Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Теория моды » №25, 2012

Люба Бакст
Красные начинают и проигрывают?

— Василь Иваныч! Белые идут!
— А красные?
— Красные Вас полнят.
Анекдот

 

Средства массовой информации и блогеры уже, кажется, все и всем рассказали про белые ленты современного российского протестного движения: кто их носит, а кто нет и почему, где их взять, как их обо­звал национальный лидер и т.д. Одни высокомерно игнорируют новый символ, видя в нем «гэбэшную провокацию» и ненужные ассоциации с белым движением времен Гражданской войны, другие старатель­но заготавливают белые ленты перед очередной акцией и умиляют­ся выведенным на столичные демонстрации белоснежным кошечкам и песикам. Между тем для всех очевидно, что белые ленты честно выполнили свой долг — маркировали своих, не давая примазаться к оппозиционному движению «чужим». Совсем как у романтического писателя времен моего детства Вл. Крапивина: «Были красные. Были белые. / Были наши, и были враги».

Собственно, именно белые ленты дали повод историкам и дилетан­там всласть порассуждать на страницах профессиональной, полупро­фессиональной и откровенно любительской печати и блогосферы о другом, но, пожалуй, более ярком символе революционного движе­ния — о красных бантах русской революции. Основанием к сравне­нию послужила не только общая функция, не только то, что и в том и другом случае речь идет об одном и том же — лоскутках материи, но и наблюдающаяся уже более чем столетие явная оппозиционность красного и белого на русской политической сцене. Впрочем, в смыслах красного и белого, кажется, запутались все. Некоторые сочувствую­щие оппозиции историки призывали отказаться от белых лент в поль­зу красных ленточек в петлицах как якобы традиционно связанных с умонастроениями либеральной интеллигенции. Другие выступили за португальскую красную гвоздику. Третьи кричали про еврейскую сим­волику красного цвета. Сергей Кургинян и вовсе, приколов к лацкану пиджака кусочек красного и кусочек полосатого, призывал именно это сочетание сделать отныне знаком всепоглощающей любви к отчизне. Впрочем, и здесь вся соль оказалась в противоборстве белого и красного, поскольку еще до господина Кургиняна белое с полосатым по случаю Дня победы уже надел на себя весь оппозиционный лагерь.

Наконец, есть и еще один сюжет, имеющий прямое отношение к настоящему изданию: и белые и красные лоскутки совершенно оче­видно повлияли на моду. Белые блузки, футболки и белые джинсы явно были хитом в конце весны — начале лета. Но с удачно совпав­шим мировым трендом, признавшим белый едва ли не главным цветом весенне-летнего сезона 2012 года, а также с маркетинговым успехом на российском рынке иноземных стиральных порошков, отсутствие ко­торых у хозяйки грозит нежданным визитом Андрея Малахова, пусть разбираются другие. Мы же поговорим о знаменитых красных бантах русской революции, продержавшихся в моде — поразительное дело! — почти три десятилетия.

Но прав Кургинян! Дело не в форме, дело все-таки в цвете. Понят­но, что красный — один из самых ярких и заметных цветов1 — издавна использовался в военных кампаниях. Знамена войска Карла Великого, по некоторым сведениям, были именно красного цвета. Современный революционный красный тоже пришел с территории Франции. Цвет этот активно использовался в годы Французской революции, кото­рую в России не случайно называют Великой. Причем использовался он всеми сторонами сразу и подчас с противоположными смыслами.

Такое нередко бывает с общепризнанными символами, и именно по­этому каждое время безуспешно пытается придумать свои — новые и ничем незапятнанные.

