Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Теория моды » №20, 2011

Ксения Хомякова
«Лекарство от старости и прочих недостатков девиц». Екатерина II и модное просвещение в России

Ксения Хомякова — сотрудник РГГУ, докторант Сорбонны (Sorbonne-Nouvelle Paris-3). Пишет диссертацию о европейском влиянии на российский идеал красоты XVIII века (на материале модных журналов, косметических сборников, сатирических текстов и гравюр).

 

Доподлинно известно, что в придворной библиотеке находился один из экземпляров первого русского журнала мод под названием «Магазин английских, французских и немецких новых мод» (1791) с прило­жением раскрашенных гравюр дамских и мужских туалетов. Кто был его читателем? Императрица, которой исполнилось 62 года? Фрейли­ны? Молодая великая княгиня Елизавета Алексеевна, невеста Алек­сандра Павловича, «образец ангельской красоты»? Или кто-то из щеголей-фаворитов?

В начале XVIII века вместе с европейской культурой в Россию при­шло новое осмысление тела. Галантная жизнь не допускала телесных проявлений в обществе изысканных манер: под запретом оказывался ап­петит, подчеркнутое здоровье или нездоровье. И конечно, новые фасо­ны одежды изменяли представление о человеческом теле: его границах, открытых обозрению частях, характерных движениях. Подвергались пересмотру молодость и старость, а с ними — предписанное каждому возрасту поведение. Здесь мы расскажем о том, как иностранные моды могли продлить женский век; каковы были другие способы вернуть мо­лодость; и главное, зачем было «молодеть» или «молодиться».

На изменения представлений о золотом женском возрасте и соот­ветствующей этому возрасту моде оказывали влияние не только евро­пейские фасоны и женские журналы, но и образы российских импе­ратриц, не остававшихся безучастными к моде. Недаром названный «женским веком», XVIII век представляет галерею царственных кра­савиц: Екатерина I, Елизавета Петровна, вновь Екатерина (Екатери­на II), вновь Елизавета (Елизавета Алексеевна, супруга императора Александра I). В этой статье речь идет об императрице, сыгравшей «в делах туалета» наиболее значительную роль. За 34 года правления — треть века! — именно Екатерина II личным примером сформировала или скорректировала вкусы не одного поколения; именно она, а не из­вестная любовью к нарядам Елизавета Петровна, выработала собствен­ный стиль в одежде.

Женщина блестящего ума, Екатерина всегда подчиняла свой вкус и желание нравиться политическому расчету. В молодости, при дворе Елизаветы Петровны, ревнивой модницы, она одевалась с продуман­ной простотой, чем, пишет в «Мемуарах», заслужила одобрение импе­ратрицы. (Траты на гардероб, впрочем, были велики: покупка модных вещей и дорогих тканей всегда была вопросом престижа для импера­торской фамилии2.)

Какое представление о модах могла составить молодая великая кня­гиня Екатерина Алексеевна, будущая Екатерина II, в 1744-1761 годах, которые она провела уже при русском дворе? Наверняка она видела за пышными туалетами то же неуместное рвение зрелости к молодо­сти, которое описывает французский дипломат Ж.-Л. Фавье. Он писал, что стареющая императрица Елизавета «все еще сохраняет страсть к нарядам и с каждым днем становится в отношении их все требова­тельнее и прихотливей. Никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты. Нередко, потратив много времени на туалет, она начинает сердиться на зеркало, приказывает снова снять с себя головной и другие уборы, отменяет предстоящие зрелища или ужин и запирается у себя, где отказывается кого бы то ни было видеть» (Фавье 1878: 189).

Помимо этих впечатлений от придворной жизни, три важных фак­тора, три культурные традиции сформировали отношение Екатерины к модам: немецкая практичность, вплоть до экономности; французская мода, обязательная при всех цивилизованных европейских дворах; наконец, ее истовая «русскость». Действительно, будучи немкой по про­исхождению, воспитанная в скромном достатке, она стала управлять роскошнейшим двором Европы, при этом создавая свой образ матери народа, русской всей душой. Что касается немецкой бережливости, С.Н. Шубинский описывает: «любимец Екатерины, старик Попов, заведовал ее кабинетом и „кладовою", где хранились драгоценные вещи, парчи, бархаты, материи, полотна и т.п. На его обязанности лежало каждую субботу подавать ей ведомость о выдачах, произведенных из кладовой в течение недели, не исключая даже мелочей вроде ленточек и тесемок, и государыня сама отмечала на ведомости: „Записать в расход"» (Шубинский 2004). Возможно, именно эта любовь к порядку, ко­торая усиливалась с возрастом, направила императрицу на борьбу с роскошью. Вспомним, что Екатерина как автор сатирических текстов и театральных пьес, проводит идею о том, что французские моды избыточны, не всегда уместны, а также разорительны для ее подданных. Сабатье де Кабр даже напишет в своих секретных мемуарах о России, что Екатерина «приложила все силы на борьбу c нарядами и элегант­ностью» (Sebastier de Cabre 1869: 22). Что стоит за этими словами?

