания двух чудовищно заезженных банальностей.
Банальность первая: Львов — очень красивый город.
Банальность вторая: Львов — очень европейский город.
Да, красивый и европейский. Это есть правда и истина. С вашего позволения, тему красоты и европейскости Львова я далее развивать не буду — это сделали до меня и еще сделают в будущем бесчисленные описатели этого города.
Не хватает промежутков Ходил я, ходил, и где-то к середине дня я почувствовал: что-то здесь не так. Какая-то во всей этой прекрасности была дисгармония, что-то мешало безмятежному наслаждению всеми этими чудными видами.
На одном из перекрестков в ожидании зеленого света я случайно задержал взгляд на каком-то коротко стриженом пареньке в черной кожаной куртке. Паренек тоже ждал зеленого сигнала, очень сосредоточенно глядя перед собой. И тут я вдруг понял, в чем дело: город ощутимо контрастирует с собственным населением. Я долго подбирал слово, которым можно было бы охарактеризовать преобладающий во львовской уличной толпе типаж и, кажется, нашел: лавочник. Разумеется, не только и не столько как род занятий, а как психотип. По улицам быстрым шагом ходят толпы сосредоточенных людей, у которых на лицах написано: дела, дела, мы делаем дела. Причем дела небольшие, масштаба магазинчика, склада, цеха по производству мороженого, автомастерской. Делать дела, не отвлекаться, не зевать, зайти в контору А, успеть в магазин Б, встретиться с поставщиком В, принять товар, сдать отчет, оформить накладные… Накладные — вот еще одно ключевое слово! Такое ощущение, что у половины львовских пешеходов в их папках, портфелях и карманах лежат накладные, которые они несут из магазина Г на склад Д, чтобы «отчитаться за товар». Почти каждый из этих людей вполне органично смотрелся бы за прилавком собственного маленького (именно маленького), но твердо стоящего на ногах магазинчика. И почти у каждого на лице написано осознание чрезвычайной важности своей небольшой, негромкой деятельности.
А город совсем не такой, как эти люди с накладными. Местами величественный, по-австрийски имперский. Очень древний. До невозможности культурный (опять банальности, но что делать). На главной площади стоят жилые дома XVI века, построенные еще венецианскими купцами, в них живут люди. Львов был вторым культурным, интеллектуальным центром Польши после Кракова, местный университет основан 400 лет назад и до сих пор, теперь уже как украинский, высоко котируется в научном мире. Но почему-то мало заметна на львовских улицах многочисленная местная университетская и прочая интеллигенция, студенты. Не видно и маргиналов — нищих, бомжей, молодых фриков. Зато видно людей с накладными. Люди с накладными быстрым шагом идут мимо костелов, памятников, венецианских домов и прочей красоты, и у них очень серьезные, озабоченные и сосредоточенные лица.
Ближе к вечеру встретился с одним пожилым львовянином (о встрече договорились заранее, еще в Москве). Он — из тех русских жителей города, чьи отцы приехали сюда в конце войны на танках, в прямом или переносном смысле.
Мы встретились в кафе на площади Адама Мицкевича, выпили по чашке кофе и пошли гулять по Старому городу. Когда за очередным поворотом узкой улочки перед нами открылся какой-то особенно великолепный вид, наш спутник сказал: да, современные львовяне такого города бы не построили, — а потом засмеялся и добавил: как, впрочем, и современные москвичи не могут выстроить XVII век. Чем, в некотором смысле, подвел итог моим поверхностным наблюдениям за львовской уличной толпой. Мы гуляли и разговаривали, и старый львовянин успел часа за три рассказать мне массу интересного. О том, как после войны из города выселили почти всех поляков, которые на протяжении веков составляли во Львове большинство населения. О том, как после этого Львов заселялся украинцами, в большинстве своем выходцами из близлежащих сел. Как во время войны было истреблено несколько сот тысяч евреев, треть населения города. Как в 90-е годы была уничтожена большая часть львовской промышленности. О русских школах, которых осталось всего пять. О том, что в восьмисоттысячном Львове в конце 80-х официально числилось 120 тысяч русских, а сейчас только 60 тысяч — кто-то уехал, кто-то записался украинцем. О нескольких действующих во Львове русских национально-культурных организациях, малорезультативных и к тому же враждующих друг с другом. О том, как традиционно многонациональный, многоукладный город стремительно утрачивает свое прежнее разнообразие. И, конечно, о домах и улицах, мимо которых мы проходили. О том, какой дом кому когда принадлежал, что в нем было «при поляках» и «при австрийцах» и что в нем сейчас, о том, почему именно так называется эта маленькая улочка и какой из нескольких украинских христианских конфессий принадлежит тот или иной храм. В общем, за три часа как-то очень много удалось узнать о Львове, хотя здесь нет места, да и необходимости все это подробно пересказывать.
