Линор Горалик — писатель, эссеист, преподаватель ГУ-ВШЭ.

«...Они все разговаривали друг с другом, смеялись, даже те, кто видел друг друга первый раз, — могли подойти и сказать: „Привет! Ну, как тебе эта вечеринка?"... Я знала, что ко мне за весь вечер так никто и не подойдет, — и была права». Этот монолог моей собеседницы относит­ся к ее походу в довольно демократичный московский клуб, где она ни разу не бывала до этого. В клуб ее позвала подруга, сказав, что там со­берутся «самые культурные люди Москвы» — по поводу дня рожде­ния некоторого либерального культурного издания. Моя молодая со­беседница, юрист по образованию, выбрала для похода темно-лиловое коктейльное платье с широкой юбкой и открытыми плечами, клатч и туфли на небольшом («не выше пяти сантиметров») каблуке; она за­вила волосы и собрала их в высокую прическу с броской заколкой. Остальные гости клуба (более ста пятидесяти человек) были одеты преимущественно в черное и серое, в стиле, который автор этой ста­тьи, тоже присутствовавшая на мероприятии (с моей собеседницей мы познакомились много позже), назвала бы «богемный casual». Моя бу­дущая собеседница, по ее словам, была в ярости от того, что подруга не предупредила ее о дресс-коде, и уехала, как только до нее добра­лось по пробкам немедленно вызванное такси. Подруга впоследствии оправдывалась тем, что «никакого дресс-кода там вообще не было». По признанию моей собеседницы, даже после того, как она распусти­ла волосы, «ей было стыдно, как во сне».

Отбирая затравочную историю для того, чтобы начать ею эту ста­тью, я оказалась перед довольно мучительным выбором из-за богатства материала, оказавшегося в моих руках: в течение примерно полугода я расспросила около трехсот человек, мужчин и женщин, о ситуациях, когда они, на их собственный взгляд, были «неуместно одеты». Каждую вторую историю (если не любые две из трех) можно было использовать в начале этой статьи ради того, чтобы создать опору для дальнейшего разговора о субъективной тревоге (граничащей с фрустрацией) каса­тельно «уместности» и «неуместности» той или иной одежды в тех или иных социальных ситуациях. В этих разговорах я намеренно не огра­ничивала собеседников формальными жесткими рамками, стараясь подчеркнуть лишь то, что речь идет не о физическом «неудобстве» («менять колесо в белом костюме и на каблуках»), а именно об ощу­щении собственной (или чужой — об этом отдельный разговор) «не­уместности», этакого социального дискомфорта. Меня интересовали, в первую очередь, механизмы возникновения этого дискомфорта; его составляющие; стратегии поведения при его появлении; наконец, ин­струменты, используемые при вербализации этого опыта, — чтобы, в конце концов, сделать попытку формулирования некоторой важной особенности нашей нынешней «костюмной» реальности и ее восприя­тия — особенности, которую я назвала бы «фрустрирующим субъек­тивизмом». Для ее понимания мне кажется важным описать то, какого масштаба тревогу, стресс, а иногда и длительную травму может нане­сти переживание «костюмной неадекватности».

«Мяла рубашку, глотая ядовитые слезы»: масштаб дискомфорта и субъективность переживания

«...Один раз была хронически недоодета — по целому ряду причин случайно и неумолимо оказалась на пафосной вечеринке (слева идет показ моднейшего дизайнера, справа за столиком выпивают голливуд­ские звезды, а между ними кипит тусовка из золотой молодежи Рима). А на мне старенькие растянутые джинсы, застиранная футболка и чуть ли не кеды на ногах (потому как собиралась, скажем, мусор вы­носить) — вместо сияющих платьев и почти обязательного каблука. Выпила текилы, пошла в туалет и там минут пятнадцать, со слезами, переживала унижение».

Безусловно, наши реакции на те или иные переживания, связанные с костюмом, — вещь глубоко индивидуальная, часто зависящая от на­шего собственного внутреннего устройства. Однако при разговоре о стрессе, причиняемом субъективным переживанием «неуместности» собственного костюма, на первый план выходит именно субъективность происходящего: фактически мы говорим о ситуациях, в которых взрос­лый человек переживает огромный стресс — страх, боль, обиду, тревогу, удар по самооценке и т.д. — при полном отсутствии формальных внеш­них факторов. Моя собеседница в коктейльном платье не могла при­помнить ни одного косого взгляда, тем более — ни одного сделанного ей замечания по поводу ее костюма; в качестве внешнего воздействия она могла назвать разве что ощущение своего аутсайдерства (которое, вполне возможно, объяснялось тем, что остальные участники события были знакомы между собой или связаны общими интересами). Ни о ка­ких «входящих» не говорят ни участница римской вечеринки, ни де­вушка, признавшаяся, что «явилась вся чистенькая, в дорогой белой ру­башке, на концерт, где все оказались в мятых футболках и кедах. Ушла в туалет и там мяла несчастную рубашку со слезами на глазах».

