Сергей Мазур:

Александр Яковлевич, вы известный педагог не только в Латвии, но и за ее пределами, один из представителей педагогической династии Городинских. Первый вопрос касается преемственности и времени, когда ваша семья появилась в Латвии?

Александр Городинский:

Во-первых, я хотел бы поблагодарить вас за предоставленную возможность поделиться своими мыслями об образовании, и о своей жизни в образовании. Думаю, эта благодарность не только от меня, и от моих коллег, с которыми я работал. Мы добивались успехов совместно.

Говоря о преемственности… В этом смысле моя педагогическая судьба интересная и по-своему уникальная. Я родился в семье учителей, более того, фактически в школе, где работали и жили мои родители.

Мой отец, Городинский Яков Исаакович, был направлен после концлагеря в Латвию организовывать школы. Там он встретил мою маму, Кондратьеву (Городинскую) Ефросинию Феоктистовну, — она работала учительницей после окончания учительского института; преподавала литературу, русский, латышский и немецкий языки. Моя мама из «староверов», которые пришли в Латгалию около 350 лет назад из Тверской области и поселились около Даугавпилса — они не желали быть крепостными рабами и не хотели подчиняться централизованной православной церкви (судя по семейной летописи, которую мне довелось читать). Предки по маминой линии жили на земле. Дедушка был грамотный, он учил грамоте своих детей (их было одиннадцать) и детей из поселения. Бабушка тоже была своеобразным «учителем» для односельчан. К ней приходили за советом и молодые, и пожилые и она для каждого находила нужные слова...

Мое детство прошло в «староверской» деревне в атмосфере высокой нравственности — в удивительном мире добра, заботы, уважения и истинной любви к детям.

Другой мир — школа, которую создал отец. Там тоже царила высокая нравственная атмосфера и, плюс к этому, увлекательные и развивающие события.

Судьба моих дедушек и бабушек в ХХ-м веке сложилась нелегко. У маминых родителей из 11 детей — семеро погибли, восьмого, самого старшего, сослали в Сибирь. Он там тоже погиб. Григорий, так звали старшего брата мамы, не соглашался с «коллективизацией». Где погиб — неизвестно— он был осужден «без права переписки». Вскоре умер мой дедушка — не выдержало сердце.

Отец моего отца тоже был учителем — «раввином». Школа, в которой он учил, располагалась в их доме. Там собирались «полутайно» (в то время не «очень-то» жаловали подобные школы) родственники и друзья. Мой отец с самого детства занимался в этой «школе-синагоге», и приобрел весьма хорошее образование. Потом, перед войной, он поступил в университет, а после освобождения из концлагеря окончил Вильнюсский и Даугавпилсский педагогические факультеты (уже заочно).

Говоря о преемственности... мои родители учителя, их родители учительствовали и обстановка, в которой формировалось мое мировоззрение, тоже была педагогическая.

Сергей Мазур:

Вы не могли бы пару слов сказать о концлагере, в котором был ваш отец?

Александр Городинский:

Во время войны отец служил в армейской контрразведке. Однажды их взвод попал в окружение под обстрел. В живых остались двое. Отца тяжело ранило — он потерял сознание. Его сослуживец, оставшийся в живых, решив, что отец погиб, «похоронил» его под листьями. Но отец выжил. Местные жители нашли его в лесу и за пару сапог сдали в конц-лагерь. Так он оказался в фашистском лагере смерти для евреев. После освобождения Советской Армией вернулся домой. Многие заключенные из того концлагеря уехали на Запад, поддавшись агитации — их убедили, что вернувшихся на родину направят в советский концлагерь или расстреляют. Мой отец не поверил — он вернулся и, придя домой, узнал, что на него давно пришла «похоронка»... Через две недели его вызвали в органы безопасности для выяснения, почему не погиб в фашистском концлагере. Отец не совсем вежливо ответил молодому лейтенанту и его «послали» ремонтировать Беломор-Балтийский канал.