Действительно, привычки Екатерины в одежде были просты. Напри­мер, до утреннего туалета (фактически, до полудня) на ней был «про­стой чепец, белый атласный или гродетуровый капот» — в этом наря­де, как пишет статс-секретарь А.М. Грибовский (Грибовский 1864: 54), она принимала в утренние часы с докладами. Всю жизнь императрица носила одну и ту же прическу3, и в общем времени туалету, который состоял в «чесании волос» и макияже, посвящалось мало. Екатерина, конечно, пользовалась румянами, и про них может быть рассказан интересный эпизод. В письме императрица благодарит друга и кор­респондента Фридриха Мельхиора Гримма за присланную из Пари­жа банку румян и говорит, что они темны цветом и «придадут вид фурии»4. По ее собственным словам, Екатерина не следует моде — «не могу принять Вашего подарка и подражать Вашей прекрасной моде»; но она и не противопоставляет себя ей, в отличие от княгини Дашко­вой, поразившей современников кардинальным отказом от космети­ческих средств. Если верить событиям, описанным французским ро­манистом А. Дюма, «княгиня Дашкова была странная женщина, при дворе ее считали оригиналкой. В такой стране и в такое время, ког­да румяна были первой необходимостью в туалете элегантной жен­щины и где они были настолько распространены, что даже нищен­ка, просившая милостыню, прислонившись к тумбе, не обходилась без румян, в такой стране, где в число подарков, которые крестьяне по обычаю дарили своей госпоже, обязательно входила банка румян или по крайней мере банка белил, она в пятнадцать лет объявила, что никогда не будет ни белиться, ни румяниться. Любопытно то, что она сдержала слово» (Екатерина II в жизни 2004: 262).

Но скромность Екатерины в быту, конечно, не имеет ничего общего с парадными выходами: как можно увидеть на портретах Токе, Каравака, Аргунова, платье императрицы было богато, драгоценные кам­ни и жемчуг, особенно любимый русскими женщинами всех сословий, украшали его в предписанном количестве. Модные аксессуары также были удостоены внимания императрицы: но они использовались в го­сударственных интересах. Например, фрейлина В.Н. Головина опи­сывает прием в декабре 1795 года, на котором неожиданно увидела у императрицы в руках веер (Мемуары графини Головиной 2000: 127); было заметно, что Екатерина буквально не умеет правильно обращать­ся с ним. Но примечательно, что самой императрице была забавна ее неловкость: она пошутила, что выглядит, как Нинет, героиня комедии «Любовный каприз, или Нинет при дворе»5. Не будем сомневаться в том, что Екатерине было приятно услышать правдивые слова, произ­несенные Головиной в состоявшемся диалоге:
– Правда, — продолжала она, — что у меня немного вид Нинет при дворе, но Нинет очень пожилой.
– Эта рука,—сказала я,—не создана для пустяков; она держит веер, как скипетр (Там же).

О другой детали туалета, преображавшей императрицу, упомина­ет Шарль Массон: «как только она надевала перчатки, чтобы выйти и появиться в соседних апартаментах, она принимала совершенно иное обхождение и выражение лица. Из любезной и веселой женщины она вдруг превращалась в величественную и сдержанную императрицу» (Массон 1996: 41-42). Как видно, в руках Екатерины даже модные ак­сессуары превращались в символы государственной власти.

Создавая свои туалеты, руководя придворными модами, Екатерина идет по пути кажущейся простоты. И нам известно, что именно упро­щение и натурализация были модными тенденциями и исторической логикой развития европейского костюма во второй половине XVIII ве­ка. Может быть, императрица «просто» следует моде? Отнюдь. Ека­терина делает значительно больше: она опережает моду. Приведем пример. В «Камер-фурьерском церемониальном журнале» за 1776 год встречаются регулярные упоминания: «Ее Императорское Величество изволила быть в белом платье, в таковом же были и дамские персоны». В дни торжеств, именин, памятных дат придворные заранее извеща­лись о том, как следует одеться6. Опираясь, несомненно, на мемуары А.М. Грибовского, известный историк XIX века М. Пыляев пишет, что Екатерина ввела при дворе изящную простоту русского платья; преж­ние цветные платья были заменены на выходах белыми, парча вышла из моды; сама императрица появлялась на торжествах одетой в длин­ное белое платье, в маленькой короне, иногда в порфире.

Итак, российская императрица демонстрировала и поощряла уме­ренность форм, цветов, размеров — в то время как по всей Европе пред­писанная придворным этикетом модель платья оставалась громоздкой и помпезной. Речь идет в первую очередь о фижмах, или панье, — кар­касах «французского платья», robe a la frangaise. Этот фасон оказался даже более «устойчив», чем сама французская монархия: в 1794 году, через пять лет после Революции, английский журнал опубликовал гравюру, на которой было изображено придворное платье с юбкой в несколько метров в ширину, с обилием деталей и украшений, насы­щенных цветов. Модные фасоны повседневных платьев 1790-х годов представлены на другой иллюстрации: скромные формы, преобладает белый цвет, детали и аксессуары — в умеренном количе­стве (ил. 1, справа). Трудно не заметить кардинальное различие между модой повседневной и придворной. Итак, если в Европе упрощение стало девизом городского платья в 1780-х годах, в России эта тенденция введена Екатериной в придворный гардероб уже в середине 1770-х. Как кажется, это новаторство Екатерины надо рассматривать не только в связи с личными вкусами императрицы, но и с учетом возраста — на исходе 1770-х годов Екатерине было 50 лет, и сдержанность в уборах, ее собственных и придворных дам, была предпочтительна.