Другие мои собеседники говорят о том, что при воспоминании, скажем, о (вынужденном — это подчеркивается) приходе в свитере и джинсах в театр, где все оказались «прилично одетыми», у них «до сих пор дрожат руки». Еще один участник опроса рассказывает: «Однаж­ды мне позвонил знакомый и попросил сыграть вместо их заболевшего товарища на телевизионной записи ЧГК (НЕ на первом канале...), по­скольку я в свое время с их командой тоже года полтора-два трениро­вался. Я туда пришел в строгом костюме с галстуком, а они все были в джинсах да футболках на босы кеды. Слава богу, заболевший мен в последнюю минутку резко поправился и прибежал, и под камеры меня не выпустили... Но для меня все равно это был какой-то невероятной эмоциональной силы цедзип». Видимо, в противном случае его выпу­стили бы «под камеры» — то есть никакого формального нарушения молодой человек не совершал и никаких замечаний по поводу своего вида не получил. «Все говорили мне, какое у меня красивое платье, а я чувствовала себя разряженной идиоткой. Этот вечер полностью ис­портила себе и своему мужу». Зеркальный опрос — о том, что окру­жающие (или сам собеседник) делают, если кто-то рядом одет неумест­но, — подтверждает, что присутствующие ограничиваются осуждением «про себя»; постоянный рефрен — «а этот человек даже не заметил, что с ним что-то не так».

Мне видится, что именно сочетание субъективности переживания и остроты этого переживания (до слез, до необходимости покинуть помещение при первой же возможности) делает рассмотрение ощу­щения «костюмной неадекватности» потенциально полезным инстру­ментом, помогающим нам понять механизмы построения и прочтения идентичности через одежду в эпоху распада, смещения и постоянной текучести костюмных кодов.

«Она себя в зеркало видела?»: константы и переменные

Для того чтобы говорить об устройстве «костюмного дискомфорта», будет, видимо, целесообразно рассмотреть механизмы оценки «адек­ватности» того или иного костюма тем или иным социальным ситуа­циям.

Субъективный психологический механизм проекций, всегда лежав­ший в основе распознавания и декодирования костюмных сигналов в социальных ситуациях, дает естественные сбои в эпоху распада жест­ких кодов. Процесс этого распада, начавшийся в 1960-е годы и резко обострившийся в 1990-е, когда среди прочего деконструкции подверг­ся даже архаичный институт повседневного делового костюма, повлек за собой естественное обострение у обывателя тревоги по поводу соб­ственного умения «соответствовать» той или иной ситуации. По мере расширения допустимых вариантов костюма для любой социальной ситуации — от рабочей до пляжной — обыватель оказался в сложном, двойственном положении: у него есть острое ощущение, что коды расшатались — но не исчезли; иными словами — в каждой ситуации стало допустимо многое — но не всё. Однако попытки формализации того, где проходит граница «допустимого» и «недопустимого» (как в частных беседах, так, скажем, и в глянцевых журналах или учебниках по стилю), либо требуют постоянного разветвления опций (в реально­сти практически бесконечных), либо с удовольствием включают в себя своего рода защитный балласт: утверждение, что «в конце-концов, главное — это чувствовать себя комфортно», призыв «не бояться иг­норировать правила и быть индивидуальностью» или заявление, что «можно пойти наперекор правилами и самой стать иконой стиля». Иными словами, попытки однозначной формализации повседневных костюмных кодов и норм в современном обществе (заслуживающие, безусловно, отдельного исследования, особенно — в России) обычно об­речены на предсказуемый провал. В результате обыватель оказывается в сложнейшей ситуации отсутствия любых объективных ориентиров, помогающих принимать решения касательно собственной одежды. Эти решения, таким образом, отходят полностью в область субъек­тивного (в ходе моего исследования мне довелось поговорить с двумя дамами сразу по окончании спектакля в одном из столичных театров; одна дама была во вполне сдержанном платье, с макияжем, укладкой, театральной сумочкой; она, по ее словам, чувствовала себя «слишком разодетой», другая — в джинсах, свитере, балетках — извинялась пере­до мной за то, что одета «не по-театральному»). Казавшаяся когда-то вечной шкала «игры по правилам — игры вопреки правилам» (и при­вязанная к ней шкала «конформное — индивидуальное») перестает служить таким ориентиром: так, сама попытка опираться на жесткий свод правил ставит тебя в невыгодную позицию, делая «архаичным» или «зажатым» (так, упоминавшийся выше игрок в ЧГК выражает

в продолжении разговора свое недоумение по поводу того, что «в те­левизор» в принципе можно явиться не в костюме и галстуке; в то же время попытка «дерзкого» костюма (скажем, приход на университет­ский экзамен «в готическом прикиде») сама по себе воспринимается как скучная и слишком откровенно-эпатажная («мне все-таки было не по себе, а экзаменатору, кажется, просто наплевать»).