Когда в конце встречи я спросил у нашего гида, можно ли ссылаться на его имя в материале, он засмеялся, махнул рукой и сказал:
— Можно. Но лучше назовите меня львовским манкуртом. Ведь мы, русские львовяне, для галичан — пятая колонна, а для вас, россиян, — тоже непонятно кто, люди без рода и племени, так, разве что экскурсию провести.
Что ж, спасибо львовскому манкурту.
Еще вот что заметил: взгляду русского путешественника во Львове не хватает промежутков. Таких промежутков, из которых в значительной степени состоит любой русский город, — просторов широких проспектов, огромных, открытых со всех сторон дворов, пустырей, бесхозных пространств между домами, брошенных строек, пустых мест, огороженных заборами. Львов — какой-то слишком сплошной. Каждый квадратный метр территории использован рационально — его занимает дом, или тротуар, или проезжая часть, или специально разбитый сквер с памятником посередине, или еще что-то такое, сознательное и осмысленное. Это поначалу восхищает («порядок», «Европа» и так далее), а потом перестает восхищать и как-то незаметно начинает утомлять. Взгляд постоянно во что-то упирается, ему некуда разогнаться, растечься. К тому же то, во что упирается взгляд, понятно и рационально — это, опять-таки, дом, или костел, или памятник Адаму Мицкевичу или еще кому-нибудь, князю («королю») Даниилу, например, и практически нет мест или объектов, при взгляде на которые остается только застыть в недоумении, развести руками и поразиться: что же это за удивительная, непонятная хреновина такая! А без промежутков и непонятных хреновин русскому человеку тяжело.
Хорошо гулять по самому центру Львова поздно вечером. Народу мало, и от этого как-то рассеивается дневная атмосфера всеобщего не тяжелого, но монотонного труда и озабоченности. Я брожу по площади Рынок — главной площади Львова. Это огромный прямоугольник, посередине которого — здание ратуши с высокой башней, а по периметру сплошной стеной стоят древние дома. На каждом доме табличка: дом XVI века, дом XVII века. Я хожу от дома к дому, читаю таблички. Шольц-Вольфовичи, Любомирские, Бандинелли, Корнякты. Польские короли и молдавские господари когда-то были хозяевами этих домов. А вот в этом здании Петр Первый подписывал «Вечный мир» с Польшей. Нельзя сказать, что эти дома как-то особенно красивы. Есть, конечно, выдающиеся сооружения, например, так называемая Черная каменица (здесь сейчас исторический музей). Но в большинстве своем — обычные дома. Сила этих домов не в красоте, а во времени. Ведь если даже самое обычное, неказистое строение простоит четыреста лет, и не одно, а окруженное другими такими же, оно неизбежно обретет некоторое величие. И я почувствовал величие этого древнего места, бродя по площади Рынок от дома к дому, читая таблички с историческими сведениями.
Только я успел почувствовать величие этих домов, этого места и этого города, как из соседнего кафе донесся дикий крик: какая-то пьяная женщина орала в истерике; она не звала на помощь, а просто проклинала какого-то человека или группу людей: все вы козлы, суки и так далее, и она долго так материлась на всю площадь Рынок, и я понял, что программу пребывания в городе Львове можно считать исчерпанной.
Голубое и оранжевое В Киеве удалось провести всего часть дня, проездом, по пути из Львова в Москву.