Подчеркнутая дистанция между российской государыней и обще­принятой модой увеличивалась, по мере того как императрица старела. Например, в 1790-х годах, когда в Петербурге жила знаменитая худож­ница Виже-Лебрён, ей были заказаны портреты членов императорской семьи. По собственным словам императрицы, она осталась крайне не довольна парным портретом двух юных великих княжон Елены и Александры, дочерей Павла Петровича. Художница, популярная в то время в Европе, написавшая множество портретов августейших особ (в част­ности, Марии-Антуанетты, прусского принца Генриха, королевы Неа­поля), изобразила девочек в непринужденных позах и в воображаемых греческих нарядах: в воспоминаниях Виже-Лебрён пишет, что, когда портрет был уже почти готов, она вынуждена была задрапировать от­крытые руки своих моделей и полностью переписать платья так, чтобы избежать неудовольствия императрицы. Согласно перечню, который составила Виже-Лебрён, она написала в России 48 портретов, но так и не получила позволения написать портрет императрицы. Не потому ли, что Екатерина считала себя слишком зрелой, чтобы быть изобра­женной художницей моды и молодости?

В преклонные годы Екатерина показывает себя настоящим моделье­ром. В первую очередь это касается ее собственных нарядов. Вот один из туалетов, увиденный Виже-Лебрён: «Простой и благородный. <...> Туника из муслина, вышитого золотом, бриллиантовый пояс, очень широкие рукава были собраны в складки на азиатский манер. На это был надет долман из красного бархата с очень короткими рукавами» (Vigee le Brun 2008: 529). Головной убор, пишет художница, был укра­шен не лентами — но бриллиантами. Следует отметить эклектичность этого наряда, потому что туника была очень модным в 1790-е годы фасо­ном, полукафтан вызывает ассоциации скорее с военной одеждой, — и все это гармонично, если верить Виже-Лебрён, сочетается с азиатскими мотивами и драгоценными украшениями. Тот же самый — или похо­жий — наряд по-другому оценен французским посланником графом Сегюром: «Чтобы скрыть свою полноту, которою наделило ее все ис­требляющее время, она носила широкие платья с пышными рукавами, напоминавшими старинный русский наряд» (Сегюр 1865: 157).

Неумолимое время и болезни, как и бремя государственной власти, старили императрицу. «К концу жизни Екатерина сделалась почти безобразно толстой: ее ноги, всегда опухшие, нередко были втисну­ты в открытые башмаки и по сравнению с той хорошенькой ножкой, которой некогда восхищались (!), казались бревнами» (Массон 1996: 36), — пишет Шарль Массон. Впрочем, заметим, что этот французский посланник в своих Записках суров всегда; пренебрежение почти ко всем людям и событиям двора объяснимо его нелюбовью к России, за которой кроется непонимание этой страны и даже страх перед ней. По другим источникам и воспоминаниям, старость Екатерины наступала, добавляя ее образу величественности: «Несмотря на 67 лет, государы­ня имела еще довольную в лице свежесть, руки прекрасные, все уды в целости… читала в очках». Для автора этих слов, А.М. Грибовского, несомненно, что внешность императрицы не подвластна времени; на­пример, в его мемуарах мы находим описание, озаглавленное «Вид императрицы в юности и старости» (Грибовский 1864: 53). Этот текст, напоминающий перечень, описывает не только реальные черты Ека­терины («Красивость. Свежесть лица. Чело обширное. Глаза голубые. Рот умеренный»), но и ее привычки в одежде; главное, что в этом пор­трете нет идеи сравнения между юными и зрелыми годами, произо­шедших со временем изменений.

Не столько на правах императрицы, сколько — опытной женщины с хорошим вкусом, Екатерина одобряет или осуждает наряды своих придворных дам, невестки Марии Федоровны, «внучатой невестки» Елизаветы Алексеевны. Известна история, приключившаяся с послед­ней на маскараде в 1795 году: молодая великая княгиня появилась в на­ряде, созданном для нее все той же Виже-Лебрён, чем вызвала исклю­чительное неудовольствие императрицы. Объяснить ли его тем, что костюм был неожиданностью? Или причина — в нелюбви Екатерины к новым модам в греческом вкусе? Если речь в этом эпизоде и идет об отношениях старости и молодости, то они гораздо сложнее «ревно­сти» Екатерины к эффектному новаторскому костюму Елизаветы, по­тому что сама императрица находила — впрочем, только она, — что Елизавета походит на нее в молодости, то есть отождествляла юность и свежесть с собственной, увы, минувшей, привлекательностью. Что касается описанного случая, скорее, она нашла внешний вид невест­ки не соответствующим статусу; отчасти — была обижена, что с ней не посоветовались.

Выбирая для себя стиль, который можно одновременно охарактери­зовать как сдержанный, оригинальный и величественный, достаточно авторитарно следя за костюмами приближенных дам, как кажется, в некоторых случаях Екатерина оставляла за своими придворными пра­во определения. Речь в этом случае. о мужских модах! Известно, что фавориты Екатерины в отношении туалета и предметов роскоши были противоположностью императрицы. Щегольство и расточительность Потемкина, Орловых, Корсакова и других принимались ею со снисходи­тельностью и, вероятно, даже с одобрением и пониманием. Можно по­думать, что Екатерина находила определенное удовольствие в богатом и модном костюме — когда его носили ее фавориты. В частности, из­вестно, что новый избранник при поселении в соответствующие статусу апартаменты, находил там 100 тысяч рублей денег на гардероб7.