В этой ситуации обывателем делается естественная попытка на­щупать некоторые константы, способные если и не заменить собой своды правил, то хотя бы способствовать избежанию тех или иных фрустрирующих ошибок в одежде. Естественным образом, такие кон­станты обычно оказываются лежащими в области эстетики, а не эти­кета. В частности, едва ли не беспроигрышным ориентиром (или по крайней мере опорным элементом психологических систем защиты) считается соответствие костюма внешности («Может быть, в театр и надо носить все блестящее и обтягивающее, но я не понимаю — она вообще видела себя в зеркале со своими попой и животом?») — то есть его способность приближать конкретного носителя к пусть и субъек­тивно понятому, но по-крайней мере внеситуационному идеалу кра­соты. Другим таким ориентиром служит «гармоничность» — опять же, безусловно, понятая субъективно: приемлемые сочетания цветов, «классические» силуэты (зачастую понимаемые как силуэты, означав­шие соответствие гендерным идеалам в период до нынешней эпохи интенсивного распада кодов — то есть в период конца 1950-х годов: «песочные часы» — для женщин, «перевернутый треугольник» — для мужчин). Именно, эти, по определению субъективные эстетические критерии, в данный момент, насколько можно судить, кажутся обыва­телям более объективными, чем исчезнувшие внятные своды писаных или неписаных социальных правил: «Даже при том что это был билет в VIP и все сидели в мехах и бриллиантах, я себя уговаривала, что по крайней мере я одета к лицу, а такой наряд, как у них, мне все равно не по зубам». Другая моя собеседница подчеркивала, что намеренно одевается всегда в черное и серое, потому что «это значит, что я ни­когда не ошибусь с модными цветами или с сочетаниями» вне зави­симости от ситуации».

«Болван, старательно подготовленный»: как переживается «неуместность»?

Первое ощущение, которое возникает в момент осознания «неумест­ности» собственного костюма, обычно связывают с «небезопасностью». При ближайшем рассмотрении речь, естественно, всегда идет о рис­ке быть «неправильно понятым» — но варианты называемой «непра­вильности» оказываются очень разными. Один вариант — опасность привлечь нежелательное внимание, особенно — в местах, где это вни­мание может быть выражено нежелательным способом: в незнако­мой компании, в ночном клубе (это опасение часто выражают жен­щины, рассказывая о ситуациях, в которых они оказались одетыми «слишком сексуально». Так, одна респондентка описывала ситуацию, в которой «сразу захотела уйти, но ждала подругу, которая не хоте­ла бросать там своего молодого человека. Ко мне подошел мужчина и вежливо спросил, не скучаю ли я. Я сказала: „Что вы подваливаете ко мне, я что, похожа на проститутку?!" До сих пор не понимаю, как это вырвалось у меня изо рта»). Второе — быть неправильно понятым во время прямой коммуникации с людьми, иногда даже знакомыми: «Я не понимаю, кем они меня считают в этом костюме; у меня нет способа понять, слышат они, что я им говорю, — или просто думают, что я мудак в галстуке бабочкой». Еще одним очень часто упоминае­мым переживанием оказывается боязнь «быть осмеянным»: от обыч­ного «у меня было чувство, что надо мной все смеются» — до «мне бы в лицо никто не засмеялся, потому что я занимался тогда боксом, но я не сомневаюсь, что за спиной у меня повеселились всласть» (молодой человек, пришедший на футбольный матч в белом пиджаке). Следую­щим по частоте упоминаний оказывается опасение быть принятым за человека, который «не знает, как надо» — то есть не знаком с кодом; термины, употребляющиеся в описании, очень разнообразны — от «деревенщины» до «компьютерного задрота», но, так или иначе, речь здесь идет о человеке, не привыкшем общаться в приличном обществе, не обладающем светским опытом и не понимающим моду. Примерно с той же частотой упоминается страх выглядеть бедным — причем, что интересно, вне зависимости от того, в какую именно сторону костюм респондента отличается от костюма окружающих. Можно сравнить две истории: «Была приглашена на венчание и затем празднование оного. Оделась соответственно посещению церкви (длинная черная юбка, светлая водолазка, платок), совершенно упустив из виду, что это все же праздник и надо выглядеть нарядной. И в церкви, и на празд­нике чувствовала себя „бедной родственницей"» — и: «Приперлась на каблуках, брильянтовые серьги, хороший браслет, платье, — а там все пьют пиво, парни вообще в кепках. Чувствовала себя нищенкой, кото­рая надела „все лучшее сразу"». И наконец, часто упоминается очень интересное и менее очевидное опасение быть принятым за человека, который «слишком старается»: «во всех случаях не хочется выглядеть именно тем болваном, который старательно готовится к чему-нибудь», «я пришла накрашенная, с тональным кремом и на танкетках, един­ственная из всех гостей. Было очень стыдно, что видно, как я стара­лась». Очевидно, по своей сути это переживание близко к опасению быть «разгаданным» в качестве человека, который не уверен в себе и слишком старается хорошо выглядеть.

