Empress Eugenie and the Arts: Politics and Visual Culture in the Nineteenth Century. Farnham: Ashgate, 2011. 348 pp., ill.

Impressionism, Fashion, and Modernity / Ed. by G. Groom. Art Institute of Chicago in association with Yale University Press, 2012. 336 pp., ill

Рецензия впервые опубликована в журнале Fashion Theory: The Journal of Dress, Body & Culture (2013. Vol. 17.4)

Раньше мне казался интересным вопрос, нужна нам монархия или нет. Но теперь я думаю, что это почти как спрашивать: нужны нам панды или нет? С продолжением королевского рода сейчас нет таких проблем, как с разведением панд, но панды и королевская семья схожи в том, что их содержание обходится дорого и они плохо приспособлены к каким бы то ни было современным условиям. Но разве они не занимательны? Разве не приятно на них смотреть? Некоторым они внушают обожание, другие сочувствуют непрочности их положения, все глазеют на них, и, как бы ни было просторно их обиталище, оно все равно останется клеткой.

Хилари Мэнтел (Mantel 2013: 3)

На сайте eBay можно купить самые раз­ные предметы с невероятно романтиче­ской историей, предметы, которые некогда, в доэлектронную эпоху, вы не смогли бы просто приобрести по сосед­ству; в моем случае это маленький старинный фотопортрет Евгении, императрицы Франции, выпущенный филадельфийским фотографом в начале 1860-х годов. Когда я купила фотографию, ее бывшая владелица в электронном письме отметила, что забыла упомянуть о том, что раньше снимок принадлежал генералу Миду. Вне зависи­мости от того, можно ли подтвердить эту историю (если бы кто-то за­хотел с помощью вымысла придать образу Евгении статус талисмана Гражданской войны в Америке и таким образом повысить его в цене, он приписал бы снимок персонажу более заметному, более популярно­му, запоминающемуся, и обязательно упомянул бы его имя в описании, чтобы сделать банальность совсем уж правдоподобной), образ Евгении, несомненно, был связующим звеном между двумя странами — зако­нодательницами моды начала 1860-х годов. Евгения никогда не была в США, поэтому это изображение — легальная или незаконная копия с французской фотографии — свидетельство ее значимости и распро­страненности еще до наступления эпохи электронной торговли или передачи изображений. Оригинальная серия фотографий была выпол­нена фирмой Meyer and Pierson: у меня есть еще один снимок Евге­нии, также приобретенный на eBay, в том же платье, крупным планом. Платье само по себе заслуживает внимания: оно напоминает военную форму а-ля генерал Кастер, с мужским галстуком-бабочкой, шляпой с перьями, широкими перчатками и множеством бахромы, в стиле, ко­торый столетие спустя будет, благодаря Бедовой Джейн и Дэви Крокетту, знаком даже самым юным и даже в далекой Австралии. Эти детали напоминают о волне военного стиля, вошедшего в моду в 1860-е годы и, возможно, вдохновленного успешными антиавстрийскими кампа­ниями Второй империи около 1860 года, когда и появились названия таких цветов, как «маджента»¹ (все еще используемое) и «сольферино»² (уже малоизвестное). Вездесущие — и в высокой моде, и в повседневно­сти — зуав-жакет и жакет-болеро пришли во Францию времен Второй империи путем заимствования элементов североафриканской и ближ­невосточной военной формы; затем на них сделали ставку в Америке — или же, согласно другим, более поздним версиям, сама Евгения пере­няла эти явно мужские детали из одежды испанских матадоров и махо. Франция — или Франция посредством Соединенных Штатов — была законодательницей моды на военную форму (столь же подверженную новым веяниям, изменениям стиля и покроя, как и гражданское пла­тье) среди всех стран в 1850-1870-е годы, пока Французская империя не рухнула под ударами Пруссии и ее союзников, после чего повсюду, в том числе за пределами Европы, стала появляться форма немецко­го или среднеевропейского образца. Или же эти детали отражают по­пытки частных портных подражать искусству парижских мастериц в работе с сутажной тесьмой, принявшей вид более грубых параллель­ных лент с аппликацией, а также с бархатными лентами, стежками- зигзагами и военными знаками отличия, которые легко перепутать? То, что фотография Евгении, возможно, принадлежала американско­му генералу, делает эту отсылку пикантной. Другой снимок того же происхождения с поясным портретом Евгении (который был выполнен по заказу королевы Виктории) заставляет предположить, что генерал, если он действительно коллекционировал изображения знаменитой красавицы примерно в начале 1860-х годов, выбирал те, что были не со­всем чужды окружавшей его действительности.

