2011 год, середина ноября. Падает снег. Большими крупными хлопьями. Он падает, падает и никак не может улечься на землю. То ли ему не хочется, то ли он просто не может этого сделать. Никаких белых сугробов и пушистых одеял — асфальт по-прежнему остается черным и блестящим. Белые подданные неба, неспешно спускаясь по невидимым спиралям, уходят в землю и, вероятно, по ту сторону Земли продолжают свой неведомый путь. Они послушно следуют воле Неба. Суетливые машины, снующие люди, голые деревья города Долгопрудного — театральные задворки для размеренного шествия белых посланников. Их движение привлекает, притягивает, собирает мое рассеянное внимание. Я обнаруживаю себя и следую за ними. Дети моей студии, их озабоченные мамаши, некупленная гофрированная бумага, неоплаченная квитанция и запеканка в духовке теряют свою значимость.
      Мои проводники открывают дверь в прошлое…
      Москва, 2000 год. Новые люди, новые знакомства, новая среда. Что-то очень большое и удивительно, не похожее на то, что было раньше под ташкентским солнцем. Новый мир и необычная сила чувствовалась за этими людьми. Предчувствия, ожидания, опасения, вдохновения, недоумения. А.Р.1 в самом центре, и все вокруг него. Он был недосягаем. Можно было только впитывать и всматриваться издалека, укрывшись за спиной всезнающего мужа. Все потоки внимания туда, к нему, к наставнику, к центру сосредоточения смыслов. Неуверенность и растерянность, озабоченность отношениями, захваченность идеями и смыслами. Хотелось быть ближе к центру, казалось, что все самое важное происходит именно там. Во всем этом центростремительном движении мелькала фигурка маленькой женщины в сером платье, с большими глазами и тонкими чертами лица. Взгляд мой ловил ее появления в многолюдном пространстве. Она легко скользила между плотными мужскими потоками энергий. Она не привлекала моего прямого внимания. Но порой плавное движение руки, внимательный вопрос, робкая улыбка мягкими волнами набегали на мои берега. Тонкими бубенцами звучали ее негромкие фразы, и становилось тепло. Мы были мало знакомы, почти не разговаривали, и уж никак нас нельзя было назвать подругами…
      Наступил февраль 2002 г. Помню свое внутреннее напряжение. Лекции А.Р. «О многообразии религиозного опыта». Короткие личные беседы с ним. Постоянно напряженные глаза мужа. И две почти нереальные встречи с застольями и танцами в доме у А.Р. Две, слившиеся в одну для меня.
      Квартира Виктории и Аркадия. Очень много света. Возможно, были зажжены все лампы в доме, а может быть, пространство комнаты светилось само по себе. Но скорее всего, лампочки горели у меня внутри, и поэтому все казалось столь ярким. Мы стояли в кругу, и я чувствовала необычайную радость в сердце. Звучала музыка Гурджиева. Тогда я услышала ее впервые. Радость текла наружу и заполняла каждый уголок квартиры. Радость была легкой, звенящей и торжественной. Она смешивалась с чем-то еще, натянутым, как струна. Это Что-то висело в воздухе.
      Потом я спонтанно танцевала под музыку Гурджиева. Танцевала в длинном бордовом платье, это было Ее платье. Оно до сих пор лежит у меня дома, и я изредка танцую в нем… Танцевала босиком. Я не знала о чем, не знала зачем. Но меня подхватывали волны радости и напряженного Нечто, подбрасывали мои руки и аккуратно, бережно переставляли ноги. Я переливалась в волнах света, удивленная и благодарная. Внимательно и вдумчиво смотрели на меня глаза людей из полумрака. Во время танца свет в комнате притушили. Музыка стихла. Я ушла переодеваться в соседнюю комнату. В голове мелькнуло: «Но где же она? Где ее точное и поддер-живающее присутствие?» Потом был пир, все сидели за накрытым столом. Опять стало нестерпимо светло. Наверное, включили все лампочки в доме. Аркадий предложил подумать над фразой «Искусство питает душу перед лицом жизни и смерти». Еще много дней и недель эта фраза прорастала во мне и так и не смогла до конца открыть свою тайну. Мы думали над фразой, а за стеной в маленькой комнате Она смиренно ждала великого перехода. Но в тот день я этого не знала. Как ничего не знала и о ее неизлечимой болезни.