Однако как бы ни описывались конкретный механизм и конкретное чувство дискомфорта, из которого складывается ощущение собствен­ной «неуместности», стороннему наблюдателю трудно удержаться от впечатления, что речь каждый раз идет о субъективном механизме проекций, служащем, по большому счету, единственной оценочной и самооценочной системой в ситуации, когда обыватель почти не может одеться «правильно» в незнакомой социальной ситуации. Большинство моих респондентов, рассказав о своей «неуместности», были поставле­ны мной перед вопросом: «А как следовало одеться»? — предлагали в качестве ответа готовый наряд кого-нибудь из присутствовавших в той же ситуации, но немедленно признавались, что «лично мне это не пошло бы» или «я в этом чувствовал бы себя глупо». За редчайшими исключениями следующий шаг — то есть переход к формулированию правил «Как надо одеваться в такой ситуации» — не удавался, посколь­ку немедленно вводились оговорки: «но при этом сохранять индивиду­альность», «но все-таки быть самим собой». Несколько раз респондент приходил к тому, что предпочел бы больше не попадать в описанную им социальную ситуацию только потому, что не мог вывести для себя правила костюмного соответствия, которые не противоречили бы его собственным вкусам или его установкам касательно того, что «идет» или «не идет» ему лично. При отсутствии четкого свода правил, соот­ветствие которому могло бы служить ему психологической защитой, респондент отказывался полагаться на свои субъективные суждения в процессе саморепрезентации.

Возможно, здесь важно подчеркнуть сказанное тем, с какой частотой мои респонденты использовали сравнения, связанные с детскими или подростковыми переживаниями — то есть переживаниями, относящи­мися к периоду полного или значительного отсутствия контроля над собственным костюмом: «похожее было со мной только в первом клас­се, когда мама настаивала, чтобы на физкультуру я ходил в шерстяных гамашах», «так бывало в детстве, когда я стеснялась и ненавидела га­дость, которую мама мне покупала». Заново переживаемое ощущение бесконтрольности и беспомощности перед невозможностью соблюсти неписаные (на этот раз) правила, возможно, и доводило этих взрослых людей до фрустрации — и даже до слез.

«Что я сделал не так?» Описание своих и чужих ошибок

Когда люди описывают ситуации неуместности собственного или чужого костюма, в ход исключительно часто идут двухступенчатые конструкции: сперва «неуместно одетый» человек сравнивается с остальными присутствующими, а потом делается попытка указать на соотношение неудачного костюма и некоторого подразумевающегося свода правил, этим костюмом нарушенных. Однако в ходе этих описа­ний возникает исключительно интересное несоответствие: когда че­ловек говорит о себе, он настаивает на том, что оказался в описывае­мой ситуации внезапно; что не знал, куда его пригласили знакомые; что был введен в заблуждение описанием заведения в Интернете, — иными словами, что несоответствие возникло не в силу незнания им «правил», а в силу неосведомленности о том, какие именно правила будут задействованы. Иногда респонденты даже заявляют, что они-то как раз пришли одетыми по правилам — это остальные совершили ошибку: «Как-то раз пришла на свадьбу и оказалась одетой лучше всех, включая и невесту», «На первое занятие классической хореографией (для взрослых, с разным уровнем подготовки) я оделась „как положе­но" — в черный облегающий комбинезон и балетки. Остальные там были кто в чем — в растянутых штанах и футболках, в шортах, в спор­тивных трусах и майках-алкоголичках, в толстых одеждах „чтобы ху­деть" и т.д. Поскольку все, кроме меня, оделись по правилу „не как на балет", а я, как дура, вырядилась, то неуместно одета была все-таки я» (ср. предшествовавший рассказ о том, что нельзя ходить в телевизор не в костюме). Однако при оценке ошибок другого человека, неумест­но одетого в обществе, большинство респондентов почти однозначно склоняются к мысли, что этот человек «не понимает, как одеваться в такие места», «не видит себя со стороны», «не имеет элементарно­го воспитания» — и т.д. Было бы легко списать это несоответствие на обычную человеческую привычку относиться к другим строже, чем к себе, — но в данном случае ситуация кажется более интересной: от­сутствие правил — обоюдоострое оружие, и ситуация, когда ты инту­итивно угадываешь их, кажется тебе совершенно очевидной, — хотя формализовать ее, как показывает опыт моих респондентов, ничуть не легче, чем ситуацию, в которой им не повезло.