В зрелые годы Екатерина не только становится ценительницей муж­ской одежды; она разрабатывает детскую. Императрица принимала активное участи в воспитании внуков, Александра и Константина: со­чиняла книги, составила азбуку и, в этой логике, придумала наряд, на­подобие туники, который не стеснял движений, был прост и, главное, был специально созданной детской одеждой, а не уменьшенной копи­ей взрослой. А.Ф. Строев в статье «L'art d'etre grand-mere» («Искусство быть бабушкой)» приводит эскиз этого платья и пишет, что фасон был сообщен самой императрицей в письме королю Швеции, о нем знали и при французском дворе.

То, что моды для детей были открыты в Просвещение, — это пря­мое следствие нового понимания детства; теперь ребенок считается не «недоделанным» взрослым, переживающим досадный период не­состоятельности, а формирующимся, развивающимся душевно и фи­зически организмом. Модные одежды для девочек и мальчиков печа­таются во французских женских альманахах в 1770-х годах8 — правда, в этих изданиях детей скорее воспринимали как маленьких взрослых, при этом изображения детей походили на кукол (ил. 2). Дискуссия же о приличных возрасту одеждах разворачивается в педагогических со­чинениях, главное из которых, «Эмиль» Руссо (1762, на русском опу­бликован частично в 1779), проповедует простоту, свободу движения. Несомненно, именно идеями Руссо была вдохновлена Екатерина, оде­вая своих внуков.

Во второй половине XVIII века приходит мода на естественность. В популярных сочинениях — медицинских и публицистических, пе­реводных и российских авторов — дамам объяснялось, что настоя­щая красота берет начало от природы. То есть в соответствии с при­родным ритмом именно в молодости случается ее расцвет. Красота молодости, однако, должна быть обрамлена согласно законам моды и — философским идеям. В «Эмиле» немало строк посвящено муж­ской и женской одежде, правильному поведению, желанию нравить­ся. Например, как пишет Руссо, девочки любят наряжаться — и по­тому играют в куклы; «женщина хочет выглядеть моложе, потому затягивается в корсет» (Руссо 1981: 444). Духовному и содержательно­му отдано предпочтение перед светским и модным: «Нарядом можно блистать. Но нравиться может только личность. <...> Воспитание мо­лодых девушек в этом противоречит здравому смыслу. Уборы нужны для прикрытия недостатков, а красота блистает сама по себе» (там же: 449). Итак, скромный и простой наряд наилучшим образом украшает молодых девушек, которым пока нечего скрывать: подразумеваются, конечно, проявления старости.

Эту же идею находим в «Карманной или памятной книжке для моло­дых девиц» (1784): «Настоящие, то есть природные прелести не требуют весьма много убранства, надлежит повиноваться моде так, как досадной неволе, и следовать ей только по необходимости» (Карманная книжка 1784: 26). Казалось бы, эта натуральность естественна, но в действитель­ности она рукотворна, продуманна, костюм и прическа работают на то, чтобы ее подчеркнуть. Поиски простоты, действительно, воплоща­лись в реальные фасоны. В «Модном журнале» (1795) подпись к гравю­ре гласит: «По всем правам можно наряд сей назвать приличным для барышень. Волосы лежат по голове чрезвычайно просто и натурально и держатся одною только узенькою, атласною, кружевами обшитою по­вязкою» (Магазин общеполезных знаний 1795: Рис. XV).

Новым идеалом, воплощением сентиментальной легкости, была су­пруга будущего императора Александра I великая княгиня Елизавета Алексеевна. В книге «Поцелуй Психеи», ей посвященной, А. Крылов- Толстикович рассказывает следующую историю (впрочем, сочинения врача и журналиста о доме Романовых—семь книг! — следует квалифицировать скорее как историческую прозу). Обладая редкой природной красотой, Елизавета избегала румян и помады. Императрица полагала иначе, и через графа Салтыкова Елизавете было сделано строгое вну­шение о том, что молодой женщине не следует появляться в обществе «с историей ее болезни на лице». Если верить автору, никаких воспита­тельных последствий эта беседа не имела, и Екатерина «успела забыть о своих претензиях и только посмеялась над незадачливым исполни­телем ее поручения» (Крылов-Толстикович 2005: 62). Придворный эти­кет, который предписывал макияж как некоторую маску — и молодым девушкам, вступающим в свет, и зрелым женщинам, прячущим за ней свой возраст, — остался как будто неизменным. Напомним практиче­ски идентичную историю, которую описывает в своих мемуарах Ека­терина II: «Я думаю, что не слишком-то довольны были моим видом: я похудела, как скелет, выросла, но лицо и черты мои удлинились; во­лосы у меня падали, и я была бледна смертельно. Я сама находила, что страшна, как пугало, и не могла узнать себя. Императрица прислала мне в этот день банку румян и приказала нарумяниться».

Как видно из этих эпизодов придворной жизни, и в середине, и в конце XVIII века румяна и белила были средством обрести свое лицо: но эстетический дискурс за 50 лет изменился настолько, что позволил Елизавете Алексеевне буквально отказаться от настоятельного совета императрицы. Если середина столетия, время Елизаветы, представляет собой «эпоху абсолютизма, которая игнорировала старость, стараясь утонченными способами продлить молодость»9, то конец века с вос­хищением смотрит именно на природное совершенство, противопо­ставляет искусственной молодости — естественную. Как следствие, ее хрупкая и неуловимая природа должна быть подчеркнута одеждой, материалы в эти годы становятся легкими, драпирующимися, полупрозрачными (например, в моду входит муслин); фасоны подчеркивают естественные изгибы тела.