До этого я был здесь восемнадцать лет назад. Кажется, город с тех пор не особенно изменился. Да, внешних изменений много: все увешано рекламой, построено много так называемого «элитного» и просто нового, добротного жилья, открылась масса магазинов, торговых центров и прочих капищ общества потребления. Но все это не изменило в целом облика и атмосферы киевского центра, чего не скажешь, например, о Москве. Кстати, о Москве: Киев за эти годы стал на нее довольно сильно похож. Он и раньше обладал столичной статью, но сейчас добавился какой-то особый лоск — сказываются столичные функции и сопутствующие этим функциям финансовые потоки.
Бегом, бегом. Скоро уже поезд. Надо успеть туда, сюда. Поэтому впечатления фрагментарны.
Парковая дорога вдоль высокого берега Днепра. Отсюда, что называется, открываются виды. На противоположном берегу тут и там виднеются новые жилые массивы. Сегодня суббота, свадебный бум. Свадебные кортежи ездят туда-сюда и оглушительно бибикают. Бесчисленные новобрачные, их друзья и родственники бесконечно фотографируют себя на фоне днепровских видов, на фоне садово-парковой зелени, просто на фоне чего попало. Пьют шампанское и водку из пластиковых стаканчиков. Вот какую-то пару снимают на видео. Паренек (можно даже сказать, парубок) невозможно провинциального вида, стриженый почти наголо и при этом с челкой, в дорогущем костюме, в дорогущих ботинках и вообще во всем дорогущем, держит на руках полноватую невесту в белом, естественно, платье, тоже, наверное, дорогущем, и с невестой на руках совершает вращательные, вокруг своей оси, движения, словно какой-то необычный городской дервиш, а оператор, слегка присев, фиксирует эти дикие движения при помощи профессиональной видеокамеры: хорошо, хорошо, ребята, еще круг, вот так, и еще вращение, и посмотрели в камеру, ставим невесту и смотрим оба в камеру, вот так, отлично, паренек осоловело пошатывается, а невеста виснет у него на шее и они, если можно так выразиться, сливаются в долгом поцелуе, вот так, отлично, ребята, отлично, спасибо, отлично сработали.
Меняю деньги в обменном пункте, расположенном внутри небольшой аптеки. У аптечного прилавка дядька — в годах, но еще очень крепкий, чрезвычайно широкого телосложения. На его лице такое выражение, какое бывает у людей, испытывающих чистую, незамутненную радость от факта собственного физического существования. Дядька зачитывает длинный список препаратов. Пожилая интеллигентная продавщица любезна сверх всяких пределов — такое бывает, когда человек получает от собственной вежливости удовольствие и даже наслаждение. Она пространно консультирует дядьку насчет лекарств, противопоказаний, побочных явлений, способов применения. Наконец список согласован, продавщица: а у вас есть дисконтная карта, дядька: шо, продавщица: ну, карта, мы по карте скидки даем, дядька: та ни, я с села, и жизнерадостно смеется, а продавщица улыбается и говорит: надо же, а по вам и не скажешь, и они оба смеются, заходите к нам еще, да, спасибо, они довольны, каждый самим собой, и друг другом, дядька уходит, я покупаю у чрезвычайно любезной продавщицы бутылку «Аква минерале» с газом, и она улыбается мне.
На площади Независимости (майдане Незалежности) обнаружилась предвыборная политическая жизнь. Автомобильное движение было перекрыто, и вся площадь, а заодно и весь Крещатик чуть ли не до Бессарабского рынка были уставлены голубыми палаточками. Голубых палаточек было просто-таки неисчислимое количество. Рядом с одной из голубых палаточек была установлена стойка с баскетбольным кольцом. Молодые ребята в баскетбольной форме играют в так называемый стритбол — разновидность баскетбола, в которой две команды по три человека в каждой играют под одним кольцом, стараясь накидать в это кольцо как можно больше мячей. Ребята играют, а женщина непрерывно говорит в мегафон, и из ее говорения следует, что здесь проходит праздник баскетбола, организованный для горожан Партией Регионов. Ребята-стритболисты заканчивают свою игру, и женщина объявляет в микрофон, что теперь каждый желающий может попробовать забросить мяч в кольцо. Усатый коренастый мужичок приседает, нелепо подпрыгивает и промахивается. Дама на высоких каблуках бросает мяч мимо кольца, делает неловкое движение и чуть не падает. И еще несколько человек промахнулось. А вот какой-то мужичок взял да и попал. Ура, тихо закричали окружающие. Молодец. Женщина в мегафон тоже сказала, что мужичок молодец. В голубой палаточке мужичку выдали какой-то поощрительный приз — кажется, набор буклетов и плакатов Партии Регионов, а может быть, еще что-нибудь.