Неудивительно, что с наибольшей остротой переживаются ситуа­ции, в которых человек полагает, что должен был бы соответствовать некоторому коду — и не сумел этого проделать. Оставляя в стороне сюжеты, касающиеся чрезмерной обнаженности (с их спецификой, ухо­дящей далеко за пределы обсуждения вопросов костюмного пережи­вания), самыми болезненными оказываются ситуации несоответствия там, где, казалось бы, правила сколько-нибудь сохранены: см. примеры с занятиями балетом или с походами в театр; ср. также: «Когда жен­щина приходит в музей — в заведение культуры! — с голым животом, мне хочется взять ее за руку и сказать: „Выйди вон!" — очевидно, под­разумевается, что для посещения заведений культуры существуют не­кие четкие правила, которые этот человек не понимает. Очень много описываемых ситуаций связано с работой и присутствием на рабочем месте: здесь сильнее всего ощущается фрустрация, вызванная сочета­нием распада кодов, памяти о них и существования (все-таки) опреде­ленных рамок, пусть и относительно размытых. Поскольку размывание и разрушение кодов проходило в этой области по нескольким линиям сразу (конформное — индивидуальное, гендерно-специфическое — гендерно-нейтральное, стандартное — произвольное, официальное — комфортное и пр.), ощущение «нарушения» могут вызывать не только относительно предсказуемые вещи («Работаю в русском офисе запад­ной компании, стиль одежды — свободный, к молодому человеку, ко­торый принес из дома пледик и любит сидеть в нем, укутавшись, уже давно привыкла, правда, поначалу пугалась, уж очень пледик был по­хож на мой домашний банный халат. Но вот теперь очень смущает де­вочка, которая из дома принесла розовые плюшевые тапочки. Все уми­ляются — Светочка, какие у тебя славные тапочки, а у меня язык не поворачивается похвалить. Думаю, все дело в том, что девочка одевает­ся почти классически, блузочки, зауженные юбочки, к которым каблу­чок так и просится... Мне было бы значительно легче, если бы Светоч­ка не останавливалась на тапочках и натянула бы вдобавок домашнюю фуфайку»), но и более тонкие несоответствия: «Немного отталкивает вид бухгалтера банка в мини-юбке и блузе с рюшами». Однако если в первой ситуации довольно просто определить, какое «правило» на­рушается, то понять, что неправильно в блузке с рюшами, надетой на бухгалтера, сложнее — скорее, речь здесь идет о несоответствии сте­реотипу «серьезного человека», долгое время служившему основой делового дресс-кода.

Сравнительно близко к ситуациям, когда «неуместность» вызвана нарушением сколько-нибудь устойчивых правил, лежат ситуации, когда человек чувствует себя «пере-одетым» (англ. overdressed) или «недо-одетым» (англ. underdressed) — то есть неверно оценившим не только костюмные законы, но и модальность одежды. Обе ситуа­ции очень болезненны еще и потому, что зачастую человек опасается трактовок, связанных не с его социальными навыками и знаниями, а с его материальным благосостоянием. В частности, «недо-одетость», по мнению такого человека, может быть истолкована как признак бедности («Я выглядела так, как будто мне нечего надеть, — и это при том, что у меня дома три сумки, за которые можно было купить половину этого ресторана»), а «пере-одетость» — как желание про­демонстрировать свой достаток, пустить пыль в глаза («Мне со своим „вюиттоном" хотелось сквозь землю провалиться») — или, наоборот, как желание небогатого человека показать, что у него тоже есть день­ги («Они были увешаны, как елки, а я пришла в шубке, потому что всегда мерзну. И в гардеробе мой одноклассник, с которым мы десять лет не виделись, подошел ко мне и сказал с таким мерзким смешком: „Тоже богатая, да?" Меня до сих пор передергивает»). Естественно, эта тревога только усиливается, когда у респондента возникает ощу­щение реального классового несоответствия, а не только «костюмной ошибки». Однако в этих ситуациях присутствует еще один важный оттенок: и респонденты, которые чувствовали себя «пере-одетыми», и респонденты, которые ощущали себя «недо-одетыми», однозначно заявляли, что всем остальным присутствующим их одежда — соответ­ственно нарядная или, наоборот, скромная — позволяла в то же самое время чувствовать себя уверенно. Эта уверенность в том, что осталь­ным — то есть попавшим в струю — было «хорошо» только из-за их правильного костюма, еще раз подчеркивает и субъективность, и про­ективность подобного переживания.

