Журнальный клуб Интелрос » Альманах "Русский мир и Латвия" » №31, 2013
Успенский имел обыкновение начинать беседу с той темы, которая на данный момент меня волновала больше всего. Это было его этическим правилом. Чтобы после стольких лет не путаться в воспоминаниях, процитирую фрагмент из 11-й лекции М. Мамардашвили «Очерк современной европейской философии», который, как мне кажется, лучше всего описывает подход Успенского:
«Представим себе определенный тип поступков. Вы знаете, что, когда мы совершаем поступки, мы делаем вид, что мы «соображаем», то есть совершаем их на каких-то основаниях: на основании расчета, прикидки, соотнесения цели со средствами и так далее. Так вот, представьте себе такую прикидку, что есть мир объективных обстоятельств, не зависящих от нас. Как я говорил в другой связи, в этом мире много связей (они переплетаются), много различных обстоятельств. Мой поступок совершается hic et nunc, то есть здесь и сейчас. Представьте себе такой поступок, что условием его совершения здесь и сейчас, в данный момент, является мысленное прохождение, прикидка всех связей и обстоятельств мироздания. Я их прошел и там из них извлек какое-то основание, мотив и цель моего поступка здесь.
Такой шаг можно обозначить философским термином: «шаг трансцендентного мышления», то есть такого мышления, которое, для того чтобы осуществиться в виде акта мысли, поступка, совершается здесь и сейчас, разворачивается на весь мир, и в этом смысле оно зависит от абсолютного сознания. Абсолютное сознание — это такое сознание, в котором есть отражение всех связей и фактов мира, и это абсолютное сознание есть основание совершения поступка здесь, в данный момент, сейчас».1
То, что М. Мамардашвили обозначил как шаг трансцендентного мышления, для Успенского стало рефреном во всех его рассуждениях, касающихся теории поступка, продумывания смысла исторического события, в том числе и педагогического.
Весь комплекс связанных с Успенским текстов можно разделить на две части: письменные и устные. В письменных текстах, которые были немногочисленны и не доведены до состояния публикации, он в стиле их изложения был строг, теоретичен. В устных же текстах, т.е. в наших телефонных диалогах, позволял себе выдумывать, изобретать метафоры. Так, в одном из февральских разговоров за 1997 год Успенский сравнил достижение состояния философствования, т.е. времени, когда человек начинает самостоятельно думать, с религиозным обращением в веру.
Для Успенского педагогика не что иное как философская практика. Поэтому любые детские тексты, написанные моими учениками в школе, он оценивал с точки зрения возможности обнаружить следы их деятельности. Так было, когда я ему прочитал сочинения пятиклассников «Путешествие спартанца в Афины».2 Его критика была страшной, ведь с моей стороны он так и не увидел заветных следов философской практики. А «у самих же пятиклассников нет разделения во мнениях. Такое впечатление, что 25 сочинений написаны одним человеком. Ничего больше школьного учебника они не читали, ни одной книжки. Нет самостоятельного мышления, и это главное». Это его слова.
Как же философская работа может проявляться в работах пятиклассников? Ведь для Успенского философский труд был неотделим от того, что в собраниях сочинения Платона можно прочитать о познании самого себя.
Одна из линий его размышлений была связана с содержанием образования. Оно должно быть другим. На уроке нужно говорить не о Спарте или Афинах, не о путешествии спартанца в Афины, а о природе знания. На уроке нужно выстраивать нечто педагогическое, т.е. соразмерное опыту ребенка, ведущее его к переживанию. Как подвести ребенка к переживанию? Вот тот вопрос, по мнению Успенского, с которого учитель должен начинать свою подготовку к уроку.