Условия содержания в фашистском концлагере были ужасными, он несколько раз бежал, но его догоняли собаки. В последнем осеннем побеге произошел интересный эпизод. Была осень. Отец добежал до края высокого обрыва, где внизу росла необычайно красивая береза. Высокая, могучая, ветвистая. Отец залюбовался ею, как зачарованный, до тех пор, пока послышались голоса облавы. Единственное спасение от собак и охраны, если прыгнуть на «красавицу-березу». Падение, казалось, длилось очень долго. Когда же приземлился у ствола «дерева-спасителя», с удивлением обнаружил — нет ни одной царапины, ни одного ушиба. Только пуговица треснула на лагерной робе. Вот такая история. Потом, через несколько недель он вновь оказался в лагере по своей же глупости. Поверил местному крестьянину, у которого пристроился  помогать по хозяйству. Тот сдал отца фашистам за кусок мыла. Мыло тогда было дефицит. Слава Богу, это случилось перед самым освобождением Советской Армией. В лагере его уже не били, даже не наказали. Но, офицеры много раз расспрашивали, как удалось остаться живым после прыжка с такого высокого обрыва.

Что интересно, мне часто снился сон, что я прыгаю на березу и медленно, как в стог сена, опускаюсь на землю. Не понимая, почему такой сон, совсем недавно я поговорил с отцом об этом. Отец задумался, долго на меня смотрел. Он не любит рассказывать о войне, о концлагере. Хотя он человек с чувством юмора, прекрасный рассказчик, но война для него — неинтересная тема. А тут стал рассказывать об этом эпизоде. Мой сон и детали его побега совершенно совпали. После этого как не поверить в архетип?

В советский концлагерь отца сослали на 10 лет. Через некоторое время пообещали снизить срок до 5 лет, если он восстановит электростанцию и лесопилку в таежном северном лагере. Если нет, то — «от звонка до звонка». Ему удалось, организовав таких же заключенных, отремонтировать электростанцию; они провели свет в «поселке», где жили 20 тысяч человек, сделали теплицу, баню, клуб и школу для заключенных. Начальником этого лагеря был бывший советский генерал, герой Гражданской войны, которого осудили еще перед Второй мировой войной. Он уговаривал отца остаться в лагере. И заключенные уговаривали — мол, трудно будет жить на свободе — время такое — голод, бандитизм; говорили — там ты будешь бывшим преступником и лагерником, а здесь ты — уважаемый человек. Но он не остался. Вернувшись домой, узнал — его папа умер — сердце не выдержало.

Моего отца направили (в то время говорили «направили», а не сослали) после освобождения из концлагеря в Латгалию создавать школы около Даугавпилса. Ему разрешено было жить или в Прибалтике, или в Биробиджане. Он выбрал Латвию, потому что это близко от родного Витебска.

С этого момента после всего пережитого, я считаю, началась для него счастливая жизнь. Вначале папа работал учителем истории, географии, других предметов, в том числе, математики, потом назначили директором школы.

Отец всегда был коммуникабельным человеком, мог находить общий язык с любым собеседником. Проблема в Латгалии, куда его направили, заключалась в том, что классы школы находились на хуторах, и молодое советское государство платило деньги за аренду помещений. Жителям было невыгодно, чтобы классы собирались в одном месте. В тех местах в то время «лесные братья» имели авторитет. Шесть предыдущих до него директоров застрелили. Ему удалось ужиться и с властью, и с «лесными братьями» (которые были фактической властью), и с местными жителями. Так отец создал школу около Даугавпилса.

Сергей Мазур:

Что вы можете сказать о школе вашего отца?

Александр Городинский:

Это была совершенно уникальная школа. Отцу, чаще всего, в заслугу ставят строительство здания, но, самое главное его творение — великолепная педагогическая система, которая только сейчас становится востребованной в мире образования. Изучая гениальные работы Макаренко, Шацкого, Блонского, Сухомлинского, Штайнера, Монтессори, Френе, Дью, Пиаже и других великих педагогов, я убедился — элементы этих систем были успешно реализованы в школе отца.

Школа, созданная отцом, отличалась от традиционной, где учащиеся учились, развивались и воспитывались по единой программе. В школе отца осуществлялось индивидуальное обучение, развитие мышления и формирование характера. В этой школе каждый ученик имел свой личный путь развития.

Дети в его школе учились не только писать, считать, читать, как в обычных школах. Основная цель отцовской педагогики заключалась в формировании личного мира. Учащиеся учились находить индивидуальное и самое подходящее место в жизни. Из школы моего отца вышли самодостаточные люди.