Еще один тип болезненных переживаний, связанных с неуместно­стью собственного костюма, имеет отношение к интерпретации возраст­ных правил. При этом ситуация, когда респондент оказался слишком «взросло» (или слишком «молодо») одет среди людей, действительно принадлежащих к другой возрастной группе, может быть болезнен­ной, но в меру, — просто потому, что свое отличие он может, в конце концов, объяснить себе объективными обстоятельствами (и надеяться на такое же объективное понимание со стороны других): «По поводу награждения была масса вариантов, даже в спонсорском салоне вечер­ние платья мерили, но закончилось всё банальной пати в ночном клубе. Во-первых, я была всех старше лет на десять. Во-вторых, было бы доста­точно во-первых, но я решила пойти в вечернем платье и с прической, это мне как-то показалось уместно после тех примерок в салоне. Ну, все оказались в рваных джинсах и майках. Мне было ОЧЕНЬ неудоб­но. Ну просто очень. Редко я себя чувствовала такой дурой, хотелось немедленно сбежать. <...> В общем, мы там слегка выпили, слегка по­танцевали — и пошли себе восвояси. Особо приятных воспоминаний не осталось, но и от стыда я по ночам не вскрикиваю при этом воспо­минании». Гораздо острее переживаются ситуации, на первый взгляд, связанные с возрастным обликом, однако на поверку оказывающиеся все теми же «нарушениями» (по ощущению респондента) все тех же неписаных правил: «Приехал на встречу с одноклассниками так, как обычно прихожу с работы: рубашка, пиджак, галстук я снял. Было человек пятнадцать ребят, все в джинсах, в футболках, неплохих, это видно сразу... Я чувствовал себя старым козлом, хотя мне столько же лет, сколько им, даже на год меньше, чем кому-то». Возможно, к труд­ностям перехода в «новую зрелость» современного общества следует отнести еще и распад костюмных кодов, отличавшихся когда-то срав­нительным единством для представителей одного поколения в одной социальной страте.

Наконец, определенную трудность представляют собой сюжеты, в которых респондент описывает себя как человека, одетого для той или иной ситуации «слишком модно». Трудность эта заключается в том, что респондент здесь, казалось бы, вполне следует внятному набору правил — то есть правилам, диктуемым (в его понимании) текущей мо­дой, — однако само его положение на шкале «модности» оказывается неправильным применительно к данной ситуации, не вписывающимся в ее собственные, доминирующие правила: «...однажды насмотрелся „Сарториалиста" и решил утром пойти на работу как житель Нью-Йорка: классическая обувь, шорты, черная футболка, безразмерная кофта и кожаная сумка-авоська (ну как-то так мне представляются жители Нью- Йорка :). Пока не вышел из дома, сам себе нравился, но когда дошел до остановки, нравиться перестал. Было вот такое некомфортное чувство, что я как лишний, неуместный...». Здесь далеко не случайно противопо­ставление западного «Сарториалиста» (модного блога www.thesartorialist. com, созданного нью-йоркским фотографом Скоттом Шуманом) плюс «нью-йоркского» облика—и российской автобусной остановки: ощуще­ние собственной неуместности из-за чрезмерной модности — нередкая тема в российских разговорах о костюмной неуместности вообще, осо­бенно в случае с респондентами, работающими в глянцевых изданиях, медиа, индустрии развлечений и т.п. (зеркальным является формат опи­сания некоторых западных ситуаций российскими туристами — «вид итальянцев в театре, в джинсах и мятых шортах и кроссовках, просто испортил нам вечер»). При желании можно было бы создать целую под­борку высказываний, заканчивающихся словами: «...И мне пришлось идти в метро»: эти полушутки — «полуужастики» в соответствующей среде нередки. «Ехала со съемок, сломалась машина... Мне казалось, весь вагон смотрел на меня, как на последнюю шлюху», «Они, навер­ное, первый раз видели мужчину в шубе в пол», «Было впечатление, что он сейчас меня пальцем потрогает, чтобы понять, настоящая я или нет». Эти высказывания легко считать формой хвастовства, в то время как на самом деле они, безусловно, являются довольно весомыми сви­детельствами социального расслоения в российском обществе — рас­слоения, часто проявляющегося не только в манере одеваться, но и в тревожном отношении представителей разных социальных страт друг к другу. «Надо было, наверное, в метро тулупчик надеть... — Пуховик, пуховик с блестками, как положено!». Попытка респондентов опре­делить для себя «набор правил для поездок в метро», пусть и в шутку, очень четко демонстрирует желание немедленно формализовать лю­бой полученный костюмный опыт, сделать его менее субъективным — любой, пусть и несколько нелепой, ценой.

«Сами одетые, а ведут себя свиньями»: техники самозащиты в ситуациях «неуместности»

Стратегии, которые выбирает человек, ощущающий неуместность сво­его костюма, в той или иной ситуации, отличаются вполне впечатля­ющим разнообразием: от «немедленно спрятаться и при первой воз­можности уйти» до «вызывающе так и ходить»: «Если у меня плохое настроение — я ухожу или прячусь, а если я на взводе — я, наоборот, делаю вид, что так и надо, могу еще усугубить, хоть цепь от велосипеда себе на шею повесить и быть совсем фриком, всех заводить». Со стра­тегией «спрятаться» эта крайняя стратегия пересекается в одной важ­ной точке: так или иначе, человек выводит себя из пространства, в ко­тором оценивается его соответствие правилам. Однако подавляющее большинство респондентов предпочитают этим крайним мерам меры менее радикальные, помогающие не выйти за пределы оценочной шка­лы, но, так или иначе, скорреллировать свое место на ней, субъективно или (как им кажется) объективно.