В любую эпоху молодость неопровержимо предпочтительнее ста­рости; смена эстетических идеалов, происходящая в екатерининское время, по-новому ставит вопрос, как долго она может длиться и где предел намерению во что бы то ни стало ее продлить. Когда кончает­ся молодость — желанное время естественного очарования, природной простоты и красоты? По-видимому, для второй половины XVIII века 25 лет—рубеж между молодостью и зрелостью. Например, соглас­но этикету, во Франции с 25 лет женщина уже не танцевала на балах; впрочем, к этому светскому правилу в России относились вольно. Соб­ственно, «молодость»—это возраст, когда женщина готовится вступить в брак и стремится к этому, когда заложенный природными циклами расцвет согласуется с намерениями родителей «показать товар» и са­мой девушки — удачно выбрать жениха. В этой связи важно отметить, что к 80-м годам XVIII века средний возраст вступления в брак пред­ставителей благородного сословия отодвинулся до 20-25 лет. Что ка­сается традиционной культуры, Г.И. Кабакова в «Антропологии жен­ского тела» указывает, что девушка теряла надежду выйти замуж уже в 20 лет (Kabakova 2000: 135).

Диктат моды вовсе не прекращался и за порогом 25 лет. Когда, во­плотив или нет матримониальные планы, женщина замечала, что природная красота начинает увядать, она пыталась ее воссоздать. Продуманные фасоны, косметические средства, определенно, помо­гали выглядеть моложе. М. Пыляев в «Старой Москве» рассказывает о Татьяне Васильевне Юсуповой: «Из какой-то бережливости княги­ня редко меняла свои туалеты. Она долго носила одно и то же платье, почти до совершенного износа. Однажды, уже под старость, пришла ей в голову следующая мысль: „да если мне держаться того порядка, то женской прислуге моей немного пожитков останется по смерти моей". И с самого этого часа произошел неожиданный и крутой пе­реворот в ея туалетных привычках. Она часто заказывала и надевала новые платья из дорогих материй. Все домашние и знакомые диви­лись этой перемене, поздравляли ее с щегольством ее и с тем, что она как будто помолодела» (Пыляев 1891: 284). Итак, мода из «досадной неволи» превращалась в средство против старости, принимать кото­рое следовало, однако, с осторожностью. Проблема заключалась в том, что никаких специальных мод, приличных для зрелых женщин, не существовало. То есть дама или должна была носить то же, что и юные девушки, или могла игнорировать смену мод, предпочитая пла­тья эпохи своей молодости.

Общество критически относилось к увлечению замужних дам модой, потому что, думая о нарядах, женщина могла забыть о своих обязанно­стях матери, ослабить родительский контроль. В истории из сатириче­ского журнала «Адская почта» нравственность молодых девушек ока­зывается под угрозой по той причине, что их мать проводит слишком много времени за туалетом. Мысль автора состоит в том, что женщина должна примириться с потерей молодости и красоты и посвятить себя дочерям, воспитать в них добродетели, которые продлят их красоту.

«Уведомлю тебя о счастии старой безносой и здобной Пальмены. Ты видел ее, коль она лицеем гнусна, когда она у вас была в городе, но имеет трех прекрасных дочерей, которые почитаемы всеми знатней­шими юношами города. Когда она наряжается в своем кабинете, что меньше шести часов никогда не бывает, то дочери ее забавляются с юно­шами, их обольщающими... Мать их [Пальмена] также была красави­цей смолоду, как и они; но после безпримерная роскошь и неистовая жизнь доставила ей болезнь Богини красоты и приятностей, которая как ты видел, лицо ее испортила. Я предвижу своим бесовским оком, что и дочерям туда же дорога; ибо краса не на долго служит, есть ли кто ее весьма рано и без разбору употреблять начнет, а старшая Пальменина дочь, на тринадцатом году оною пользоваться начала»10.

Эта история проповедует также естественность и простоту, которые должны отличать молодых девушек. В противном случае роскошь при­водит к разврату, отчего происходят болезни, разрушающие природ­ную красоту. (Упомянутая «болезнь Богини красоты» — не что иное, как сифилис, сильно деформирующий лицо.)

Героиня этой истории, Пальмена, представляет типаж устарелой ко­кетки, описанный во многих сатирических журналах конца 1770-х го­дов: «Женщина лет сорока без мала, хулит всех молодых девушек; гово­рит что они очень ветрены, худо одеваются, вольно обходятся и проч. Однакож между тем часто посматривается в зеркало, поправляет свои уборы; и когда молодой мущина скажет ей, что она еще молода, хоро­ша, приятна, одевается по вкусу и проч. за то она не сердится» (Тру­тень 1770: 21). Разоблачение «устарелых кокеток» набирало обороты на рубеже 1770-1780-х годов. Как кажется, это было связано со старе­нием двора Екатерины II, да и ее самой. Императрице в 1779 году ис­полнилось 50 лет; стоит вспомнить длинный ряд ее молодых, намного моложе ее, фаворитов и, возможно, увидеть связь сатир с реальными событиями. Если авторы и не изображали конкретно Екатерину, при­дворные, а за ними и другие круги, наверняка, считали приемлемым для себя такой тип поведения, когда сильная разница в возрасте не была помехой в стремлении нравиться; и модные одежды позволяли сократить эту дистанцию. Можно сказать, что нормы не были различ­ными для женщин и мужчин: прибегая к модным уловкам, старые ба­рыни могли пленять любовью «прекраснейшего юношу», так же как и щеголи-старики — жениться на молодых девицах.