В этой школе действовало множество развивающих мероприятий: спортивных, танцевальных, хоры, два духовых оркестра; плюс к этому, своя кузница и керамика, где ученики создавали декоративные изделия из металла и глины; огромный сад с террариумами, ульями для пчел, круглогодичная теплица; живые уголки, различные мастерские и многое другое.

Отец владел неисчислимым количеством уникальных методик — обо всех не расскажешь. Мне он преподавал историю. В классе, нас было 28 человек, он умудрялся применить к каждому индивидуальный подход — там была методика Выготского и Штайнера, Шаталова и Давыдова, и многих других великих педагогов. Учащиеся занимались проектной деятельностью, что увлекало нас самостоятельно изучать массу дополнительного материла. Сейчас я работаю над книгой, где описываю систему методов моего отца.

Сергей Мазур:

Приведите пример хотя бы одной методики.

Александр Городинский:

Одна из методик формировала преем-ственность учительской профессии. Отец поручал ученикам, которые хорошо владели знаниями, помогать тем, для кого учеба давалась сложнее. А работу на уроке у обоих оценивал одинаково. Например, если мой подопечный ответил на тройку — я тоже получал тройку, если же мой подопечный не подготовил урок, я получал двойку, независимо от того, что числился отличником. Таких «педагогов» в классе бывало несколько — все они стали учителями.

Помню, за мною «закрепили» мальчика, который плохо учился. Я сказал отцу: «Несправедливо ставить мне оценку, которую получает он». Отец возразил: «Как же ты будешь работать учителем (хотя я тогда еще не собирался посвятить этой профессии свою жизнь) и объяснять всему классу, если одному своему другу объяснить не можешь?». Это задело меня за живое. Как не могу? — Могу! Так я помог своему приятелю, и это мне понравилось. Не собираясь быть учителем, я пришел «само-собой» к этой профессии. Отец заложил в меня «устойчивую программу». Сейчас в научном мире это называется «трансперсональной психотерапией», тогда же об этом не знали, но отец этой методикой владел.

Надо сказать, после вуза я полгода достаточно успешно работал в научно-физической лаборатории. Но какая-то «неведомая сила» тянула меня в школу. Помню, возвращаясь с работы, с полной головой научных мыслей, идей, формул, я неожиданно для себя оказывался на детской площадке, играл с детьми в футбол или еще что-то такое. Так, в конце концов, оказался в школе.

Сергей Мазур:

Какое учебное заведение вы закончили?

Александр Городинский:

Вначале окончил физмат Даугавпилсского педагогического института. В те годы это было великолепное учебное заведение по составу педагогов, работающих там. Многие из них, если не большинство, переехали из столичных городов по каким-либо причинам. Педагоги, у которых я учился, имели высочайшие профессиональные знания, уникальный педагогический талант и нравственно-этическую культуру. Когда-то они жили в Москве, в Ленинграде, в других городах, что-то не поделили на своих кафедрах и оказались в Даугавпилсе. Несколько профессоров были с мировыми именами. Нам, студентам, несказанно повезло — мы оказались под их интеллектуальным и душевным влиянием. Старожицкий и Старожицкая, Михейлович, Пакерс, Кокин и Кокина, Волкович, Корчемная, Силов и многие другие. От них мы, студенты, усвоили не только профессиональные знания, но, непременно, лучшие мысли, идеи, мировоззрение и методы учительствовать. Очень жаль — я не могу вспомнить фамилии и имена всех профессоров. Кстати, у нас в институте разрешалось посещать лекции на других кафедрах. Мне посчастливилось бывать на занятиях у выдающихся ученых и педагогов Штеймана, Дубашинского, Цилевича, Федорова, Вейнберга. За свою жизнь я прослушал множество лекций в Советском Союзе, в европейских учебных заведениях, последние годы постоянно учусь и принимаю участие в научно-педагогической жизни в США — поэтому могу сравнивать. Поверьте, наши учителя могли бы украсить любой самый знаменитый университет мира.

Потом я окончил Латвийский университет в Елгаве на кафедре педагогики и психологии. Учился у двух профессоров — Лудиса Пэкса и Рудзитиса. Я считаю без лишних слов — это выдающиеся педагоги и ученые Латвии, люди величайшей души и ума. Если для них создать благоприятные условия деятельности, они бы подготовили десятки, а может и сотни талантливейших педагогов.