      В ночь, когда переход свершился, мне снился сон. Мне снилось, что я теряю кого-то, очень близкого и дорогого, теряю частицу себя. Я чувствовала, как кто-то уходит. Где-то глубоко внутри я знала, что это Она. Что-то рвалось и исчезало во мне. Утром в солнечном сплетении поселилась тяжесть, пространство вокруг стало очень плотным. Я спросила мужа: «Что-то случилось с Викторией?». «Нет, — ответил он мне как обычно сухо и сдержанно. — С чего ты взяла?» — «Мне снился сон»...
      Днем была очередная лекция из цикла «Многообразие религиозного опыта». Аркадий сильно опоздал, такого обычно не бывало. Но все состоялось. Я не слышала ни одного слова и все время чувствовала очень высокую плотность пространства. Сердце трепетало и падало в груди. А после лекции муж сообщил, что Она скончалась. Помню, что Валерия никак не отозвалась ни телом, ни мыслью, ни эмоцией — ведь мы не были дружны и практически не общались. Ум Валерии подсказывал, что нет повода для особо глубокой печали, ведь этот человек лишь слегка коснулся ее жизни. Испуганная Валерия говорила общие фразы, смущалась, зажималась, чувствовала неловкость и желание как-то быть полезной и в то же время убежать.
      Начались дни подготовки к похоронам…
      А.Р. попросил меня побыть у них дома и убрать квартиру. Мы встретились на станции метро. Было шумно и людно. Я хотела быть полезной… «Вы могли бы поехать к нам домой, побыть там какое-то время и прибраться?» У меня от ужаса перехватило дыхание. Это означало, что я буду дома одна рядом с мертвым человеком. Наставник прочитал мои мысли и сухо произнес: «Тела там нет». Я поехала и всю дорогу вжимала голову в плечи от стыда за свои мелкие мысли. В пустой квартире было спокойно и светло. Прилежно убираясь, я все думала о ней, о своих страхах, о неясных смутных движениях внутри меня. На излете второго часа я осознала внезапно усиливающуюся и нарастающую тягу к этой женщине, непреодолимое желание побыть с ней рядом. С чего это? Ведь ее уже не было… И поговорить с ней было уже нельзя, и по-смотреть в глаза тоже…
На следующий день Аркадий сообщил о дне похорон. Я неожиданно для самой себя решила поехать, хотя и очень боялась...
      Я всегда боялась смерти. Панически боялась. В детстве я укрывалась с головой под одеяло и старалась скрыться от наступающей темноты. В юности всегда пользовалась случаем, чтобы не пойти на похороны дальних родственников. И радовалась, что мои близкие не настаивали. Мне становилось стыдно такой своей слабости и очень хотелось рассказать об этой напасти подружкам. Но рассказать казалось еще хуже. И я не рассказывала. Когда в 18 лет в горах погиб мой двоюродный брат-альпинист, я не смогла смотреть в его мертвое лицо. Я стояла у гроба и все время смотрела в ноги, на крышку, на лица матери и отца, убитых горем.
      Когда я еще училась в школе, внезапно покончил с жизнью тихий одноклассник, в 15 лет. Повесился. Узнать причину было жутко. И мы не узнавали. Мы пришли к нему домой, смотрели, как погружают тело в машину. Подходили по одному, клали цветок у гроба. Маленького Фархада как будто и не было в гробу. Его не было в классе и не было в гробу.
      Потом был любимый дедушка. Я ехала в автобусе с отчимом и вдруг узнала от него, что дед внезапно умер в госпитале, куда лег поправить здоровье. Я громко и отчаянно разрыдалась от несправедливости: «Почему его забрали у нас так рано и внезапно?!» Позже неожиданно заболел неизлечимой болезнью близкий приятель. И тоже умер. Не вылечился. Нам, 23-летним, это было непонятно. Нам было неловко. Мы были веселой компанией: романтические свидания, походы в горы, ночные посиделки с вином и танцами. А тут вдруг больница, коляска, а потом похороны. Я просто заставила себя пойти навестить его за неделю до смерти. Прикованное к постели молодое тело и огромные, в пол-лица, глаза смерти. А в них ужас, безысходность, провал. Они как будто цеплялись за меня и кричали: «Спаси меня!» А я не знала как, и мне было страшно быть рядом с этим отчаянием и обреченностью.