Среди моря голубых палаточек затесалась одна оранжевая палаточка. Почему-то только одна. В палаточке тихо, без мегафона, сидит женщина и раздает желающим листовки и брошюрки другой партии, соперницы Партии Регионов. Эта партия называется «Наша Украина». Рядом — скамеечка, на скамеечке сидят и около скамеечки стоят люди и спорят о политике. Главный спорщик — грузный высокий дядька, чрезвычайно неопрятно одетый. На нем грязные, местами рваные коричневые брюки (они сползают, и он их постоянно подтягивает), грязная и мятая бело-зеленая спортивная куртка и бейсболка, находящаяся примерно в таком же состоянии, что и брюки с курткой. Причем это специфическая неопрятность, в корне отличающаяся от неопрятности бомжа. Это неопрятность человека, у которого, скорее всего, есть дом, семья и даже, наверное, работа, просто он довольно долго вынужден ночевать в каких-то случайных местах, где нельзя толком помыться и привести в порядок одежду, но он, судя по всему, не особенно обращает на это внимание. Из его сбивчивой громкой раздраженной речи следует, что он приехал из Харькова и уже давно находится в Киеве, приехал специально к выборам, поучаствовать в предвыборной кампании. Видно, что это, скорее всего, хороший и добрый человек, но слишком близко к сердцу принимающий политику и на этой почве несколько озлобленный. Его собеседники — две молоденькие девушки, которые, кажется, приехали из области или откуда-то с окраин в центр «погулять», низенький, квадратного телосложения,человек Олег и какой-то оборванный старичок, который, в основном, молчал, изредка бросая в пространство короткие реплики, не связанные с ходом общей беседы.
Беседа проходит примерно так. Человек из Харькова всплескивает руками и восклицает: Олег, ну что ты такое говоришь?! Ну что ты все Янукович да Янукович?! Что он сделал, ваш Янукович?! Олег, вынув сигарету изо рта, что-то очень коротко и тихо отвечает, человек из Харькова вскакивает со скамеечки, еще сильнее всплескивает руками, как актер провинциального театра, и вскрикивает: да что же это такое?! Да вы все с ума посходили! А, что с вами говорить… Человек из Харькова отходит от скамеечки, делает по тротуару Крещатика несколько быстрых нервических кругов, потом возвращается к скамеечке, садится на свое место и продолжает: а вы, девушки? Что вы тут про Ющенко говорили? Да вы не понимаете ничего! Вот вы, прежде чем рассуждать о Ющенко, о том, что он может и что он не может, ответьте мне на простой вопрос: Украина — это какая республика? Президентско-парламентская или парламентско-президентская? Девушки, помявшись, говорят, что президентско-парламентская. Человек изХарькова вскакивает со скамеечки ивсплескивает руками: а-а! Да что вы говорите! Девушки, запомните, у нас парламентско-президентская республика, а не президентско-парламентская, вы элементарных вещей не знаете, а туда же, о политике рассуждать. Оборванный старичок неожиданно громко произносит: гнать этого вашего Ющенко. На него никто не обращает внимания. Олег, вынув изо рта сигарету и отхлебнув пива «Оболонь» из пластиковой бутылки, что-то тихо говорит человеку из Харькова. Человек из Харькова всплескивает руками, вскакивает, нарезает круги по тротуару. Потом заходит в оранжевую палаточку, выносит оттуда детский школьный рюкзачок каких-то диких расцветок, что-то фиолетово-салатовое, садится на свое место на скамеечке, достает из рюкзачка половину батона белого хлеба, пакет кефира. Ну вас нафиг, с вами без толку говорить, ни хрена вы не понимаете, беретесь рассуждать, о чем не знаете. Жует хлеб, отхлебывает кефир. Олег что-то тихо говорит девушкам, девушки улыбаются и отвечают: да мы не знаем, мы так, просто посмотреть приехали. Оборванный старичок громко произносит: и Юлю эту вашу тоже гнать поганой метлой, развели тут, паразиты, и произносит еще несколько неприличных слов. На него никто не обращает внимания.