Следующее учебное заведение — «Выс-шая Педагогическая Семинария», которой руководил Гершон Моисеевич Бреслав, профессор психологии. Это тоже совершенно неповторимое и уникальное учебное заведение. По уровню знаний и качеству исследовательской работы «Семинария» превосходила аспирантуры любого вуза. Опять повторюсь, я могу сравнить со многими отечественными и зарубежными учебными заведениями, имеющими официальный высокий статус.

После окончания пединститута я работал в Даугавпилсской школе. Потом служил в армии. Можно было избежать армии, но мне было интересно познакомиться с армей-ской педагогикой. За что благодарен судьбе — «ощутил» эту педагогику сполна. Опыт армии помог потом работать в детском доме. Ведь до армии целую область жизни я совершенно не знал. Рос в интеллигентной семье и, признаюсь, даже не умел ругаться матом. Представляете, придти работать в детдом и не знать матерных слов... Войска, в которых прошла моя служба, были настоящими, «мужскими» вой-сками и служба настоящая — почувствовал все прелести «спартанского воспитания»...

Сергей Мазур:

Как вы оказались в Калупской школе-интернате?

Александр Городинский:

Маргарита Павловна Поплыко, она была заведующей районо, пригласила меня к себе в кабинет, потом еще и еще раз. Она предложила работать директором этой школы. Вначале я боялся начинать руководителем — у меня не было достаточного опыта. Боялся не в смысле, что меня «съедят» — боялся, что не справлюсь. Она стала меня стыдить, приводить всякие примеры, сравнения — одним словом, уговаривать — ты молодой парень, здоровый, крепкий, умный, было сказано много других слов, которые задевали самолюбие.

Маргарита Павловна — мудрый и сильный лидер, с богатой судьбой. При ней образование в нашем районе было одним из лучших в Союзе. Она применила эффективный метод убеждения — привезла меня в Калупе. Детдом был тогда, мягко говоря, не в хорошем состоянии не только потому, что там была высокая преступность (для подобных заведений это нормальное явление). Главное, жители поселка были категорически настроены против этого заведения. Учащиеся школы-интерната держали сельчан несколько лет в постоянном напряжении. Воровство, хулиганство, драки и тому подобное. Одним словом, жители собрали подписи — около двух тысяч — и направили в ЦК Латвии с просьбой закрыть детдом. Меня как нового директора, естественно, встретили не очень дружелюбно.

Что касается воспитанников интерната, там действовала «традиционная система», которая складывается в тюрьмах и в бандит-ских сообществах. То есть, иерархия и самоуправление подобного типа — деды, бакланы, шестерки. Два года в школе не было директора — не могли найти замену ушедшему на пенсию. Хотя до этого там был прекрасный директор и великолепный педагог. Но сообщество беспризорников — очень хрупкий организм, поэтому в условиях «безвластия» быстро установилась криминальная власть.

Маргарита Павловна показала мне эту жизнь, проблемы, сказала, что нужно помочь этим детям, оставила меня и уехала. В то уже далекое время у меня не было машины, мобильного телефона. В Калупе я впервые — не знаю, куда идти, что делать... Так волей-неволей я стал общаться с детьми. Мне стало их жалко. Как-то пришло понимание, что только я им смогу помочь. Сам себе сказал — останусь и попробую. Через пару дней заврайоно пообещала: «Поработай полгода, потом я тебя переведу в хорошую школу». Но через полгода не мог уже уйти — я остался. Так десять лет проработал, пока не уволили.

Сергей Мазур:

Как вам удалось найти общий язык с учащимися?

Александр Городинский:

Основывался на опыте своего отца, на его педагогической системе. Главное — личност-

ный и индивидуальный подход. Хотя «мерить всех одним аршином» проще, но не эффективно в воспитательной, тем более в перевоспитательной работе. Ведь беспризорники (или дети без родителей) более уникальные, чем дети с родителями. Они уникальны не только своей криминальностью, они уникальны своими разнообразными талантами, они, как правило, не «испорчены» системой образования.

Вначале убрал двух «главарей» из детского коллектива. Я не испугался их. Почему не испугался? Просто, видимо, недавно пришел из армии и еще не привык бояться (сейчас бы, наверное, так не поступил). Меня поддержали дети, которые жили в страхе.