«Знаешь ли ты, что женился Пиромей на Урании прекрасной, сем­надцати лет девице? Он еще не весьма стар; более шестидесяти лет ему не будет. Лицо сего молодого (ибо неделя только, как он женил­ся) старика, самой негодной архитектуры; однако он такой щоголь, что в двадцать пуколь завивает волосы, и всякий день новый кафтан надевает»11.

«Села около меня в ложе некоторая дама. Сия госпожа была вели­колепно одета и нарумянена весьма красно. Чепчик на ней был новей­шей моды, и имела от роду она лет пятьдесят. Она уверяла многих, что ей двадцать пятый год лишь только начался. Здесь старые барыни могут думать, что им льзя пленять любовью прекраснейшего юношу. Она всегда седые свои волосы черною помадою от знаков старости из­бавляет; перевязка, которою они волосы крепко натягивают, сглажи­вает борозды ее чела, а белила с румянами на старом лице делают из­рядную молодую маску»12.

Как можно увидеть в приведенных цитатах, в поисках молодости, наряду с модной одеждой, женщина обращается к косметике. По срав­нению с серединой XVIII века, эпохой Елизаветы,— ее намерением яв­ляется не скрыть проявления старости, но воссоздать, сымитировать природную свежесть: в определенном смысле, помолодеть. По пред­ставлениям XVIII века, именно лицо является центром красоты в чело­веческом теле, поэтому основное внимание посвящено, конечно, ему. Французский сборник эпиграмм и юмористических стихотворений «Жу-жу де демуазель» был известен и российским читателям (он про­давался в книжной лавке Христиана Рудигера в 1772 году (Catalogue 1772), у Вейтбрехта—в 1788 году). В нем мы находим текст под назва­нием «Молодая старушка», из которого понятно, что юное лицо еще не означало, что «обман» зрителя в отношении возраста состоялся. Чтобы нравиться, этому образу не достает гармоничности.

La Jeune vielle
Malgre tout l'art et tout les soins
Que pour vous reparer vous mettez un usage,
Cloris, on dit que pour le moins
Vous avez cinquante ans plus que votre visage
          (Joujou 1758)

[Молодая старушка
Несмотря на все искусство, все заботы,
Которые вы прилагаете, чтобы восстановить (букв. «починить») себя,
Скажут, что вам как минимум на 50 лет больше, чем вашему лицу].

 

Итак, если раньше при помощи румян и белил создавали маску, скрывающую возраст: неважно, слишком молодой или слишком зре­лый, к концу XVIII века стали цениться свежесть, натуральный цвет, игра красок и нежность оттенков13. Намерение выглядеть молодым про­стирается вплоть до желания сделаться молодым. В этой связи в России пользуются популярностью книги, предлагающие чудесные рецепты омоложения. Эти издания, которые представляют жанр «сборников секретов»14, были известны в России на французском и немецком язы­ках. Отвечая на читательский спрос, руководства по приготовлению косметики переводили и издавали на русском языке: «Каким образом сохранять здоровье и красоту молодых женщин» (1788), «Наставник красоты» (1791), «Дамский туалет» (1791-1792). Например, в «Дамском враче, с присовокуплением Венерина туалета» читатель находит «Спо­соб сделать старое лице на подобие двадцатилетнего» и инструкции по приготовлению снадобья из растительных и животных компонен­тов; «Взять две ноги телячьих, варить их в осьмнадцати фунтах речной воды до тех пор, пока половина оной вытопится, прибавь к сему фунт сорочинского пшена, опять вари с мякишем белого хлеба, с молоком и свежим коровьим маслом, каждого по два фунта; потом прибавь к это­му десять яичных белков вместе с корлупками и кожицею; перегони это в марьиной бане, положи в воду, которую получишь через пере­гонку, несколько камфоры и квасцов» (Гулен, Журден 1793: 385). Бо­лее современные средства для омоложения, на основе растений, — это, например, «Способ от морщин на лице» и «Способ казаться молодым» из этого же издания.

Пародийный рецепт «Лекарства от старости и прочих недостат­ков девиц» представлен на страницах «Сатирического вестника» и по­зволяет в подробностях представить технологию создания молодого тела: лицо становится гладким и выразительным при помощи белил, румян, черного пигмента, английского пластыря; формы тела приоб­ретают приятные округлости посредством подкладок и подушечек, а также обуви на каблуке. Этот текст именно потому и юмористиче­ский, что описывает прошлый, вышедший из моды идеал, когда ис­кусственное полностью заслоняет собой естественное. Итак, «Берется 8 золотников белил, две табакерки румян, 10 сожженных пробок; пер­выми должно подщекатурить лицо по крайней мере на палец, по том покрыть румянами все лицо, а по сем следует налепить на всякую мор щину по кусочку Аглинского пластыря, коего берется от 2 до 3 листков, каждой в четверть. Для прочих частей тела берется загладка, или planchette, разные подушки, подушечки, фижмы, а в случае низкоростости употребляется род ходуль, просто называемых каблуками. Сие средство от старости и прочих недостатков тела как употреблялось, так употребляется и ныне многими девицами с успехом» (Сатирический вестник 1790: ч. 2, 109).