Пришлось довольно быстро уехать из Киева, надо было возвращаться в Москву, жаль, что такой краткой и обрывочной получилась встреча с этим любимым мной городом после восемнадцатилетнего перерыва. Ну, ничего. Бог даст, еще будет возможность приехать сюда. Зато в Лавре побывал. Приехать в Киев и не побывать в Лавре — это уж как-то совсем ни в какие ворота не лезет. А я побывал. Слава Тебе, Господи.
Кстати, в темное время суток в Киеве тоже довольно темно, хотя и не так, как во Львове. Наверное, это что-то общеукраинское.
Метро «Тракторный завод» В Харькове много огромного. Огромные размеры. Огромное население — полтора миллиона. Огромное, по нестоличным меркам, метро — три длинные ветки, охватывающие все основные районы города. Огромная площадь Конституции — это даже не площадь, а короткий широченный проспект с сумасшедшим движением. Огромное здание университета. Огромное конструктивистское здание Госпрома, циклопических размеров, прекрасное. Огромный памятник великому украинскому поэту Тарасу Григорьевичу Шевченко. Скульптор изобразил поэта то ли снимающим, то ли надевающим пальто. При этом на поэте уже есть какая-то длиннополая одежда типа пальто, и он то ли, озябнув, натягивает на себя второе пальто, то ли, наоборот, решил, что для теплого харьковского климата два пальто — это слишком, трудно сказать. Металлический Тарас Григорьевич возится со своим вторым пальто, видно, что ему неудобно, и лицо у него такое сурово-насупленное, видно, умаялся он совсем с этим пальто. Тараса Григорьевича окружает множество фигур поменьше, некоторые из них — явно украинской национальности. Фигуры либо занимаются тяжелым физическим трудом, либо стоят на страже чего-то с оружием в руках. У одной из фигур в одной руке пучок колосьев какого-то злака, в другой — почему-то разводной ключ, на голове шляпа.
Вместе с тем в Харькове много маленького. Маленькие улочки и домики старой части города. Маленькая река Харьков, маленькие мосты через нее. Множество маленьких магазинчиков и ларечков. Город чрезвычайно уютный и, кажется, дружественный к человеку, несмотря на свою огромность.
Долго гулял по центру, любуясь огромным и маленьким. Увидел на карте станцию метро «Тракторный завод». Надо бы там побывать. Поехал. Вышел на поверхность, огляделся. Невдалеке от метро — роскошное сталинское здание, на котором написано «Харьковский тракторный завод». Наверное, заводоуправление. Самого завода не видно — кругом много деревьев. В другую сторону от метро — железнодорожная платформа. У платформы стоит электричка, на платформе никого. Между заводоуправлением и платформой — обширное относительно пустое пространство, трава, деревья. У самого выхода из метро — торговый павильон, в торце которого оборудовано окошечко, в котором наливают. Люди алкогольно-пролетарского вида подходят к окошечку и отходят с пластиковыми стаканчиками. И выпивают. Потом еще подходят и отходят, и еще. Все это стоит какие-то совсем смешные, даже по украинским меркам, деньги. Чуть поодаль — другой павильон, такой же страшный, как и первый. Там клиенты первого павильончика покупают закуску — инфернальные беляши, чебуреки и сосиски в тесте, которые тут же, рядом с прилавком, жарит не очень опрятная женщина.
Побродил туда, сюда. Ознакомился с огромным стендом, на котором фотографически запечатлена история Харьковского тракторного завода. Купил бутылку воды (жарко). Чего я сюда приехал? Зачем? Ну, ладно. Пошел к платформе посмотреть расписание — может, вернусь в центр на электричке. Иду по тропинке к платформе. Рядом с тропинкой на складном стульчике сидит немолодая женщина. Она настолько неброско одета, и вообще вид ее настолько небросок, что я заметил ее, только приблизившись практически вплотную. Женщина играет на струнном инструменте, похожем на гусли — кажется, это называется бандура — и тихим голосом поет печальную песню на украинском языке.