Важнее было то, что ученики увидели, как мои действия действительно улучшают их жизнь не на словах, а в реальном месте и в реальном времени. Скажем, туалеты убрали наконец-то (впервые за полгода), отопление отремонтировали, мебель лучшая появилась, питание в столовой улучшилось и т.д.

Разумеется, было не так легко, как рассказываю. Начал работать 17 июня, а 23-го было Лиго. Пришлось впервые увидеть, что такое пьяные малолетки — дети от 10-16 лет, совершенно неуправляемые, причем и девочки, и мальчики. Этот ужас не стоит описывать... После этой ночи мне еще более захотелось исправить положение в этом интернате: «Неужели я не справлюсь? Ведь, мой отец справился в более сложной и опасной для жизни ситуации».

Кроме этого, было очень интересно. Вообще, я благодарен судьбе за Калупскую школу. Через год с небольшим наш детский дом преобразовался в хорошую семью. То есть, воспитанники и работники построили хорошие отношения друг с другом. Фактически мы создали свою собственную онтологию.

Там мы с коллективом учителей и работников создавали будущее наших учеников, строили их новую судьбу не так, как им ниспослал рок до Калупе. Если сказать коротко, мы максимально уменьшали влияние на личность наших учащихся их наследственности, семьи, улицы. С другой стороны — максимально увеличивали влияние и воздействие нашей нравственности, морали, мышления. Я не утверждаю, что нам все удавалось на «сто процентов», но, — наши воспитанники не совершали уголовных и нравственных преступлений. Возьму на себя смелость сказать, через четыре года в нашем детском доме почти не встречался плач, то есть никто друг друга не обижал. Мы жили, как настоящая большая семья.

В Калупской школе-интернате был уникальный мир воспитания и развития личности. Учителя, работающие там, были выдающимися «архитекторами» человеческих душ. После нашей работы почти все становились в той или иной степени самодостаточными и успешными.

Сергей Мазур:

Вы работали по методике Макаренко?

Александр Городинский:

Макаренко через трудовую коллективную деятельность добивался уникальных результатов, Шацкий — через эстетическую деятельность. Конечно, в нашей педагогической работе широко применялись методы Макаренко. Но не только эта методика приносила результаты.

Мы создали свою уникальную методику. Эта методика включала различные зоны (ситуации) роста, развития, усовершенствования личности. Фактически, количество таких зон было достаточным для любого случая жизни, на каждый характер, на каждый педагогический запрос. Например, поссорились приятели (что бывает) — для решения этой проблемы у нас имеется специальное педагогическое мероприятие, специальная методика. Или другой пример: у ученика проявляются явные таланты конструирования. Если талант не находит достойного применения, ученик ищет компенсацию своей внутренней энергии. Для подобных случаев мы создали настоящую «Станцию Юных Техников», которой успешно руководил выдающийся учитель Давид Фербер. По такому же принципу были созданы эстетические «клубы-станции», где работали уникальные педагоги — Шефранович, Зейле, Урбан, Салмина, Чумикова. Для развития спортивных способностей у нас трудились настоящие чемпионы — Вершинин,  Патмалниекс, Комар. Об этом можно очень много и подробно писать. Одним словом, для каждого ученика у нас имелся необходимый «набор» развивающих и формирующих личность педагогических мероприятий. Мы создали «Системную Педагогику». Но это уже отдельная тема разговора.

Сергей Мазур:

Неужели у вас не было проблем с дисциплиной?

Александр Городинский:

У нас не было проблем с дисциплиной. Даже звонков на занятия не надо было давать. Конечно, случались проблемы как в любой большой семье: кто-то где-то что-то сломал, или что-то не получилось. Основные проблемы были другие, например: как детей «уложить» спать после занятий — они не желали отрываться от интересного дела. Ведь  меро-приятия в нашем интернате происходили как настоящие уроки, не только уроки мастерства и знаний — прежде всего, как уроки жизни. Так формировалось будущее наших детей, с учетом любых характеров, склонностей, интересов, возможностей, способностей.

Сегрей Мазур:

Было ли у вас какое-либо производство, сельское хозяйство?

Александр Городинский:

Конечно. У нас была прекрасная ферма. Мы во многом обеспечивали себя продуктами питания, но главное, это была «лаборатория» для подготовки будущих фермеров — многие наши дети — успешные фермеры.