Примечательно, что в «арсенале» средств по омоложению не упо­минается прическа. Потому ли, что модная прическа была уместна и обязательна в любом возрасте—то есть она не являлась специальным «ключом» к молодости? Или потому, что «уборка волосов» оста­валась на усмотрение дамы и почти любая прическа была приемлема (вспомним пример императрицы, которая всю жизнь ходила с одной и той же прической)? Эти объяснения возможны. Можно сделать еще одно предположение: как кажется, в сатирических текстах и на кар­тинках модная прическа преувеличенного размера «маркирует» совсем другой тип поведения: не Устарелой кокетки, но Щеголихи. Именно поэтому, чтобы персонажи были более узнаваемыми и «четкими», при­ческа не является характеристикой в описании немолодой красавицы.

Нечто важное в представлениях о красоте, молодости и моде измени­лось всего за несколько поколений, между эпохой Елизаветы Петровны и временем Елизаветы Алексеевны, каждая из которых очаровывала современников женственностью и элегантностью: на смену идеалам пышного и искусственного рококо пришли легкие и изящные образы сентиментализма. Новые вкусы побуждали дискуссию о целях и спо­собах омоложения, о средствах, позволяющих в зрелых годах казаться молодой, но оставаться при этом естественной. И если модное платье и косметика позволяли выглядеть моложе, то добродетели—семейные ценности—должны были обуздать неудержимое стремление молодеть и гармонизировали образ. Семейные ценности—или государственные интересы, как в случае императрицы Екатерины II; что, впрочем, было почти тождественно для государыни, которая позиционировала себя как мать и воспитатель своего народа.

Вернемся к модному журналу, загадочным образом появившемуся в придворной библиотеке. Это был перевод немецкого периодического издания Journal des Luxus und der Moden. Его отличал практический подход к одежде, украшениям, мебели; публикации служили настоль­ко же рекламным целям (и через это — развитию немецкого производ­ства), как и воспитанию нового «буржуазного вкуса». Российский чита­тель со страниц журнала прочитывал главное: теперь не только модные веяния, но и индивидуальные вкусы, предпочтения, даже и особенно­сти фигуры побуждали «сочинять» туалет; выглядеть наилучшим об­разом можно, только персонифицируя моду. Изменения, произошед­шие в российских модах за время правления Екатерины, показывают, как она воплотила эту мысль. Изменения, произошедшие в европейских модах, которые разделяла и в чем-то опережала Россия, резюмирует идея отличия. Так, модернизированный мужской костюм, отойдя от преувеличенных форм, ярких цветов, обилия декоративных деталей, перестал быть похожим на женский. Женские платья, в свою очередь, «приспосабливались» для разных целей: путешествий, чтения, повсед­невные и нарядные; домашние и выходные — костюмы стали значитель­но отличаться друг от друга. Появилась и мода для детей. Пожалуй, только категория пожилых дам оставалась обделенной собственным стилем в одежде. Потому ли, что, следуя за модой, невозможно было состариться? Век Просвещения впервые сформулировал этот вопрос; и первый же усомнился в том, что это правда.

 

Литература

Адская почта 1769 — Адская почта. 1769.

Грибовский 1864 — Грибовский А.М. Записки о императрице Екатери­не великой полковника, состоявшего при ее особе статс-секретарем Адриана Моисеевича Грибовского. Изд. 2-е с доп. М., 1864.

Гулен, Журден 1793 — Гулен Ж., Журден А. Дамский врач в трех ча­стях, содержащих в себе нужные предохранения, служащие к соблю­дению здравия, с присовокуплением венерина туалета. М.: Тип. А. Ре­шетникова, 1793.

Екатерина II в жизни 2004 — Екатерина II в жизни: систематизиро­ванный свод воспоминаний современников, документов эпохи, версий историков / сост. Е.Н. Гусляров. М., 2004.

Камер-фуриерский журнал 1880 — Камер-фуриерский церемониаль­ный журнал, 1776 год. СПб., 1880.

Карманная книжка 1784 — Карманная или памятная книжка для мо­лодых девиц: Содержащая в себе наставления прекрасному полу, с по­казанием, в чем должны состоять упражнения их. М.: Иждивением Н. Новикова и Компании; унив. тип. у Н. Новикова, 1784.

Крылов-Толстикович 2005 — Крылов-Толстикович А. Поцелуй Психеи. Александр I и императрица Елизавета. М., 2005.

Магазин общеполезных знаний 1795 — Магазин общеполезных знаний и изобретений с приложением Модного журнала. 1795, июль. Ч. 2.

Массон 1996 — Массон Ш. Секретные записки о России и в частности о конце царствования Екатерины II и правлении Павла I: наблюдения француза, жившего при дворе, о придворных нравах, демонстрирую­щие незаурядную наблюдательность. М., 1996.

Мемуары графини Головиной 2000 — Мемуары графини Головиной. М., 2000.

Пыляев 1891 — Пыляев М. Старая Москва: рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. СПб., 1891.

Руссо 1981 — Руссо Ж.-Ж. Педагогические сочинения: в 2 т. Т. 1. М.: Пе­дагогика, 1981. С. 444.

Сатирический вестник 1790 — Сатирический вестник. 1790.

Сегюр 1865 — Сегюр Л.-Ф. Записки графа Сегюра о его пребывании в России в царствование Екатерины II. СПб., 1865. С. 157.

Трутень 1770 — Трутень. 1770.

Фавье 1878 — Фавье Ж.Л. Русский двор в 1761 г. Пер. с фр. рукописи Лафермиера // Русская старина, 1878. Т. 23. № 10. С. 189.