Да, именно так.
Немолодая женщина играла на бандуре.
И пела украинскую песню.
Она играла на бандуре и пела украинскую песню не в переходе метро, не на людном проспекте, не у входа в торгово-развлекательный центр.
Она играла и пела в диковатом, полузаброшенном месте.
Недалеко от станции метро «Тракторный завод». Недалеко от окошечка, где наливают.
Недалеко от чебуреков и хот-догов.
Рядом с тропинкой к железнодорожной платформе, среди травы и деревьев. По этой тропинке практически никто не ходит. Эту женщину никто не видел и не слышал.
Вероятность встретить в таком месте немолодую женщину, играющую на бандуре и поющую грустную украинскую песню, не просто мала. Она равна нулю.
Я, стараясь не привлекать к себе внимания, отошел подальше, в сторону платформы, остановился и немного послушал. Нельзя сказать, что это было виртуозное исполнение — нет, пела и играла эта женщина так себе. Но это, конечно же, в данном случае было совершенно не важно.
Вот для чего, оказывается, я приехал на станцию метро «Тракторный завод».
Основа всего Машинально, словно в каком-то тумане, прошел мимо платформы, вернулся обратно к метро «Тракторный завод», поехал в центр. Надо было как-то развеяться. Ни с того, ни с сего понесло меня на вокзал Левада. Это такой харьковский вокзал, от которого отправляются пригородные поезда по всему огромному Харьковскому железнодорожному узлу. Захотелось проехать немного на электричке. Это, как мне кажется, один из способов поближе познакомиться с городом в условиях дефицита времени.
Купил билет до станции Основа. Всего третья остановка от вокзала. Основа — это район Харькова, совсем близко. Именно здесь в 1778 году родился украинский драматург, один из основоположников украинской литературы, вышеупомянутый Г. Ф. Квитка-Основьяненко. Тогда это было село Основа. Квитка — это фамилия, а Основьяненко — псевдоним. В честьнаселенного пункта Основа.
Никогда в жизни я не видел настолько переполненной электрички. Она была заполнена под завязку. Каждый тамбур был забит пассажирами, в основном — молодыми людьми, пьющими пиво, плюющими на платформу и ругающимися матом. Они постоянно высовывались из дверей и окон и противными голосами орали: Серега, иди к нам, мы здесь, или Андрюха, или другие имена. Поколебавшись, я все-таки решил ехать, втиснулся в тамбур. Там, прижавшись друг к другу, стояло человек пятнадцать. У одних дверей — группа учащихся десятого или одиннадцатого класса, несколько парней и одна девушка, они все пили пиво, курили, матерились и гоготали. У других дверей — группа рабочих, судя по всему, с одного предприятия. Они тоже пили пиво, курили, матерились и гоготали, правда, не так громко, как школьники. Двери закрылись, подростки придержали створку двери и вставили между створками пустую бутылку, образовалась широкая щель, подростки радостно заржали, и электричка поехала.
Электричка ехала очень медленно, со скоростью не больше пятнадцати километров в час. Первая остановка — Верещаковка. Двери открылись, и в электричку вошло очень много народу. Вроде бы, куда еще больше. Оказалось, есть куда. В вагоне люди уже чуть ли не сидели друг у друга на головах, в тамбуре, плотно прижавшись друг к другу, стояло человек тридцать. Поехали дальше. Школьники обсуждают половой вопрос, рабочие — производственные и микроэкономические реалии. Ржание, пиво, рыгания, сигаретный дым, мат. На второй станции, Харьков-Червонозаводский, картина повторилась — электричку опять взяла штурмом здоровенная толпа. Поехали дальше. Моим соседям по тамбуру уже трудно поднимать и опускать руки с бутылками пива, они держат их на уровне ртов, отхлебывая. Я стою в середине тамбура. Следующая — Основа, надо пробираться к выходу. Мужики, спрашиваю, на Основе на какую сторону выход? Не знаем, говорят, по-разному бывает. Ой-ой-ой. Как же быть. Электричка медленно ползет, ползет и приползает на станцию Основа. Школьники говорят: на этой стороне платформа, проходите сюда, Серега, дай человеку пройти, каким-то чудом протискиваюсь к открывающим дверям, там, на платформе, невообразимая толпа, с криками «Дайте выйти!» прорываюсь на платформу. Опять повторяется штурм, электричка уже физически не может вместить новых пассажиров, но они лезут, напирают, с криками, с матом. Какая-то женщина страшно закричала: «пустите!». Как они все поместятся в эту электричку? Что будет на следующей станции?