Существует несколько версий появления красного знамени Француз­ской революции, каждая из которых претендует на то, чтобы объяснить заодно и возникновение красной полосы во французском триколоре. Согласно самой романтической из них, свое начало красное знамя берет под окнами дворца Тюильри, где в 1791 году толпы народа подобрали окрашенную кровью белую королевскую хоругвь. Наиболее правдопо­добно, однако, выглядит другая. В октябре 1798 года Учредительное со­брание приняло декрет, по которому должностные лица должны были предупреждать о применении силы в случаях угрозы общественному порядку, вывешивая красное полотнище в окнах городского правле­ния. После этого появляться на улицах с оружием и собираться «боль­ше трех» считалось преступлением, а к нарушившим порядок можно было применять силу. Иначе говоря, красное знамя означало введе­ние военного положения. Тем не менее 17 июля 1791 года парижане все же собрались на Марсовом поле с требованием выдать им короля. Опасаясь бунта, мэрия Парижа подняла красный флаг, национальная гвардия под командованием Лафайета, как и было положено, открыла огонь, в результате появились первые 100 «мучеников революции», а конституционная монархия одержала победу. В то же время когда зло­получного мэра Парижа Бальи в 1793 году везли на казнь, за его теле­гой по грязи волокли красное знамя — в знак предательства.

Тогда же красный флаг был узурпирован восставшим народом, как было принято патетически выражаться, заплатившим за него кро­вью. Одновременно красный цвет занял свое место в революционной моде — в виде красных («фригийских») колпаков, красных чулок и даже красных бантов2. В то же время красный цвет революции вполне отчетливо превращался и в цвет террора: в 1794 году революционеры отправили на эшафот 52 заговорщиков, не забыв нарядить их предва­рительно в алые рубашки, и даже красная гвоздика в период массовых казней стала называться «гвоздикой ужаса», поскольку была символом оставшихся в живых роялистов. Заметим, что и в России красные зна­мена разворачивали не только революционные войска, но и восстав­шие против них тамбовцы.

Считается, что и традиционное противостояние красного и белого тоже берет начало во французской революции конца XVIII столетия. Во всяком случае, роман Стендаля «Люсьен Лувен» имеет подзаголовок «Красное и белое», где под белым однозначно понимались легитимисты, и смысл этих цветов не нужно было объяснять ни критикам, ни чита­телям, в отличие от знаменитой истории Жюльена Сореля, по поводу названия которой по сию пору ломают копья маститые литературове- ды3. В России то же самое противопоставление было известно задолго до формирования белого движения, и даже задолго до наступления XIX столетия. Известный публицист славянофил Александр Киреев уже в 1870 году так характеризовал современную российскую поли­тическую сцену: «.консерваторы перемешались с прогрессистами, красные с белыми, все это вышло так пестро и все так меняется со дня на день.»4. А выражение «белый террор» употребляли уже Петр Кро­поткин (в отношении французских роялистов) и террористка Зинаида Коноплянникова (об официальной государственной политике).

Красный же цвет с тех пор превратился в общепризнанный цвет европейской социал-демократии. Под красными знаменами и даже с красными бантами или розетками на груди происходили револю­ционные выступления в 1830-е годы, после того как бывший некогда революционным французский триколор превратился в символ реак­ции. В 1832 году красное знамя появилось на улицах Парижа; в 1834-м красный стяг подняли участники Второго лионского восстания5; в 1848-м оно развевалось над охваченными революцией германскими и французскими землями6; а в 1871-м оно же стало знаменем Париж­ской коммуны.

Долгое время считалось, что в России революционное красное знамя впервые появилось на митинге у Казанского собора в Санкт-Петербурге 6 декабря 1876 года. Однако, как выяснил историк Максяшев, красный революционный флаг появился в отечестве на 15 лет раньше — он впер­вые был поднят во время крестьянского восстания в Чембарском уезде Пензенской губернии в 1861 году. Наконец, в 1898 году красный флаг получил статус партийного знамени РСДРП. И с тех пор красный окра­шивал любые революционные выступления в России: и 1 мая в Варшаве 1890 года, и восстание на броненосце «Князь Потемкин-Таврический», и события 9 января, и т.д. А вот именно красные банты в большинстве воспоминаний и дневников ясно и четко связываются в первую очередь с февральской революцией 1917 года.

Между тем эта мода — носить красные банты или просто продевать красную ленточку в петличку — возникла в России задолго до февраля 1917 года. Связана она с событиями первой русской революции. Именно тогда красный из цвета социал-демократов превратился в цвет револю­ции в самом широком смысле слова — в цвет обновления и правды.