      На похороны друга детства, сорвавшегося с крыши московского небоскреба во время выполнения заказа по промышленному альпинизму, я просто не пошла. Не смогла. Сбежала. И где-то глубоко внутри себя решила не смотреть, не видеть, не знать. Незнание и избегание довольно успешно и долго помогали не касаться этой темы, но ужас, впитанный и убаюканный, так и остался вибрировать в клетках моего тела. Ужас, отчаяние, страх и паника животного начала, конечного существа.
      …Мы сели в машину и поехали на кладбище. В уазике вокруг гроба сидели пожилые поэты, близкие друзья наставника, из молодых были почему-то только я и некий юноша Алик, бывший в то время при А.Р..
      Было как-то по-особому светло. Снег тихо падал, пролетая сквозь лица стоявших над гробом людей. Белые посланцы Неба незаметно и бережно садились на темные воротники пальто и курток, исчезали, едва коснувшись теплой щеки. А за ними уже спешили следующие, неся с собой неведомую весть. Было очень тихо и торжественно. Снег падал на людей и вокруг них, он был танцующей метафорой другой жизни и другой смерти. Возможно, он падал для меня. Я стояла среди красивых людей, печальных, но как-то по-особому собранных и внимательных. Московские поэты и писатели стояли молча, лишь изредка тишину нарушали слова, звучавшие как откровения. В этом стоянии теплым зимним утром на московском кладбище не было ужаса и отчаяния, надрывной разрывающей душу тоски и страха. Была боль утраты, смирение и понимание. И живая ощутимая связь с кем-то или с чем-то, что трепетало вокруг последнего ложа удивительно красивой женщины. Это Что-то сливалось с музыкой струящегося и замирающего снега и наполняло пространство светом и ясностью. Как будто это Что-то знало, откуда и куда приходят посланники Неба. Последние минуты превращались в мгновения, принадлежащие уже вечности. И время исчезало. Внутри я плакала, но не от горя утраты, а от накала звенящей длительности и предельной реальности происходящего. Каждый звук, каждое слово, каждый поворот головы и покачивания тел глубоко отпечатались во мне. Она, лежавшая во временной колыбели между небом и землей, была глубже и спокойнее нас, стоявших вокруг Нее. Она поддерживала нас и дарила надежду. Сквозь лицо просвечивал Лик. Я любовалась и впитывала. Я не могла поверить, что такое может быть, когда видишь смерть.
      Прошло около 10 лет. За это время столько всего произошло… И казалось, события февральского дня ушли куда-то далеко, забылись и остались в другой жизни. Мы не были с Ней особо дружны: не вели длинных разговоров, не обсуждали наболевшее и высокое, не было у нас и совместных дел. Мы мало были знакомы. И казалось, я не помнила Ее. Валерия забыла Викторию…
      Но случилось нечто странное этим летом.
      Я ехала в автобусе к метро «Речной вокзал». В голове злобными пчелами жужжали мысли, спина напряженно горбилась, и я с тоской пыталась решить очередную дилемму. И вдруг совершенно неожиданно, без всякой настройки и подготовки, внутри что-то щелкнуло, в сердце стало тепло, радостно и больно. Я разревелась. Комок напряжения, недоверия и несогласия с миром растаял, и я внезапно примирилась сама с собой. Перед глазами стояло лицо Виктории, она мягко улыбалась. Было чувство, что она сидит рядом, успокаивает и поддерживает меня.
      Валерия растерялась и не знала, что с этим делать, как это определить, объяснить и в какой ящик поместить. Слишком внезапным и сильным было нахлынувшее переживание. Слишком ясным и интенсивным было ощущение Ее присутствия.