Другая фотография Евгении также свидетельствует о ее былой международной известности: я купила ее через eBay у жителя Ханоя, предлагающего не только бумажные сувениры из юго-восточной Азии времен французской колонии, но и оригинальные парижские изобра­жения, в том числе изображения знаменитостей эпохи Второй импе­рии. Проверить их подлинность невозможно, можно лишь рискнуть поверить в то, что эта фотография в целости и сохранности пережи­ла во Вьетнаме потрясения полутора столетий: колониальный захват, гражданскую войну, международные войны и борьбу за независимость, режим «дяди Хо» — до тех пор пока она не была отправлена в другую страну организацией куда более прагматичной и вездесущей, чем те, что знала Франция времен Второй империи. Личность и слава Евгении как воплощение того, что восхищало, запоминалось и привлекало весь мир в парижской моде, указывает на существование взаимодействия между элементами, составляющими культуру глобальной визуальной коммуникации и распространения моды. Однако сравнительная неиз­вестность Евгении сегодня также говорит о господстве в общественной культуре и институтах моды современных мифов, модернизма и новиз­ны как в общественном сознании, так и в институциональных структу­рах. Единство моды и возможность диалога о ней считаются недавним изобретением, то есть — как по умолчанию подразумевается — новей­шим, и лишь ее создатели и учредители заслуживают славы. Вспоми­ная о культурном влиянии императрицы Евгении, мы обнаруживаем более длинную и сложную историю, которая может послужить оправ­данием безжалостности современной моды.

Любому, кто читал хоть какие-нибудь тексты по истории моды, на­чиная с тех красивых иллюстрированных книг, что выходят в издатель­стве Octopus или продаются в букинистических лавках, знакомо имя императрицы Евгении. Ее фотографии, сделанные в основном Ф.К. Вин- терхальтером, часто незабываемые, чувственные, почти кинематогра­фические образы, дань женской красоте и очарованию современниц, в том числе групповой портрет императрицы с ее фрейлинами (1855), в изобилии встречаются в этих красочных текстах, написанных до се­редины ХХ века, когда возрос интерес ученых к более близкому вре­мени — рубежу веков и эпохе декаданса. Изучающим викторианскую моду и представителям просвещенного меньшинства, полагающим, что викторианская мода намного интереснее, чем обычно позволяют пред­положить выступления ученых и кураторов, известна вся притягатель­ность одного только этого образа. Снимок Винтерхальтера бессчетно цитировался в новых постановочных фотографиях середины ХХ века, особенно в фотографии Сесила Битона из собрания Чарльза Джеймса и снимках Диора, окруженного моделями, безупречно одетыми в жем­чужины его коллекции. В этот республиканский, маскулинный и по­мешанный на творческой гениальности период сам Диор замещает на снимке Евгению, именно он, стоящий в центре, в окружении множе­ства кринолинов, коралловых соцветий разных оттенков, привлекает наше внимание. Именно это замещение императрицы модельером не­отступно требовало у историков объяснения современной моды и ее истоков. Поэтому, в свете забвения — до недавнего времени — моды XIX века, а также замещения главной героини модельером-мужчиной, было особенно приятно в 2008 году наблюдать, как группа женщин из Северной Америки (разного возраста, из среднего класса), занимав­шихся реконструкцией Гражданской войны, выиграла главный приз на крупнейшей конференции по костюму Costume Con в Сан-Хосе (Калифорния), несмотря на огромную конкуренцию со стороны при­знанных и более заметных участников костюмных конкурсов: фанатов «Звездного пути» и «Звездных войн», готов, стим-панков, фурри, по­клонников косплея, ролевых игр живого действия и аниме — выигра­ла, воспроизведя на сцене шедевр Винтерхальтера в виде живой кар­тины под музыку вальса середины XIX века³. Такие костюмированные «картины» служили для развлечения и были хорошо знакомы моделям Винтерхальтера. Возможно, именно этот успех способствовал появле­нию разных Евгений — иногда вместе с фрейлинами — в реконструк­циях сражений Гражданской войны, включая официальную 150-ю го­довщину битвы при Манассасе⁴.

(Продолжение читайте в печатной версии журнала)