Фукс 2002 — Фукс Э. История нравов. Смоленск, 2002.

Хомякова 2011 — Хомякова К.А. Российские переводы французских сборников секретов: дамское чтение и образец для подражания кра­савиц XVIII века // Вестник РГГУ. 2011. Серия Филологические науки. В печати.

Шубинский 2004 — Шубинский С.Н. Исторические очерки и расска­зы // Екатерина II в жизни: систематизированный свод воспоминаний современников, документов эпохи, версий историков / сост. Е.Н. Гусляров. М., 2004.

Catalogue 1772 — Catalogue des livres francais et italiens. et relies qui se trouve chez Chretien Rudiger, relieur de l'Universite imperiale a Moscou. Dans la Maison a la Slobode vis-a-vis de l'horlogerie. 1772.

Instruction 1776 — Instruction de Paul a Marie Fedorovna, 1776 // Ma­rie Martin, Maria Fedorovna et son temps (1759-1828). Harmattan, 2003. P. 330.

Joujou 1758 — Joujou de demoiselles. Londre, 1758. без нумерации.

Kabakova 2000 — Kabakova G. Antropologie du corps feminine dans le monde slave. Paris, 2000.

Sebastier de Cabre 1869 — Sebastier de Cabre, Honore-Auguste. Cathe­rine II, sa cour et la Russie en 1772, 2 edition Berlin, 1869.

Vigee le Brun 2008 — Vigee le Brun, L.E. Souvenirs 1755-1842. Paris, 2008. P. 529.

 

Примечания

1. Статья посвящается Антонине и Валентине, моим бабушкам.

2. Напр., в «Инструкции» 1776 г., адресованной Павлом Петровичем (будущим императором Павлом I) супруге, можно прочесть: «п. 8. В отношении трат, гардероба и других расходов. <.. .> Гардероб дол­жен быть постоянно наполнен вещами, постоянно пополняться, то есть состоять из материй такого цвета, которые считаются наиболее подходящими» (Instruction 1776: 330). Здесь и далее цитаты из источ­ников переведены с французского автором статьи.

3. «После во внутренней уборной старый ее парикмахер Козлов убирал ей волосы по старинной моде. С небольшими назади ушей буклями: прическа невысокая и очень простая» (Грибовский 1864: 29).

4. К.Ф. Валишевский пишет: «Мы читаем в одном ее письме к Гримму, помеченном 1783 годом: Благодарю Вас за банки румян, которыми Вы пожелали иллюминировать мое лицо; но, когда я захотела ими воспользоваться, то нашла их слишком темными; это придало бы мне вид фурии. Поэтому извините меня, если я, несмотря на свою большую известность у вас, не могу принять Вашего подарка и под­ражать Вашей прекрасной моде» (Екатерина II в жизни 2004: 465).

5. Charles-Simon Favart. Le Caprice amoureux, ou Ninette a la Cour, comedie en 2 actes, melee d'ariettes, parodiees de „Bertholde a la Cour". 1757. Провинциальная девушка оказывается в галантном обществе. Непосредственной Нинет не понятны правила модной жизни: ма­неры, за которыми скрывается неискренность. В данном эпизоде имелся в виду акт 2, сцены 1 и 2: героиню стесняет ее придворное платье на фижмах, ей неудобна прическа, «лишним» аксессуарам и драгоценностям героиня предпочитает простые цветы; в следую­щей сцене Нинет постигает тонкости обращения с веером.

6. «Ее Величество через господина Гофмаршала повелеть изволила, на­ходящимся в свите персонам, на сей случай быть: дамским персонам в белом, а кавалерам в цветном платье», записано в Камер-фуриерском церемониальном журнале за 1776 год под датой «27 мая» (Камер- фуриерский журнал 1880).

7. Н. Ширяев пишет: «Обыкновенный подарок для „избранных" флигель-адъютантов, а именно: 100 тыс. рублей на гардероб и собра­ние медалей и книг по русской истории, изучением которых долж­но было заниматься очень усердно, потому что императрица часто любила беседовать об этих предметах» (Екатерина II в жизни 2004: 297).

 

8. К примеру, Gallerie des modes et costumes frangaises (1778-1781).

9. Исследователь Эдуард Фукс подробно анализирует в своей книге идеалы красоты разных этапов развития европейской цивилизации. Он пишет, в частности: «Эпоха абсолютизма игнорировала старость, стараясь утонченными способами продлить юность, заменяя удовлет­ворение желанием и разнообразием. Таким образом, люди никогда как бы не старились» (Фукс 2002: 87).

10. Адская почта. 1769, октябрь. Письмо 72. С. 241-242.

11. Там же. Август. Письмо 42. С. 169.

12. Там же. Июль. Письмо 14. С. 51-52.

13. О «признаках» красоты, согласно философской мысли эпохи, мож­но прочесть в трактате Эдмунда Берка «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» (1756). Ограничимся перечислением: это ощущения (красота непременно вызывает любовь), малый размер, гладкость, постепенные переходы, явность цвета, грациозность.

14. По этой теме опубликована статья: Хомякова 2011.



Другие статьи автора: Хомякова Ксения

Архив журнала
№28, 2013№29, 2013№30, 2013-2014№31, 2014№32, 2014№33, 2014№34, 2014-2015№20, 2011№27, 2013№26 ,2013№25, 2012№24, 2012№23, 2012№22, 2011-2012№21, 2011
Поддержите нас
Журналы клуба