      С тех пор такое стало случаться часто. Посреди забот и хлопот, в автобусе, в метро или на улице я вдруг обнаруживала свое лицо, мокрое от слез. Было неловко перед прохожими, и я прятала лицо в воротник пальто, но остановить волну не получалось и не хотелось. Все вокруг тогда становилось каким-то нереальным, ненастоящим и неважным. Важным было то, что внутри, в самой середине груди. Я становилась этой серединой и оттуда протягивала луч навстречу чему-то. В этих необычных состояниях луч находил Викторию в неизвестных и туманных пространствах Реальности. И она появлялась. Было ощущение, что она полулетит рядом… Ее присутствие дарило поддержку старшей сестры, матери, я чувствовала в себе мягкость и наполненность. Меня как будто становилось больше. Смерть и сон начинали отступать. Появлялись ясность и жизнь.
      И каждый раз хотелось продлить эту встречу, это состояние. Но оно также внезапно кончалось, как и начиналось. И только легкий шлейф радости, благодарности и тайны тянулся за ярким переживанием в течение двух-трех часов, а потом все таяло, как снег. И можно было лишь догадываться, в какой параллельной Реальности все это продолжало жить.
      Почему мы так неожиданно встретились?
      И я стала вспоминать. Память медленно, но верно возвращалась ко мне. Все эти 10 лет меня, оказывается, тянуло к этой женщине, но Валерия никогда этого не замечала. Передо мной медленно поплыли удивительные совпадения и красноречивые эпизоды…
Часто мои новые знакомые путали мое имя. «Валерия», — представлялась я. «Так вот, Виктория», — продолжали они. «Виктория» неизбежно побеждала, а «Валерия» осыпалась неустойчивыми буквами. Я удивлялась: никогда раньше мое имя не путали с другими именами…
      Иногда в литературных салонах проводились презентации книг Аркадия или музыки их сына Антона. Бывало, что там показывались видеосюжеты о Виктории. Интервью с ней и то, как и о чем она говорила, всегда вызывало у меня симпатию. В доме Аркадия долго висела Ее огромная черно-белая фотография с устремленным вверх взглядом. Глаза Виктории надолго приковывали мое внимание. Этот портрет теперь я вижу на стене в квартире их сына. Мне нравится этот портрет. Мне хочется долго на него смотреть.
После портрета появился «Телефонный роман».2
      На дисках Антологии русской поэзии я слышала ее стихи и стихи других поэтов в ее исполнении. Мне всегда хотелось слушать их снова и снова. Мне нравится ее голос, ее интонации. Когда все оценивали бесподобное чтение Аранзоном3 своих собственных стихов, я втайне предпочитала слушать их в исполнении Виктории.
      Мне часто вспоминался сюжет рассказа А.Р. о связи с человеком после его смерти. И мне казалось, что он пишет в этом рассказе об общении с ее душой. Название рассказа забылось, запомнилось ощущение после него. Стала чаще вспоминаться моя связь с дедушкой. После его смерти в ночных снах и дневных грезах мы часто встречались в необычных обстоятельствах. Это было странно и жутковато. Но тогда мне было 16, и я ничего не хотела знать о смерти и о том, что подлинная связь остается, когда тело разрушается.
      А вот неожиданное появление Виктории после ее смерти было легким и радостным.
      И сейчас, каждый раз воспоминая Викторию, знакомое состояние проявляется полно и моментально. Оно спускается откуда-то сверху и остается в груди, ни следа не оставляя от мусора ежедневной суеты. Я чувствую радость от того, что знакома с ней, благодарность, что она не растаяла для меня бесследно в вечности, а присутствует иногда рядом.

      (Endnotes)
      1 А.Р. – Аркадий Ровнер, метафизический поэт и писатель, возглавляет гурджиевское движение в России.
      2 «Телефоный роман» — роман Виктории Андреевой, написанный в 1991 году в Америке и изданный в 1998 году в Литве в издательстве “Gera Diena”.
      3 Леонид Аранзон – поэт (24 марта 1939-13 октября 1970). Закончил Ленинградский педагогический институт. В начале 1960-х дружил с И. Бродским, в 1965 г. сблизился с Вл. Эрлем и другими поэтами Малой Садовой. В центре поэзии Аронзона — мотив Рая. Как писала о нем Виктория Андреева — «он несет с собой воздух иных миров и совершенно неповторимую подлинность…»