В производственных мастерских делали детские игрушки и продавали их. Наши игрушки выставлялись на международных выставках. В мастерских делали детскую мебель для своих спален и для продажи. Для малышей тоже было занятие — мастерили почтовые ящики. Стоимостью копейки, но когда делаешь тысячи — это хорошие деньги. Девочки работали портнихами — шили платьица. В нашем детдоме было правило: никто не носит одинаковую одежду (некоторых чиновников это раздражало — в те времена было принято весь интернат одевать в одинаковую одежду, а у нас были все в разных).

  Уже не помню, в каком году, мы вместе с Адольфом Шафрановичем, умным руководителем Вангажского училища и прекрасным человеком, на базе нашего детского дома создали профтехучилище (кстати, тогда это было единственное такое объединение в Союзе). Наши старшеклассницы готовились стать операторами машинного доения, портнихами и воспитательницами (для подготовки воспитателей у нас были прекрасные условия: начальные классы — лучшая из возможных «педагогическая лаборатория»). Мальчики обучались столярничать, работать на автомобиле, тракторе и комбайне.

Председатели соседних колхозов с радостью брали наших воспитанников на работу, потому что наши ученики отличались ответ-ственностью и трудолюбием.

Сергей Мазур:

Тогда не поддерживали коммерческую деятельность. Возникали ли у вас с этим проблемы?

Александр Городинский:

Да, бывали проблемы... То есть «перестройка» еще не пришла, в частности, в Калупе, а у нас она уже была полным ходом в течение нескольких лет. Многим чиновникам не нравились наши производственные мастерские. Нам указывали: «У вас дети, и вы должны играть, а не работать».

Я не хочу сказать, что были страшные конфликты, правда, у меня было достаточно выговоров по партийной линии, чтобы «вылететь» из партии и с работы. Но меня как-то терпели.  Уволили только в 1986 году.    

Сергей Мазур:

Кто вас уволили и как увольняли?

Александр Городинский:

Дело не в том, что кто-то уволил. Главную роль в кадровой политике играл райком партии. В этом вопросе — интересная ситуация. Руководитель у нас в районе был тогда Цунский. О нем могу сказать только — это великолепный человек, прекрасный руководитель и у меня с ним были отличные отношения. Но у него были подчиненные. Первый секретарь не мог руководить каждым человеком в своем районе. Он и другие первые руководители понимали и ценили успехи нашего интерната. Председатель районного совета, Клядер, много помогал нашему детдому. Даже подарил «Москвич», уже не помню, за какие-то заслуги. Холостова, которая отвечала в районе за систему образования, умнейшая женщина, великолепный руководитель всегда шла навстречу. А вот с их некоторыми подчиненными как-то не получалось найти общий язык. Даже не могу сказать, почему: не так улыбнулся, с чем-то не согласился, где-то в споре не уступил. Одним словом, какие-то несущественные мелочи... Я не думаю, что к моему увольнению имели отношение лично первые руководители. Скорее, это связано с тем, что руководители вынуждены реагировать на жалобы своих подчиненных. А жаловались те, кто завидовал и злился. Я вообще думаю, с высоты прожитых лет, что основные проблемы любого социума — зависть и ксенофобия. Тем более, это характерно было для нашего советского общества...

 Завидовать было чему. Начнем с того, что у нас в Калупской школе-интернате была хорошая (по тем временам) зарплата (вместе с доплатой 25%). Плюс к этому, каждый работник имел дополнительные официальные льготы. Например, продукты с хозяйства. Плюс, во время отпуска и школьных каникул учителя могли вместе с учащимися, если желали, путешествовать по стране — Москва, Киев, Ленинград, Минск, Вильнюс, Таллин; пешие и водные походы на Карпаты, Кавказ и др. Это привлекало, особенно молодежь. К этому — наши ученики-старшеклассники зарабатывали больше, чем чиновники района, что тоже некоторым инспекторам было не по нраву.