Станция Основа погружена во тьму. Ни в станционном здании, ни в пристанционных домиках — ни огонька. Я, наивный, изучил карту, думал, выйду по Вокзальной улице на проспект Гагарина, а там на чем-нибудь доеду до центра, такси поймаю, если что. Да, щас. В этой полной тьме гораздо больше шансов сгинуть навсегда, чем найти Вокзальную улицу и выйти по ней на проспект Гагарина.
На соседнем пути стоит электричка, в вагонах горит свет, сидят люди.На табличке написано: Харьков-Балашовский, это в центре города, ура, я, кажется, спасен. В вагоне — блаженный простор и малолюдность. Электричка тронулась, я встал у открытого окна. Мимо проплывал гигантский, почти до горизонта, частный сектор — узкие улочки, маленькие украинские домики. Надо же — такой крупный индустриальный город с развитой инфраструктурой, с метро, и такой обширный частный сектор, фактически огромная деревня посреди города.
Балашовский вокзал, как и следовало ожидать после ознакомления со станцией Основа, не сиял огнями. Единственный освещенный объект — туалет. И это очень хорошо. Где-то тут рядом должно быть метро «Завод имени Малышева» и, судя по карте, оживленная Плехановская улица. Иду за людьми, которые вместе со мной ехали в электричке. Темнота не отступает, только где-то далеко впереди неясно мерцают огоньки.
Наконец показалась какая-то цивилизация. Ряд магазинчиков, торговых павильончиков, ларьков. Небольшое кафе, оглушительная музыка. Там, видимо, какое-то торжество. На улице рядом с кафе тяжеловесно пританцовывают три бабы. Они курят, они основательно пьяны, они нестройно подпевают отвратительной песне, доносящейся из кафе. Рядом курят несколько мужиков в костюмах и белых рубашках.
Вот и метро. Ну, вы, наверное, уже догадались. Да, рядом с метро было очень, очень темно. Было еще не поздно, работал в практически полной темноте рынок, работали ларьки и магазинчики, каковых в Харькове великое множество. Территория вокруг метро освещалась только светом этих магазинчиков, и еще немного — фонарями Плехановской улицы.
Хотя, может, это только по сравнению с Москвой кажется, что в украинских городах темно, может быть, харьковчан степень освещенности пятачка около станции метро «Завод имени Малышева» вполне устраивает. Все-таки Москва — самый освещенный город Европы.
В поисках России В Донецке, вернее, в Донецкой области, я сначала безуспешно искал Россию, а потом нашел символ Украины.
В первый день мы вместе с моими донецкими друзьями Владимиром Сергеевичем и Сергеем Анатольевичем ходили и ездили по Донецку. Центр города сияет всевозможным великолепием. Апофеоз благоустроенности, ухоженности и нарядности. Розы, фонтаны, красивые дома. Рядом со стадионом «Олимпийский» строится новый огромный футбольный стадион к чемпионату Европы 2012 года. Недалеко от строящегося стадиона — памятник Иосифу Кобзону. Иосиф Кобзон изображен чуть выше своего натурального роста. Одет Иосиф Кобзон в костюм и крылатку, что придает ему некоторое сходство с Пушкиным. На другой центральной улице — памятник выдающемуся прыгуну с шестом Сергею Бубке. Бронзовый Бубка приготовился к прыжку, направив свой шест вперед и вверх. К правой ноге Бубки приварена металлическая птичка. Наверное, это знак того, что Сергей Бубка провел много времени, паря в небесах рядом с птицами.
