В начале 1970‑х Ирвинг Гофман, один из создателей теории фреймов, вел семинар в Университете Манчестера. Он подошел к окну аудитории и указал на играющих детей. Дети производили сложные манипуляции с двумя машинками, несколькими фигурками, отдаленно напоминавшими человеческие, одним совком и множеством найденных неподалеку подручных предметов. Гофман детально проанализировал обмены игрушками, ролевые структуры коммуникации, разные типы «сцепок» между игровыми и неигровыми действиями. «Все, что он тогда говорил, — вспоминает участник семинара Род Уотсон, — нужно было немедленно опубликовать!» Закончил лектор загадочной фразой: когда мы поймем связь между действиями ребенка, игровым объектом и границами того воображаемого мира, в котором они существуют, мы поймем природу социального взаимодействия. Увы, призыв Гофмана остался неуслышанным — социология не смогла предложить внятной и непротиворечивой концептуализации игрового объекта, несмотря на кажущуюся одержимость «метафорой игры»

С того момента, как социология осознала себя «наукой о действительном», ее арсенал непрерывно пополнялся способами определения «действитель­ного». Чаще всего «действительность» предмета социологических описаний связывалась с понятием «действия»: действительное = «задействованное», разворачивающееся в череде актов, подлежащее свершению. Реальность мно­гообразных человеческих действий стала специфической реальностью мира социологии

Интерес социологии к детским игрушкам не является ни самоочевидным, ни оправданным недолгой историей нашей дисциплины. Он требует дополнительной легитимации. Легитимация же эта может быть либо теоретической, либо иллюстративной. Я позволю себе начать с иллюстрации.