Кристофер Бруард (Christopher Breward) — многие годы возглавлял научный отдел Музея Виктории и Альберта, в настоящее время ректор Эдинбургского университета искусств, лектор и автор трудов по истории моды, в которых особое внимание уделяется ее отношению к маскулинности, трактовке понятия «современность» и урбанистической культуре.

Минуло почти десять лет с тех пор, как я публично представил свой доклад (который тогда наивно казался мне лишенным каких бы то ни было противоречий), посвященный аспектам культурологического под­хода к интерпретации моды, на конференции в честь пятидесятиле­тия Галереи костюма Плэтт-Холл (Platt Hall Gallery of Costume) в Ман­честере (Breward 1998). Эта конференция, куда съехались музейные и университетские работники, коллекционеры и другие специалисты, причастные к вопросам моды и дизайна, со всей Европы и из Соеди­ненных Штатов, скорее всего, отложилась в памяти многих британских и американских историков моды как мероприятие, отмеченное не­кой печатью недопонимания и раздора. Хотя бы потому, что то и дело возникали моменты, когда так называемое «глубинное расхождение» между кураторами, для которых объектом первостепенного интереса является предмет (экспонат), и гуманитарно-ориентированными «ака­демиками» становилось пугающе очевидным — здесь вполне уместно воспользоваться формулировкой, предложенной Лу Тейлор (Taylor 2002: 64). Наиболее яркие представители обеих сторон, похоже, чув­ствовали себя более защищенно и уверенно лишь в уютных и хорошо обжитых ими стенах профессиональных предубеждений — отказыва­ясь хоть сколько-нибудь поощрять идеи, исходящие из противополож­ного лагеря, и временами обмениваясь оскорбительными выпадами. Даже материалы конференции публиковались в лучших традициях раскола — одни в недавно учрежденном журнале Fashion Theory, дру­гие в издающемся уже много лет Costume. Безусловно, все это давало пищу для ума и побуждало к каким-то действиям; и хотя, оглядываясь назад, я иногда думаю о тех событиях с улыбкой, мне не дают покоя мысли о том, что случившееся каким-то образом помешало возможно­му установлению более продуктивного диалога между специалистами, которые, придерживаясь разных идеологических направлений, тем не менее вынуждены сосуществовать в одном научно-исследовательском поле. И эта статья в первую очередь о пользе подобного диалога.

Сегодня мы живем уже в другом мире. Неизбежная смена поколе­ний и кардинальное изменение профессиональных стандартов заста­вили уйти на покой тех, кто учился руководить музейными отделами в середине XX столетия, когда пестование коллекций и их скрупулез­ное изучение порождали болезненно бережное отношение к знанию как таковому и его использованию при организации экспозиций и в публикациях. На смену прежнему хранителю пришел менеджер, ко­торый, согласно мнению некоторых авторов, своими методами скорее умалил ценность, прежде приписывавшуюся учености, основанной на глубоком знании предмета, сделав ставку на политически грамотный подход и инклюзивные инициативы, коммерческие императивы и вир­туальные ухищрения, превратившие музей в придаток индустрии раз­влечений, — человек, для которого посещаемость выставок и дорого­стоящее переоборудование залов стоят превыше профессиональных занятий, лежащих в основе самого музейного дела (таких, как катало­гизация); вероятно, в таких условиях у музейных кураторов должно было возникнуть некое сознание собственной значимости, замешанное на чувстве удовлетворения от физического и интеллектуального об­ладания (Spalding 2002). Придерживаясь этого нового курса, молодые специалисты, едва начинающие свою карьеру на музейном поприще, часто поступают на работу, уже вооруженные знаниями, которые дает постдипломное образование, что позволяет им с легкостью принять последствия так называемого «культурного перелома» (cultural turn), в последние двадцать пять лет значительно изменившего и методику преподавания гуманитарных дисциплин, и методы, применяющиеся в искусствоведении. Эта легкость являет разительный контраст с тем чувством растерянности и отчужденности, которое временами посе­щает их старших коллег, сбитых с толку тем, что они воспринимают как тарабарское наречие, и, по-видимому, не намеренных искать эм­пирические обоснования для надуманных теоретических выкладок. В то же время в пространстве, объединяющем академическую науку, музейное дело и искусствоведческий сегмент издательского бизнеса, несмотря на всю ненадежность условий современного рынка, изыска­ния в области моды раз за разом подтверждают беспрецедентную не­потопляемость данной темы, причем это касается и ее места в ряду прочих дисциплин, и статуса конечного «продукта» — похоже, это та область, где можно удовлетворить любые вкусы; хотя в некоторых случаях контроль качества и уровень компетенции редакторов явно оставляют желать лучшего. Можно вести долгие споры о позитивных и негативных последствиях всех этих перемен, но все должны согла­ситься с тем, что вполне понятные и постепенно сходящие на нет раз­ногласия между музейным куратором и университетским профессо­ром, которые некогда стали яблоком раздора в Плэтт-Холл, на данный момент вообще не имеют смысла, поскольку перед нами открывается куда более интересная и требующая куда больших интеллектуальных усилий перспектива.

За последние десять лет мне, как и многим, пришлось несколько раз менять направление своей профессиональной деятельности, благодаря чему сегодня я вспоминаю свой манчестерский доклад с легким чув­ством смущения. В 1997 году я курировал группу студентов на факуль­тете истории дизайна в Королевском колледже искусств и работал над завершением докторской диссертации; мое внимание было сосредото­чено в основном на тех вопросах методологии и исследовательского подхода, которые занимали умы многих аспирантов, но, вероятно, не вызвали бы живой заинтересованности у человека, не принадлежа­щего к этому избранному кругу. В 1999 году я перешел в Лондонский колледж моды (London College of Fashion); преподавательская рабо­та и публикации постепенно отошли на задний план, поскольку меня все больше поглощали обязанности руководителя исследовательских программ, которые затрагивали вопросы истории, теории и практи­ки. Затем, три года назад, я принялся искать аналогичную среду, где истинная ценность исследовательской работы (той движущей силы, без которой невозможно само существование научного учреждения) растет, а общий вклад в обогащение публичной сферы по достоин­ству оценен, так же как и его стратегическая значимость, рассматри­вающаяся как главное основание для внешней оценки и увеличения ассигнований, и в конце концов получил должность заместителя главы исследовательского отдела в Музее Виктории и Альберта.

(Продолжение читайте в печатной версии журнала)