Известное полотно Ильи Репина «Манифестация 17 октября 1905 го­да» (Государственный Русский музей) — незначительное произведение живописи, но удивительный исторический документ. Блистательный интуитивист Репин — один из немногих художников, запечатлевших вышедшие на столичные улицы толпы народа после объявления Высо­чайшего манифеста, продекларировавшего разделение власти между Государственной думой и императором, а самое главное — общеграж­данские свободы: слова, собрания, совести и пр. Не знаю, как воспри­нималась картина современниками (полотно было исполнено в 1907-м, в 1911-м подвергалось переделкам), но сегодняшнего зрителя она по­ражает. «У меня сильное подозрение, что Репин тут хотел какую-то сатиру привнести», — заметил один из интернет-пользователей. В са­мом деле, в ликующей толпе, представляющей набор застывших в без­умном воодушевлении персонажей с пустыми глазами, выделяются лишь несколько лиц, скорее озабоченных, чем разделяющих всеобщую эйфорию. Специалисты угадывают в них Германа Лопатина и Нико­лая Морозова, что достаточно симптоматично. Однако для нас важ­нее другое. В серо-черной массе людей наряду с красными знаменами вспыхивают красные шляпы и корсажи дам, красные букеты цветов, кумачевые косоворотки простолюдинов. Есть здесь и красные ленты — на дамских шляпах и в руках.

Из воспоминаний современников известно, что красный цвет бук­вально залил обе столицы — Москву и Петербург. Были и красные банты на лацканах, и красные ленты в петлицах, причем — поголов­но, без разбору у всех: университетских профессоров, государственных чиновников, светских львиц, что уж говорить про студентов и учащих­ся. Красненькую ленточку продел в петличку старенький московский психиатр Н.Н. Баженов. И даже состоявший в тот момент в звании про­фессора будущий знаменитый философ С.Н. Булгаков, выйдя вместе со студентами на демонстрацию в связи с тем же манифестом 17 октя­бря, тоже нацепил на себя красный бант. Правда, по его же собствен­ным словам, в какой-то момент он явственно почувствовал «веяние антихристова духа», так что по возвращении домой не просто снял с себя революционное украшение, но и выбросил его в сортир. Вообще, наряду с восторженными реакциями было немало и вполне трезвых откликов. Во многих мемуарах то и дело мелькают слова «лоскутки», «тряпочки» — это о тех самых символах революции и пролитой крови рабочих, как было принято говорить в советские годы.

Как бы то ни было, несмотря на красные шляпы и красные же блузы- гарибальдийки7 в гостиных и на столичных улицах, журналы мод просто- напросто отмолчались, никак не прокомментировав рождавшуюся протестную моду. Иное дело — весна 1917 года. Пусть не все, но многие женские журналы свои модные разделы в это время начинали с прослав­ления красного цвета, который теперь — «везде на улицах», а заканчи­вали рекомендациями сделать к уличному костюму красный цветок и непременно запастись шарфом красного цвета.

В самом деле, манифестации сменяли демонстрации, за демонстра­циями шли митинги, шествия и самые разнообразные выступления, над которыми колыхались знамена, разумеется, красные, а лозунги и требования, в том числе весьма комичные, например «Детского соци­ализма», писались на кусках красного кумача. Текстильщики, постав­лявшие на рынок алые ситцы и сатины, богатели на глазах. «Красным променадом» назвали день всеобщего ликования 3 марта в Москве. «Нет человека, который не нацепил бы красного банта». И Валерий Брюсов написал свои знаменитые строки:

На улицах красные флаги,
И красные банты в петлице,
И праздник ликующих толп;
И кажется: властные маги
Простерли над сонной столицей
Туман из таинственных колб.

 

Дошло до того, что знаменитый дрессировщик Владимир Дуров вывел на улицы слона, украшенного в духе времени красной попоной (Френкин 1978: 6).