Весь город увешан рекламными щитами, на которых изображен мулат в оранжево-черной форме донецкого «Шахтера». Мулат делает рукой приглашающий жест — приглашает болельщиков на матч «Шахтер» — «Карпаты». Интересно, как бы отреагировали на такой плакат болельщики «Шахтера» 70-х или 60-х годов.
Еще в то предвыборное время в Донецке повсюду висели рекламные щиты, на которых была изображена симпатичная блондинка с косой, повторяющей очертания ее, блондинки, головы.
Самое интересное было во второй день. Мы поехали в Донецкую область по направлению к небольшому шахтерскому городу Селидово. Пока ехали, я обнаружил на карте крошечную железнодорожную станцию Россия. На карте было написано по-украински — Росiя. Эта станция, судя по карте, находилась на небольшой боковой ветке, которая отходила от более крупной магистрали. Очень захотелось там побывать. Отклонились от первоначального маршрута, стали искать Россию. Выяснилось, что «Россия» — это довольно крупная действующая угольная шахта. Подъехали к площадке перед въездом на территорию шахты, оставили машину, вышли пройтись и размяться. У проходной стояли два автобуса, у ларька с пивом пили пиво и курили шахтеры, отработавшие смену. Скоро шахтеры сядут в автобусы, и их развезут по домам, по окрестным шахтерским поселочкам. Шахтеры перебрасываются негромкими фразами, на их лицах написано утомление. Молодежи среди шахтеров не видно, все больше сорокалетние мужики. На нас они вроде бы не обратили внимания. Рядом — столовая. Зашли. Обычная советская столовая, видно, что она была такой же и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. Посетителей в столовой нет. Пахнет традиционной советской столовской едой. За раздаточной стойкой неподвижно стоят две поварихи. Перед ними — баки с пищей. Одна из поварих держит в руке половник, опущенный в бак с борщом или каким-то другим супом. Она готова по первому требованию посетителя привести в движение свой половник и налить борщ из бака в тарелку, но посетителей нет, и поварихи просто стоят, тихо и неподвижно. За кассой дремлет пожилая кассирша. Можно было бы, в принципе, перекусить, но как-то не хотелось нарушать эту сонно-знойную тишину и неподвижность, и мы вернулись на площадь перед проходной.
Шахту «Россия» мы нашли, а как же станция? Спрашивать у шахтеров как-то неудобно (не очень понятно, почему именно, но факт). Решили заехать с другой стороны, через небольшое село рядом с шахтой.
Село состоит из белых домиков с зелеными наличниками, очень симпатичных и даже умилительных, часто совсем маленьких, в два окошка. Они ослепительно белы, их белят два раза, в крайнем случае — раз в год. Ослепительная белизна и чистота домика — один из главных признаков хозяйственности его хозяина. Если домик серенький, грязноватый — значит, хозяин плохой.
Мы медленно едем через село. Спросили у идущей мимо женщины — где тут станция Россия? Нету такой, сказала женщина, тут есть ветка, но она к шахте относится, это грузовая станция, туда не проехать. Жаль. Ну, что же делать.
Едем дальше по селу. Небольшая площадь. Белое одноэтажное здание деревенского магазина, к ярко освещенной солнечным светом стене прислонен старый велосипед. Около магазина стоит пожилая женщина в халате и тапочках. Она смотрит туда, где вдали возвышается гигантский террикон шахты «Россия».
Мы притормозили. Женщина не обращала на нас внимания и смотрела вдаль. Больше никого вокруг не было. Мы немного постояли, посмотрели на белый магазин, прислоненный к стене велосипед, на женщину в халате и тапочках. И поехали дальше.
Есть немало объектов, которые вполне годятся для того, чтобы служить символами Украины. Трезубец, желто-голубой флаг. Днепр. София Киевская. Богдан Хмельницкий. Степан Бандера. Олег Блохин. Андрей Шевченко. Харьковские трактора, донбасский уголь. Борщ, сало, в конце концов. Кому что нравится.
А для меня теперь символ Украины — это белый одноэтажный сельский магазин, прислоненный к его стене старый велосипед и пожилая женщина в халате и тапочках, которая смотрит вдаль, туда, где возвышается огромный террикон угольной шахты «Россия».