Первой и наиболее простой мерой оказываются изменения собствен­ного костюма в пределах моментально возможного: «Чтобы не была видна укладка, повязала на голову шарфик, вышло очень богемно», «Забрал из гардероба куртку и стал делать вид, что это такой пиджак, пусть и неофициальный», «Тут же спрятала всю бижутерию в сумку». Здесь — попытка добиться субъективного соответствия, элементарно сделать свой костюм похожим на костюмы/одежду присутствующих. Однако в большинстве случаев этих мер оказывается недостаточно; пе­ред человеком, оказавшимся неуместно одетым, встает крайне важная и постоянно упоминающаяся в обсуждениях дилемма: нужно ли уст­но коммуницировать данную ситуацию? Нужно ли, иными словами, оправдываться за свой внешний вид — то есть разъяснять свое (на са­мом деле) умение считывать социальный код и следовать ему, — и если да — то в каких ситуациях? В частности, следует ли самому начинать этот разговор с любым собеседником — или, скажем, включаться в него только, если тебя спрашивают напрямую? Большинство респондентов признаются, что ощущение тревоги у них в этот момент так велико, что удержаться от добровольной коммуникации почти невозможно: «Я считаю нужным всем сказать, что приехала сюда прямо с работы, не успела переодеться... Разговор сразу начинает налаживаться». Здесь опять обостряется конфликт между объективным и субъективным: не имея возможности объективно судить о том, вызывает ли ее наряд какие-нибудь негативные чувства, она (пусть всего лишь вербально) выводит себя за пределы шкалы суждений о ее социальных навыках, спасается своего рода бегством. Интересно, что респонденты, которые, по их утверждению, «готовы объясняться, если спросят», не могли при­вести примеров, когда бы их действительно спрашивали о том, почему они явились на шашлыки в белой рубашке и лакированных ботинках; исключение составляли ситуации, когда комплимент воспринимался как скрытый вопрос или пассивно-агрессивная нападка («Вот какой у нас Саша элегантный»; «Я пришла в платье, то есть не выделялась особо, но наш куратор программы стала мне кричать через десять ря­дов: „Какая ты сегодня красивая, в платье!" Мне потом делали компли­менты насчет платья, а мне казалось — они издеваются...»). Точно так же респонденты не смогли привести примеров, когда они сами дела­ли бы сознательное замечание «неуместно одетому» человеку, — од­нако признавались, что бывали рады услышать внятное объяснение; это разряжало обстановку. Впрочем, излишние объяснения или объ­яснения, для которых собеседник не видел причины, зачастую тоже воспринимались негативно — по схеме «она слишком старается»: «Не­навижу, когда женщина в ответ на комплимент говорит: ой, я наде­ла что попало, вышла вынести мусор и оказалась с вами в ресторане. Я знаю тогда, что она точно три часа провела перед зеркалом».

Естественно, еще более остро, чем вопрос коммуникации с другими, в подобных ситуациях стоит вопрос «коммуникации с собой»: сниже­ния собственной тревоги, избежания еще более нелепой ситуации из- за скованного или растерянного поведения. Наиболее упоминаемой методикой (хотя о реальной частоте и эффективности ее применения судить невозможно) оказывается обращение к собственному чувству юмора: «Я убедила себя, что все это, в конце концов, не ужасно, а даже смешно»; «В целом было несколько ситуаций, когда следовало бы ощу­тить некоторое неудобство. То, что его не было, — просто внезапное решение, что это даже весело, а не неудобно». Однако иногда удар по самолюбию оказывается настолько тяжелым, что смеховое остра- нение не помогает. Тогда зачастую в ход идет своего рода «подмена шкалы»: «проиграв» другим участникам сборища на субъективной шкале «уместное — неуместное», неудачно одетый человек обраща­ется к какой-нибудь объективной шкале, на которой, по его ощуще­нию, может набрать больше очков: «Напоминала себе, что они тут тре­тьи жены, которых могут уволить из постели, стоит им прибавить два кило, а у меня два высших образования»; «Я на них смотрел и думал: ну да, вы типа двадцатилетние такие чуваки по виду, долбите кокс и пишете в твиттер, а я в том же возрасте взрослый человек с карьерой и нормальной квартирой»; «Мне было плевать, что на мне винтажное платье из секонд-хенда, — я была одета к р а с и в о»; «Что тут делать? Разве что умное лицо, как у прочих деловых людей, и диктофон наго­тове, чтобы было видно, что журналист». Разновидностью этой же стра­тегии оказывается ее инверсия: когда вместо поддержания собствен­ной ценности человек обращается к критике окружающих, — уходя от субъективной темы костюма к каким-нибудь объективным (по его мнению) ценностям: «У этих по-театральному одетых теток зато три раза за отделение звонил телефон»; «Выходят на пляж в купальниках Chanel, а ведут себя как свиньи, прячут шкурки в песок»; «Меня тря­сет, когда на митинге я вижу двух фиф с макияжем и на шпильках, которые, выворачивая ноги, смотрят на меня, как на гниду, в моих лыжных штанах, — а потом спрашивают у ментов, где тут купить коньяка».

