Hannah. The Beau Monde: Fashionable

Society in Georgian London by Hannah Greig.

Oxford University Press, 2013

Рецензия впервые опубликована в журнале Fashion Theory: The Journal of Dress, Body & Culture (2014. Vol. 18.4)

Слова «бомонд» и «тон» знакомы всем, кто внимательно изучал кра­сочные страницы английских романов XVIII века и модных журналов. Книга «Бомонд: высший свет георгианского Лондона» представля­ет собой анализ уникальной британской истории, стоящей за эти­ми французскими словечками, которые, как поясняет автор, Ханна Грейг, передали суть «социального феномена, присущего именно этой эпохе: возникновению город­ского, в первую очередь столичного, „мира моды”» (с. 3).

В 1690-х годах, согласно новым положе­ниям Конституции, парламент должен был впервые за всю историю собираться ежегод­но, с ноября по июнь привлекая в Лондон богатых и знатных. Так называемый бомонд, теснившийся в новых особняках Уэст-Энда, превратил в искусство смотрение и выставление себя напоказ, зани­маясь покупками по поручению оставшихся за городом друзей и до­мочадцев. Но эта книга не только о поверхностном потреблении. «По­нимание того, что за устройством бомонда стояла политика, помогает нам осмыслить многие его черты», — пишет Грейг (p. 236). Публичная жизнь — будь то придворные костюмы, выбор экипажа или визиты вежливости — имела большое значение, поскольку благодаря ей скла­дывались и укреплялись союзы, которые могли определить успех или крушение политической карьеры.

Несмотря на свою обложку, на которой изображен великолеп­но расшитый наряд XVIII века, эта книга об умении следовать моде, а не о моде как таковой. Одежда была лишь одним из многих полити­ческих инструментов, которыми пользовались в высшем свете, наряду со свечами, серебром и билетами в оперу. Однако те, кто изучает моду (а также историю ювелирного дела, эстетическую культуру и феномен светской жизни), найдут здесь много интересного для себя.

В XVIII веке, чтобы хорошо одеваться, нужны были не только день­ги; требовалось еще немало свободного времени, а кроме того, наличие связей. Готового платья не было, и удачные знакомства много значили для того, кто стремился к внешнему великолепию. По словам Грейг, «сознательная самореклама в обществе способствовала созданию и ут­верждению уникальной групповой идентичности, недоступной рядо­вому потребителю и превращавшей моду в особую привилегию, а не просто покупку красивых вещей» (с. 47).

Соответствующий положению и ситуации внешний вид был очевид­ным (хотя и обманчиво сложным) способом подделать или вернуть себе «пропуск» в высший свет. Когда Джорджиана, герцогиня Девоншир­ская, вновь появилась в обществе после внебрачной беременности, ее мать советовала ей «соблюдать строжайшую сдержанность и умерен­ность в платье». «Пусть оно будет простым и благородным, — говори­ла она дочери, — но только ни в коем случае не броским, и я была бы рада, если бы вы могли сказать мне, что отказались от румян» (с. 214). Хотя одеваться модно часто означает выделяться из толпы, для бомон­да это был в первую очередь способ слиться с ней, создать единый об­лик только что сформировавшейся элиты.

В части, озаглавленной «Придворное и светское платье», Грейг вскрывает бесчисленные политические подтексты, находившие отра­жение в придворном костюме, — сообщения, которые затем трансли­ровались в письмах, газетах и модных журналах. Хотя эта глава во мно­гом повторяет то, что Грейг написала для каталога выставки «Миссис Делани и ее круг» (Mrs. Delany and Her Circle), проходившей в Йельском центре британского искусства в 2009 году, ее стоит перечитать, поскольку в ней проводится вдумчивый анализ бессмысленного, на первый взгляд, многословия модных журналов XVIII века.

Украшения с бриллиантами в еще большей степени, чем одежда, яв­ляли собой «сочетание дорогой роскоши и отличительного знака», ко­торых требовала принадлежность к бомонду (с. 46). «Бриллиантовая» огранка, придуманная в 1710-е годы, и открытие новых месторождений в Бразилии сделали алмаз самым популярным камнем того времени. Прежде драгоценные камни всегда вставляли в толстую оправу из зо­лота или серебра; эти благородные металлы ценились не меньше самих камней. В XVIII веке, однако, «внимание привлекали именно драгоцен­ные камни, а не тонкая оправа, на которую старались расходовать ми­нимальное количество серебра или золота», как объясняет Грейг (с. 49). Поэтому сохранилось очень мало украшений XVIII века: их «намеренно неоднократно оправляли заново» (с. 50). В описях того времени чаще перечисляются отдельные камни, нежели сами украшения.

Точно так же как они меняли оправу, бриллианты меняли хозяев, передавались по наследству, дарились, брались напрокат. На самом деле брать бриллианты напрокат было в некотором смысле предпочти­тельнее, чем владеть ими, поскольку это свидетельствовало о семейных и общественных связях. «Хотя нувориши, конечно, могли купить за­граничные алмазы и попытаться затмить своим блеском бомонд, они не могли приобрести связи и знакомства, неотделимые от драгоценных камней, когда их носили знатные владельцы», — пишет Грейг (с. 62). Она убедительно показывает, что «социальный капитал, нужный для участия в таком обмене, был намного более редкостной валютой, чем наличные деньги» (с. 86).

Грейг ступает на более зыбкую почву, рассуждая о красоте, кото­рую она связывает с общественным статусом и следованием моде. Как утверждает Грейг, когда говорили о «красоте» женщины, принадле­жащей к светской элите, речь шла не столько о субъективном восхи­щении ее женской привлекательностью, сколько о более объективном подтверждении ее социального положения и репутации в обществе. «Светская женщина по определению могла быть только „красивой”» (с. 169). В качестве примера она приводит сестер Ганнинг — «двух ир­ландских бесприданниц», как уничижительно отозвался о них Гораций Уолпол, — которые сделали ставку на свою поразительную красоту, вышли замуж за аристократов, но только для того, чтобы обнаружить, что на них смотрят с неодобрением и насмешкой, только усиливаю­щимися от понимания того, что красота — их единственный пропуск в высший свет» (с. 179). Однако, как показывает практика, отношения между бомондом и красотой были более сложными. Низкое происхождение ослепитель­ных сестер Ганнинг не закрыло им дорогу к знатности, богатству и сла­ве. В то же время не все принадлежащие к элите женщины считались одинаково красивыми; составление списков «десяти лучших» светских красавиц было, очевидно, популярным развлечением. Красота и мода в георгианскую эпоху, возможно, больше зависели от общественного положения, чем в наши дни, но они едва ли были взаимозаменяемы. Представленный в книге поверхностный обзор различных практик со­хранения красоты в XVIII веке не становится более полным от немного­численных иллюстраций.

В конце концов сам высший свет пал жертвой политических преоб­разований. После реформы 1832 года парламент стал более профес­сиональным и менее зависимым от социальных связей. Вместо поли­тических маневров «гвоздем сезона стала тщательно контролируемая и ограниченная ярмарка невест» (с. 238). Новые матримониальные дела элиты улаживались обычно в частных домах (в городе или в пригоро­дах, куда легко было доехать благодаря новым железным дорогам), а не в общественных садах, бальных залах и оперных ложах. Бомонд больше не демонстрировал свое искусство на публике, но скрылся за запертыми дверями, в своем замкнутом мире.

Перевод с английского Татьяны Пирусской