 К нам прекрасно относились в культурном мире Латвии: приезжали артисты, бывал ансамбль Раймонда Паулса, художники, писатели (это тоже вызывало зависть). У нас частым гостем была популярный писатель и журналист Марина Костенецкая — она вообще у нас была своим человеком. Марина Григорьевна, помимо того, что много писала о нашем детском доме (опять же — вызывая зависть), действительно во многих судьбах наших учеников сыграла удивительную роль, как мама. Ее даже называли «мама Марина». Вначале ей было трудно в нашем коллективе, она непрерывно плакала. Ей дети ручонки протянут — она плакать начинает. Потом привыкла, как мы привыкли. Мы ведь как родители были для своих воспитанников. Костенецкая «приручила» группу детей, на которых она положительно влияла и, не осознавая того, владела «синергетической педагогикой», когда замкнутая система нуждается в очень маленьком импульсе, чтобы совершенно реконструироваться — также Марина Костенецкая вносила некий искрометный импульс в судьбу ребенка, который изменялся под ее влиянием больше, чем за предыдущую жизнь, причем, обязательно в гуманную сторону. Марина Григорьевна — эмоциональный, чувствительный, очень добрый человек. Эта доброта распространялась по душе ребенка.

 У нас в детском доме был удивительно комфортный мир для каждого, кто там находился. Жаль и очень тяжело было потерять этот мир. Сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю — основная моя вина в том, что меня уволили. Я обязан был найти решение в любом разногласии с чиновниками, потому что с моим уходом «калупская» педагогическая система развалилась. Уже через год нельзя было узнать и поверить, как можно так быстро изменить то, что нарабатывалось годами... Я не верил, что можно такой сильный, крепкий коллектив развалить за один год. Но когда в 1991 году в течение нескольких месяцев развалилась вся страна, стал понимать, что возможно такое же и в малом коллективе. После этой моей личной трагедии я серьезно стал изучать психологию в Елгаве и в Америке. Теперь я понимаю механизмы не только созидания, но разрушения...

Потом меня приняли в госпрофтех-образование, тогда министром был Калейс Янис Александрович. На мой взгляд, один из лучших руководителей, которых я встречал в жизни. Он мог бы быть прекрасным лидером в любой области, мог быть президентом Латвии. Честный, порядочный, инициативный, великолепно разбирался в людях, правильно расставлял работников на места, где они приносили наибольший эффект себе и людям. Высокий, стройный, спортивного типа, энергичный мужчина, обладающий реальной харизмой. Калейс создал в министерстве замечательный и творческий коллектив. О чиновниках министерства профтехобразования можно говорить только хорошие слова — никогда не забуду заботливого отношения к нашему Лицею инспектора Харамецкого.

  Янис Александрович поверил мне и доверил работу в Елгавском Лицее, хотя знал, что я не очень любим чиновниками Даугавпилсского района и знал, что меня уволили. С другой стороны, он знал о достижениях Калупской школы.

Сергей Мазур:

Могли бы вы привести примеры, как лично вам удавалось перевоспитывать ваших учеников?

Александр Городинский:

Сразу в голову приходит множество судеб. Вот, например, не буду называть ее имени, скажем, Таня. Ее привезли в наш детдом из ужасной семейной обстановки, где ее по-стоянно насиловал отец. Однажды он пришел пьяный и начал вновь издеваться... Девочка готовила обед на кухне младшему братику. Таня оттолкнула грязного мужика. Он ударился виском об угол стола. Дети, испугавшись, что пьяный очнется и вновь начнет издеваться, взяли его за ноги и по ступенькам с девятого этажа оттащили в подвал, где обычно пьяница спал, когда мать его прогоняла (мать знала, что он насилует дочь, но, в ответ на жалобы девочки, избивала дочку). Вот такая была семья. Через несколько дней труп обнаружили, нашли следы и девочку направили в детприемник. Ей тогда не было 14-ти лет (не хватало двух месяцев). Так случилось, что в детприемнике на тот момент не оказалось свободных мест и ее привезли в наш интернат с условием — через два месяца состоится суд, после этого ее направят в детскую тюрьму.

   В течение этих двух месяцев я занимался с Таней. Всех деталей перевоспитательного процесса в этом интервью не опишешь. Если коротко и событийно — получится следующим образом:

  Первый разговор с девочкой оказался совершенно вульгарным — вела себя она как опытная . Зайдя в кабинет, уселась в непристойной позе и заявила: «Ну, давай, директор, (грубым матом) говори, только покороче, а то я вас наслушалась уже». На что я спокойно сказал: «Извини, Таня, я не умею разговаривать в таком тоне, я просто не знаю этих слов и не знаю, как себя вести, если девочка сидит в такой позе».