Последняя реплика представляется особенно ценной: собственно, она адресуется к некоторому неуловимому набору правил, который должен бы был относиться к принципиально новой, только возник­шей ситуации: к ситуации протестных митингов в России, очень се­рьезно изменившейся (в том числе — в плане современного костюма) за двадцать лет, прошедших с момента предыдущих массовых митин­гов. Митинги зимы 2011/12 года стали среди прочего новым опытом разрушения костюмных кодов — и попыток формирования кодов но­вых. Таким же важным опытом оказались массовые протесты, охва­тившие в 2010-2012 годах значительное число развитых стран. Одним из важных социальных опытов для всех участников антиправитель­ственных митингов стало смешение страт, субкультур, социальных групп в едином пространстве. В России шутки про «норковую рево­люцию» и «митинг испорченных ботинок» перемежались практичны­ми советами по выбору термобелья и страстной риторикой в блогах касательно неуместности дорогих шуб на войне с коррупцией. Эти интуитивные попытки создать «правила одежды для современного протестанта» еще ожидают своего летописца, который, безусловно, должен будет рассматривать 2012 год как крайне значимый не толь­ко в жизни России. Скажем, участники движения Occupy Wall Street, израильские протестанты, участники «арабской весны» прямо у нас на глазах решали принципиально новые костюмные задачи в прин­ципиально новой социальной ситуации: ситуации, бесценной с точки зрения потенциального исследователя. Бесценной еще и потому, что вокруг «уместности» и «неуместности» тех или иных решений возни­кали страстные споры, в которых архаичные системы правил боро­лись с современными, политические взгляды — с медийными потреб­ностями, вопросы безопасности — с привычкой к индивидуальному самовыражению посредством костюма. На первый взгляд «правила одежды для революций» — для этих новых, высокомедийных, высо­кокреативных революций — кажутся исключительно инклюзивны­ми: российская ситуация может рассматриваться как особо яркий пример, однако и участники Occupy Wall Street приходили на акции в любой одежде, от маскировочных военных комбинезонов до баль­ных пачек. Между тем при более пристальном рассмотрении мы за­метим, что на самом деле и здесь наблюдалась та же сводящая с ума двойственность, которая так часто вызывает у сегодняшнего обыва­теля фрустрирующее ощущение неуместности собственного костю­ма в той или иной ситуации, непонимания, каким этот костюм мог бы быть: с одной стороны, даже в разношерстном движении демон­странтов человек в, скажем, деловом костюме (без явно выраженных элементов иронии) чувствовал бы себя плохо. С другой стороны — в ответ на вопрос «Что надеть на митинг?» (в Москве, Нью-Йорке, Лон­доне, Тель-Авиве) ему непременно сказали бы: «О, что угодно! Глав­ное — чувствуй себя удобно, чувствуй себя самим собой».

Что, конечно, сделало бы ситуацию еще более субъективной — и еще более фрустрирующей.

Литература

Все для митингующих 2011 — Все для митингующих: готовимся к глав­ному мероприятию этого уик-энда! // TimeOut.ru. 24/11/2011.

Вудолл, Константайн 2006 — Вудолл Т., Константайн С. Одевайтесь правильно! М., 2006.

Гросс, Стоун 2005 — Гросс Дж., Стоун Дж. Дресс-код. Путеводитель по деловому стилю для успешных мужчин. М., 2005.

Гросс, Стоун 2006 — Гросс Дж., Стоун Дж. Дресс-код. Путеводитель по деловому стилю для успешных женщин. М., 2006.

Кларк, Миллер 2010 — Кларк Э., Миллер Д. Мода и беспокойство // Теория моды: одежда, тело, культура. 2010. № 15. C. 25-53.

Пирас, Ротцель 2010 — Пирас К., Ротцель Б. Путеводитель для настоя­щих леди. М., 2010.

Такаишвили 2012 — Такаишвили Н. Ксения Собчак выгуляла свои меха на митинге. Woman.Ru. 06/02/12.

Фулкс 2011 — Фулкс Ф. Как читать моду. Интенсивный курс по моде и стилю. М., 2011.

Davis 1994 — Davis F. Fashion, Culture, and Identity. Chicago, 1994.

Eicher, Evenson, Lutz 2008 — Eicher J., Evenson S.L., Lutz H. The Visible Self: Global Perspectives of Dress, Culture, and Society. Fairchild Books, 2008.

Marshall, Jackson, Stanley 2011 — Marshall S., Jackson H., Stanley M.S. Individuality in Clothing Selection and Personal Appearance. Prentice Hall, 2011.

Thomas 2008 — Thomas D. Deluxe: How Luxury Lost Its Luster. Penguin, 2008.