Аргумент, предложенный Мейясу в работе «После конечности» и направленный на выход из «круга корреляции», может рассматриваться в качестве вводного по отношению к более общей спекулятивной философии (содержащейся в «Божественном несуществовании», но пока еще не представленной широкой публике). 

В отличие от остальных наук, философия, или «поле философии», структурируется так, что «философия в целом», или «сама философия», не исчерпывается перечислением или сложением всех ее направлений, дисциплин, школ и т. п. Скажем, столкнувшись со множеством специалистов в биологии (молекулярными биологами, биохимиками, зоологами и т. д.), бессмысленно спрашивать «А кто же у вас занимается самой биологией?»: наука в точности равна сумме своих компонентов, хотя некоторые из них претендуют на бóльшую фундаментальность, чем другие, — может наблюдаться определенный исторический дрейф значений и «передовых исследований», отдельная часть может выступать «основанием» для всех остальных, однако в любом случае «часть» не может выступать репрезентацией сущности всей сферы знания в целом. Нет особой части биологии или химии, которая была бы самой биологией или химией

В начале 1970‑х Ирвинг Гофман, один из создателей теории фреймов, вел семинар в Университете Манчестера. Он подошел к окну аудитории и указал на играющих детей. Дети производили сложные манипуляции с двумя машинками, несколькими фигурками, отдаленно напоминавшими человеческие, одним совком и множеством найденных неподалеку подручных предметов. Гофман детально проанализировал обмены игрушками, ролевые структуры коммуникации, разные типы «сцепок» между игровыми и неигровыми действиями. «Все, что он тогда говорил, — вспоминает участник семинара Род Уотсон, — нужно было немедленно опубликовать!» Закончил лектор загадочной фразой: когда мы поймем связь между действиями ребенка, игровым объектом и границами того воображаемого мира, в котором они существуют, мы поймем природу социального взаимодействия. Увы, призыв Гофмана остался неуслышанным — социология не смогла предложить внятной и непротиворечивой концептуализации игрового объекта, несмотря на кажущуюся одержимость «метафорой игры»