С февраля и по конец октября красный почти не уходил с городских улиц как в столичных городах, так и в провинции, впрочем, не уходил и в дальнейшем, но приобрел уже несколько иной оттенок. Точно так же красные банты, цветы, кокарды, букеты и ленты надолго обоснова­лись на костюмах горожан самого разного социального положения и материального достатка. В их числе были и директор императорских театров Владимир Теляковский, напяливший на себя, по утверждению Зинаиды Гиппиус, огромный красный бант, и городские извозчики, и ливрейные лакеи.

Каждому хотелось обзавестись модной деталью туалета. «Часа в три лазарет инвалидов, что против нас, высыпал на улицу. Одноно­гие, калеки, тоже пошли в Думу, и знамя себе устроили красное, и тоже „республика", „земля и воля" и все такое. Мы отворили занесен­ные сугробами окна (снегу сегодня, снегу намело — небывало!), маха­ли им красным. Стали они красных лент просить, мы им бросили все, что имели.» (Гиппиус 1991: 301). Красными лентами украсили себя учащиеся Московской консерватории и воспитанницы Харьковского института благородных девиц: «Кто-то сказал, что необходимо, чтобы на груди было что-то красное. У меня в шкатулке оказалась широкая красная лента. Я продела ее в петлю пальто, завязала бантом и спря­тала его за борт пальто так, что снаружи остался лишь уголок ленты. Все было необычайно, весело»8. А в воспоминаниях екатеринодарских станичников красный бант остался как верная примета именно интел­лигенции: «Школы закрыты. Учители не желают „учить" — свобода. Интеллигенция с красными бантиками» (Чумаков 1997: 114). В самом деле, лента или цветок в петлице — украшение отнюдь не пролетар­ское, солдатское или крестьянское.

Не осталась в стороне и русская православная церковь. После отре­чения императора нашлось немало священнослужителей, радостно приветствовавших новую власть, открыто демонстрировавших свои «левые» взгляды9. Те, кого с иронией называли «социал-дьяконами», поспешили сшить себе красные облачения и в них служили молебны. А модным украшением — красными бантами — обзавелись даже свя­тые. «Кое-где на образах — красные банты (в церкви)», — такую за­пись в своем дневнике оставила Зинаида Гиппиус в марте 1917 года (Гиппиус 1991: 302).

Завоевавшие всю империю красные банты не сразу, но все же про­никли и на фронт, в действующую армию. О царских генералах, по­срывавших с мундиров царские вензеля и немедленно приспособивших вместо них красные банты, вспоминал даже Лев Троцкий, однако сам он был далеко не беспристрастным наблюдателем. Ношение красно­го банта приписывали и Великому князю Кириллу Владимировичу, причем этот факт не раз ставился в вину даже его потомкам. Между тем мемуаристы противоречат один другому, а исследователи дав­но заметили — сообщение о красном банте на плече Великого князя слишком многим было очень и очень выгодно. В то же время вот сви­детельство князя Трубецкого, описавшего многочисленные случаи подобной мимикрии среди высших чинов русской армии: «Генерал Бонч-Бруевич [.] ходил по Пскову в какой-то подчеркнуто неряшли­вой форме, с громадным красным бантом на груди. Он был, к стыду нашему, далеко не один. Помню, как-то раз на улице я встретил На­чальника санитарной части фронта, лейб-медика (до революции он особенно подчеркивал это звание!) Двукраева. Первым делом я увидел большой красный бант на его груди.» (Трубецкой 1991: 151).

На смену эйфории пришло благоразумие, если под таковым подра­зумевать опасения за собственную жизнь и, увы, в ряде случаев готов­ность поступиться во имя ее честью. Красный бант уже стал не столько символом «души прекрасных порывов», сколько более или менее на­дежной защитой. По этому поводу даже возник анекдот:

— Ну что же ты братец? Прошу тебя дать мундир защитного цвета, а ты подаешь зеленый! Ныне ведь защитный — красный!

А сатирик Борис Мирский в своих революционных памфлетах пи­сал: «Маленький красный лоскуток вырос в гигантский красный бант. Приколотый красный бант спасает от всех подозрений, и красное хаки превращает форменную фуражку, лоснящийся мундир и монашеский клобук в универсальную шапку-невидимку» (цит. по: Архипов 1994).