Сергей Успенский:
Текст — это точка реализации. В этике текстом становится поступок. В философии — это некоторая работа мысли. В истории — это событие. Факты подводят к событиям, которые аккумулируют весь процесс. Здесь мы имеем дело с конкретными вещами. Концентрируем внимание на определенных точках и через них рассматриваем всю историю. События позволяют выстраивать работу с сознанием, конструируют определенный код поведенеия. Пусть история ассоциируется с памятью. Сунул пальцы в розетку – стукнуло током. Запомнил, чтобы в дальнейшем не повторялись подобные ситуации. Тем самым история формирует наше поведение, создает правила, нормы, внутренние установки и все это проходит через сознание. Событие представлено нашим мышлением как категория, которую надо «раскручивать». Событие отражено в нашем сознании. Вопрос в том, как через эти отражения прийти к пониманию самого себя.
В настольной книге Сергея Успенского, в первом томе собрания сочинений Декарта есть диалог «Разыскание истины посредством естественного света», который он часто цитировал. Из двух его героев, не считая Евдокса, а именно Эпистемона и Полиандра, бесполезным, с точки зрения Успенского, оказывается Эпистимон. Человек значительной книжной учености, эрудит, Эпистемон, по словам Евдокса, «до отказа набит всевозможными мнениями и заполнен сотнею предрассудков... он уже давно привык уступать авторитету, а не обращать слух к велениям собственного разума»3. Для Успенского философия Декарта — это практика достижения результатов за границами всех существующих концепий. Она применима также в педагогике. Нужно лишь понять, возможно ли, используя детские тек-сты, ввести их авторов в состояние сопереживания.
Сергей Успенский:
Идея Декарта в «Разыскании истины посредством естественного света» является основанием, когда без него сам по себе рушится дом. Сомнение — это основание. Основание — это точка, в которой возникает естественный свет и где начинает работать собственный разум. Но как достичь состояния сомнения? Необходим текст. Немыслимо на первом же своем тексте получить некое знание. Заслуга Декарта в том, что с помощью текста дается вполне конкретное переживание. Полиандр переживает и достигает конкретного знания, а Эпистемон заморочен своими ложными мнениями, опирающимися на авторитет.
В телефонных разговорах, еще раз упомяну, Успенский порой позволял себе быть не строгим в размышлениях, прибегая к метафорам, сравнениям. Так, философскую практику он часто сравнивал с религиозной, христианской.
Философская практика состоит из трех этапов. Первый этап — сомнение. Второй — философское побуждение, третий — ввод в философскую традицию.
В религиозной практике он видел те же три этапа: первый, связанный с подготовкой и принятием обряда крещения, второй с выучиванием Символа веры и третий с вводом в религиозную традицию. Держатели этой традиции — святые или «мастера», к которым ты обращаешься с молитвою, и если надо, принимаешь у них обряд прибежища. А дальше начинается самостоятельная работа. Собственно, это самый важный этап. Он возможен лишь, если человек тесно связан с философской или религиозной традицией. Успенский сравнивал обряд крещения с декартовским сомнением, ведущим к катарсису сознания. Принятие символа веры сравнивал с философским побуждением. Побуждение (или пробуждение) должно быть показано как необходимое не только для тебя, но и для всего мира. Пока ты не делаешь этого, не производишь обмена «большого состояния сознания» с малым, не совершается нечто важное, заложенное в философской традиции. Философская традиция и есть то спасительное знание, с помощью которого человек может совершать работу над самим собой.
(Endnotes)
1 Мамардашвили М.К. Очерк современной европейской философии. Санкт –Петербург, 2012, с. 203.
2 Артем К. «Приезжаю в Афины и вижу: все люди одеты (жарко же! Хоть бы детей пустили голышом побегать!). Мальчики что-то малюют на досках, а толстый дядька бубнит себе под нос какую-то ерунду. У нас бы такого давно палками побили. На кифаре учат играть, нашли мужское занятие! Лучше бы дротики пометали. А этому их учат только с 18 лет. Странный этот народ афиняне. Зачем-то едят фрукты и овощи. Мы прекрасно обходимся и без них. Нет ничего лучше нашей черной похлебки. Глупые люди, могли бы научиться у нас говорить. Так длинно говорят, аж тошно становится. Вернусь я в родную Спарту, а то глядишь и сам станешь таким занудой».
3 Декарт Р. «Разыскание истины посредством естественного разума»// Декарт Р. Сочинения в 2 т. М., 1989, с. 173-174.