  Через несколько дней она вновь пришла. На этот раз, выдержав положенную паузу, я первый обратился к ней со словами: «Расскажи мне, пожалуйста, что случилось? Почему у тебя такая страшная статья? Ты извини, если для тебя этот разговор неприятен, но я хочу понять, как я смогу тебе помочь».

  Она спокойно рассказала о своей жизни. Вдруг, закончив рассказ, со злостью выкрикнула: «Я бы всех вас, мужиков, кастрировала... А ты мне веришь?». Я выждал паузу, пока она успокоится, и твердо и уверенно сказал: «Верю». Мне удалось подобрать в этот момент единственно правильную интонацию. ...Потом бы-ли долгие часы совместной работы, и все получилось наилучшим образом. Наконец мы с ней заключили договор. Я сказал: «С этого момента ты все забываешь, что с тобой произошло в прошлом. Если ты когда-нибудь в любом варианте вспомнишь об этом случае, я тебя строго накажу. Прежней Тани нет — есть другая Таня». После этих слов я при ней сжег все документы, говорящие о ее преступлении.

   Как положено, где-то через неделю после дня рождения, приезжает инспектор и заявляет: «Я приехала забрать ее (называет имя, фамилию)». В ответ, сделав удивленное лицо, я говорю: «Какая Татьяна? О чем вы говорите?». Инспектор, видимо, не очень помнила, куда и кого она возит. «Ну, как же, я вам, кажется, ее привозила!» А я в ответ: «Извините, первый раз слышу это имя». Инспектор спрашивает: «Может вы знаете другой детдом, куда я могла отвезти Татьяну?». Я уверенно пообещал, что узнаю и позвоню. На этом она уехала.

За несколько минут до этого произошло следующее. Таня играла на улице и, увидев знакомого инспектора, примчалась ко мне в кабинет — девочку было не узнать. Появление инспектора вернуло ее к прежним воспоминаниям. В глазах засверкали забытые искры обозленного звереныша. Поняв, в чем дело, я стал ругать ее со всей «страстью»: «Как ты посмела нарушить наш договор!? Мы же с тобой договорились!?». И прямо тут же наказал ее: убирать в своем кабинете пыль (которой, честно говоря, не было никогда в жизни — у нас очень хорошо убирали). Конечно, я оставил ее рядом, чтобы она никуда не пропала с моих глаз. Тем временем «нежданный гость» вошла, разговор с нею состоялся уже в присутствии Тани, которая старательно что-то делала в моей секции и все слышала. ...Таня окончила нашу школу, потом техникум, у нее четверо детей, замечательная семья...

Другой — совсем короткий пример. Один парень у нас был клептоман, то есть он не мог не воровать. Воровал все, что ему нужно было (не буду называть его имя — сейчас он прекрасный семьянин и отличный учитель). Он заходил в универмаг и через двадцать минут выходил одетым, обутым в то, что ему нравилось. И никогда не попадался. Я никак не мог отучить его от воровства. В конце концов решил испробовать следующий способ: раз за разом стал посылать его к себе домой принести какую-нибудь книгу или еще что. Моя квартира находилась в двух шагах от школы и никогда не закрывалась (мы жили, как в Америке, как при коммунизме, — сейчас нельзя так говорить). Там у меня всегда лежали деньги разными купюрами, в общем-то, немаленькие деньги (я тогда достаточно зарабатывал и был не женат). Один раз он возвращается и говорит: «Почему вы мне доверяете?». Вот этот вопрос явился началом изменения характера.

Мы до сих пор с ним общаемся, я хорошо знаю его семью и уверен, что с тех пор он ничего не украл. Ну разве что, может быть карандаш из школы, в которой он работает. В данном случае именно этот способ помог «излечить» моего воспитанника. Вспоминаю, мы с ним путешествовали, спустя какое-то время, на Кавказе или на Урале. Атмосфера в походе располагает к откровенным разговорам, «когда душа с душою говорит». Поздно вечером наша группа отдыхала у костра после трудного перехода, мы любовались звездным небом. Вдруг он, ни с того ни с сего, завел разговор при всех: «Александр Яковлевич, мне так хорошо жить теперь, потому что я знаю и уверен — никогда ничего не украду».

Каждый случай перевоспитания — это уникальная работа и неповторимая методика — это истинно творческая учительская работа. Каждый наш учитель может привести множество разнообразных случаев из собственной практики.

Рига, 2 июля 2012