Символ оставался прежним, а вот обозначаемое им непрерывно менялось. Не все успевали быстро сориентироваться. И вот уже герой «Белой гвардии» Михаила Булгакова сформулировал горечь и не­доумение все той же либеральной интеллигенции: «И самый хитрый мозг сошел бы с ума над этой закавыкой: ежели красные банты, то ни в коем случае не допустимы шомпола, а ежели шомпола — то невоз­можны красные банты.

Нет, задохнешься в такой стране и в такое время. Ну ее к дьяволу!» Стоит ли удивляться, что вслед за страной к дьяволу был послан и красный бант? Какими бы ни были первоначальные идеалы, с ним свя­занные. Во всем мире с конца 1980-х годов красная лента стала одним из символов борьбы с вирусом приобретенного иммунодефицита че­ловека. Пусть она им и останется.

 

Литература

Архипов 1994 — Архипов И. Общественная психология петроградских обывателей в 1917 году // Вопросы истории. 1994. № 7.

Булдаков 1997 — Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997.

Вениамин 1994 — Вениамин, митрополит (Федченков). На рубеже двух эпох. М., 1994.

Гиппиус 1991 — Гиппиус З. Петербургские дневники. 1914-1919 // Жи­вые лица. Стихи. Дневники. Тбилиси, 1991.

Кантакузина 2007 — Кантакузина Ю. Революционные дни. Воспомина­ния русской княгини, внучки президента США. 1876-1918. М., 2007.

Максяшев 1965 — Максяшев П. Когда впервые в России было поднято красное знамя // Вопросы истории. 1965. № 3.

Оськин 1931 — Оськин Д. Записки прапорщика. М., 1931.

Российский Архив 1994 — Российский Архив: История Отечества в сви­детельствах и документах XVIII-XX вв.: Альманах. М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1994.

Трубецкой 1991 — Трубецкой С. Минувшее. М., 1991.

Френкин 1978 — Френкин М. Русская армия и революция 1917-1918. Мюнхен, 1978.

Христофоров 2001 — Христофоров И. Русский консерватизм: иссле­довательская схема или историческая реальность? // Отечественная история. 2001. № 3.

Чумаков 1997 — Чумаков И. Мои воспоминания с 1917 года // Дети русской эмиграции: Книга, которую мечтали и не смогли издать из­гнанники. М., 1997.

Янкина — Янкина О. Воспоминания об отце // www.kraeved.ru.

 

Примечания

1. То обстоятельство, что лучше видны издалека желто-оранжевые цве­та, было открыто занчительно позже, на рубеже 1910-1920-х гг.

2. Красные банты как отличительный знак одного из революционных воинских подразделений упоминает В. Гюго в своем романе «Девя­носто третий год».

3. В книге Б. Реизова «Из истории европейских литератур» (Л., 1970) целая глава так и названа «Почему Стендаль назвал свой роман „Красное и черное"?».

4. Цит. по: Христофоров 2001.

5. В том же году поступило предложение сделать красное знамя сим­волом Франции, однако оно было отвергнуто А. де Ламартином.

6. Густав Флобер в своих письмах 1848 г. употребляет выражение «крас­ные».

7. Их тоже в России носили удивительно долго, причем далеко не только разночинная интеллигенция. Тот же И. Репин запечатлел в красной блузе, обязанной своим происхождением рубашкам- гарибальдийкам, баронессу В.И. Икскуль.

8. См.: Т. Морозова. Воспоминания о Харьковском Институте благо­родных девиц. beloedvijenie.livejournal.com/480598.html.

9. Напомним, что среди российских социал-демократов и весьма ак­тивных деятелей всех трех русских революций было немало «попов­ских детей», выходцев из семей священнослужителей.



Другие статьи автора: Бакст Люба

Архив журнала
№28, 2013№29, 2013№30, 2013-2014№31, 2014№32, 2014№33, 2014№34, 2014-2015№20, 2011№27, 2013№26 ,2013№25, 2012№24, 2012№23, 2012№22, 2011-2012№21, 2011
Поддержите нас
Журналы клуба