(Barbara Vinken) — профессор, специалист в области французской литературы и сравнительного литературоведения, сотрудничает с Университетом Гумбольдта в Берлине. Помимо научных трудов, посвященных литературе эпохи Ренессанса, XVIII и XIX веков, написала книгу о моде «Мода после моды: дух и платье в конце столетия» («Mode nach der Mode: Geist und Kleid am Ende des Jahrhunderts») (1993). Среди ее работ также книга «Немецкая мать: длинная тень одного мифа» («Die deutsche Mutter. Der lange Schatten eines Mythos») (2001).

Статья впервые опубликована в журнале Fashion Theory: The Journal of Dress, Body & Culture (1997. Vol. 1.1)

Мода — явление, принадлежащее современности. Оно возникло во вто­рой половине XIX столетия как постфеодальный феномен. В прежние времена (если взглянуть на вещи упрощенно) существовала система дресс-кодов, смысл и задачи которых заключались в том, чтобы раз­граничить — с абсолютной ясностью, а то и с беспощадным диктатор­ским педантизмом — половые и классовые различия, как предписывали установленные правила. Какие меха мог позволить себе человек, како­ва была допустимая ширина бархатного воротника и даже количество складок и оборок на его одежде — все это примеры своеобразных зна­ков отличия, позволявших узнавать представителей благородного со­словия среди тех, кто не принадлежал к числу знати, и определявших положение человека в классовом обществе. Костюм создавался таким образом, чтобы можно было с первого взгляда понять, с кем вас стол­кнула судьба. Предполагалось, что строгий порядок в одежде гаран­тирует общество от социальной неразберихи. Однако соблазн выгля­деть не тем, кто ты есть на самом деле, был слишком велик, а добиться этого — в определенном смысле — было не так уж и трудно, и потому специфические дресс-коды не могли оставаться в силе слишком дол­го. В условиях, когда установленные правила постоянно нарушались, возникла необходимость в регулярных увещеваниях и суровом устра­шении, что породило целую лавину указов и постановлений. И мы не погрешим против истины, если скажем, что при сложившемся поряд­ке вещей, когда представления о незнакомце всецело зависели от того, во что он одет, одежда «делала» человека.

Едва возникнув, мода положила конец этому порядку формиро­вания представлений. Она стала подвергать сомнению любое первое впечатление. В этом искажении представлений и состоит ее неповто­римая суть; это и делает ее модой. Но при социологическом анализе эта ее специфическая особенность чаще всего оказывалась вне поля зрения или замалчивалась. Социологические исследования пытались превратить моду в то, чем она никоим образом не была. С точки зре­ния социологии мода — это способ репрезентации. Соответственно, все, что она может дать, — это представление о половой и классовой принадлежности человека, хотя и не такое ясное и отчетливое, как во времена общепринятых дресс-кодов. Поскольку демократия ниспро­вергла иерархический порядок, поскольку все сделались равными и стало невозможно указывать кому бы то ни было, как следует одевать­ся, представители низших слоев стали подражать высшему классу, вос­принимая его как «референтную группу». Мода, как дружно твердят социологи, живет по закону trickle-down-эффекта, то есть распростра­няется сверху вниз, от высококачественной продукции к ширпотребу. Потребность выделиться, потребность показать, кто ты есть (Bourdieu 1979: 258-260), и — превыше всего — потребность отмежеваться от низ­шего класса — вот что (и это очевидно) отличает следование моде от следования дресс-коду (Simmel 1919: 44). Согласно мнению социологов, единственная задача моды, которая чуть ли не движет ею, — гаран­тировать, что в новых условиях все возрастающей неопределенности одежда будет адекватно отражать половую и, что еще важнее, классо­вую принадлежность человека.

Этому тезису резко противоречит тот факт, что с самого момента за­рождения высокая мода представляла собой искусство переодевания, такова единственно адекватная оценка этого явления. Мода, рискну до­пустить некоторое преувеличение, — это маскарад: трансвестизм, бур­леск. Это вовсе не означает (по крайней мере безоговорочно), что мода отражает категорию (гендер), о которой социологи просто забыли. Тот факт, что она в высшей степени парадоксальным образом и за счет ярко выраженной сексуальности еще и представляет класс, мир моды не мог, вопреки мнению социологов, оставлять своим вниманием. Как призна­вали потрясенные социологи моды, именно grande bourgeoisie искала «новые идеи в выгребных ямах парижского полусвета» (von Jhering 1904: 236; Benjamin 1983: 125). Так не означает ли это, что мода проделывала свой путь снизу вверх?

(Продолжение статьи можно прочитать в печатной версии журнала)