Имя:
Пароль:

На печать

Александр Никифоров
О смерти и бессмертии человека

Философский диалог

Метродор. Что-то ты сегодня такой мрачный, Эврилох? С женой опять поругался?

Эврилох. Нет, с женой все в порядке. Ты ведь знаешь, у нас в Институте недавно умер А.С. Мой ровесник. Что-то я никак в себя не приду после его похорон.

Сократ. Да, человек был хороший и философ неплохой, добрый след оставил. Пусть земля ему будет пухом! Давайте выпьем за это!

(Все выпивают, не чокаясь)

Каллистрат. Скажи, Сократ, почему это хорошие люди умирают чаще, чем плохие? В мае умер Е.А., такой веселый, большой и добродушный, теперь вот А.С.

Сократ. Ну, хороших людей вообще больше, чем плохих, к тому же когда умирает хороший человек, это огорчает многих, знавших его. Я хоть и не очень хорошо был знаком с вашим А.С., однако кое-какие его работы читал и искренне огорчился, когда узнал о его смерти. Смерть хорошего человека заметна, а на смерть плохого человека никто не обращает внимания, поэтому и кажется, что умирают только хорошие люди.

Каллистрат. Страшно это – смерть… Я лет в 12-13, когда умерла моя бабушка, вдруг понял, что тоже умру,  и перепугался. Как так может быть, что вот я – такой симпатичный, такой влюбленный, так стремящийся жить, и вдруг умру? Все так же будут распускаться деревья весной, все так же будут порхать над цветами бабочки и какие-то дети зимой играть в снежки, а меня не будет! Эту мысль невозможно было перенести, я часто просыпался ночью в холодном поту все с той же мыслью: неужели меня когда-нибудь не будет? Вот посмотрите, как  пишет об этом Л.Толстой в «Смерти Ивана Ильича»:

«В глубине души Иван Ильич знал, что умирает, но он не только не привык к этому, но просто не понимал, никак не мог понять этого.

Тот пример силлогизма, которому он учился в логике Кизеветтера: Кай – человек, люди смертны, поэтому Кай смертен, казался ему во всю его жизнь правильным только по отношению к Каю, но никак не к нему. То был Кай-человек, вообще человек, и это было совершенно справедливо; но он был не Кай и не вообще человек, а он всегда был совсем, совсем особенное от всех других существо; он был Ваня с мама, с папа, с Митей и Володей, с игрушками, кучером, с няней, потом с Катенькой, со всеми радостями, горестями, восторгами детства, юности, молодости. Разве для Кая был тот запах кожаного  полосками мячика, который так любил Ваня? Разве Кай целовал так руку матери и разве для Кая так шуршал шелк складок платья матери? Разве он бунтовал за пирожки в Правоведении? Разве Кай так был влюблен? Разве Кай так мог вести заседание?

И Кай точно смертен, и ему правильно умирать, но мне, Ване, Ивану Ильичу, со всеми моими чувствами, мыслями, - мне это другое дело. И не может быть, чтобы мне следовало умирать. Это было бы слишком ужасно».

И меня до сих пор пугает мысль о смерти. За делами, за хлопотами как-то забываешь о ней, но иногда – обычно ночью, когда начинаешь засыпать, - вдруг так и полоснет: а ведь тебя не будет когда-то! И пропал сон!

Метродор. Ну, с одной стороны, твой страх – это просто проявление обычного для всего живого инстинкта самосохранения. Этот инстинкт можно преодолеть и мы знаем, что многие его преодолевали – солдаты на войне, да те же самоубийцы. А с другой стороны, этот страх – вовсе не универсальное, не родовое свойство человека. Отношение к смерти обусловлено той культурой, в которой воспитывается человек, и мы знаем, что это отношение широко варьируется: от желания смерти, спокойного ее ожидания до ужаса перед смертью. Я думаю, наш страх смерти в значительной мере обусловлен тем, что все мы выросли в лоне христианской культуры.

Эврилох. Верно говоришь, Метродор. И я бы еще сюда добавил, что человек современного индустриального общества страшно одинок в этом мире и это один из источников его страха перед смертью. Современный горожанин почти полностью порвал с природой и уже давно не осознает себя ее частью, в то время как еще жизнь наших дедов была включена в природные ритмы и сливалась с биением общего потока жизни. Даже в отношениях друг с другом люди почти полностью утратили родственные, дружеские и иные внеэкономические связи. Мы друг для друга – деловые партнеры, коллеги по работе и не более того. Дети рано отрываются от родителей, человек уже почти не помнит своих предков и мало связан с потомками. Если раньше индивид ощущал себя звеном в длинной цепи рода – вот могилы моих дедов и прадедов, а вот – дети и внуки, которые похоронят меня в этом ряду, то сейчас он одинок. Ничего не было до него, ничего не будет после него. Поэтому смерть представляется крушением всего, что близко и дорого человеку, всего мира. Осознание своего родства с природой и другими людьми, понимание своей жизни как преходящей частицы ее общего потока могло бы уменьшить страх перед смертью, сделав ее естественной.

Сократ. Да, и инстинкт самосохранения, и наша культура, и одиночество – все это питает страх перед смертью. Но, как мне кажется, самое страшное в смерти – ее преждевременность. Ведь все мы или почти все умираем преждевременно, не успев совершить всего задуманного, реализовать всего, в нас заложенного, испытать всего желанного. Биологи говорят, что продолжительность человеческой жизни должна составлять около 120 лет. Представьте себя в этом возрасте! К этому времени полностью иссякают все физические и душевные силы; достигнуты все поставленные цели, удовлетворены все желания, а новых не возникает. Притупляются чувства, и даже кантовское звездное небо над головой или горькая красота осенних хризантем не вызывают уже ни удивления, ни восторга – только скуку. Жизнь теряет для человека интерес, теряет, я бы сказал, интенциональность. Разве не захочется тогда отложить в сторону надоевшую книжку, положить на столик очки и тихо уснуть, как засыпаем мы после долгого утомительного дня? И страха уже не будет.

Метродор. Не обязательно доживать до 120 лет. Я знавал многих людей, которые полностью теряли интерес к жизни в результате тяжелой многолетней болезни, и с облегчением воспринимали приход смерти как избавление от страданий.

Сократ. Смерть не страшна, когда жизнь теряет смысл, когда у человека не остается ничего, кроме страданий. Но страшно умирать в полдень, когда в тебе бурлят силы, когда ты полон замыслов, стремлений и весь мир представляется тебе мягкой глиной, покорно принимающей любую форму в твоих сильных руках. Вот почему тебе страшно умирать, Каллистрат. Не хочется умирать и под вечер, как вот мне, когда тебя еще ожидают неторопливые разговоры за чашкой чая или чего-нибудь покрепче, когда главные дела и заботы жизни уже позади и некуда спешить. Не хочется и страшно умирать даже тогда, когда у тебя осталось сил только на то, чтобы почитать книжку или полюбоваться игрой облаков на закате. Помните в «Саге» Голсуорси главу «Последнее лето Форсайта»?

Каллистрат. Вот тебе, Сократ, твой собственный силлогизм: преждевременная смерть страшна; почти все мы умираем преждевременно; следовательно, почти все мы боимся смерти. Давайте выпьем, чтоб  было не так страшно!

(Все выпивают)

Каллистрат (продолжает). Нет, ребята, как представлю, что лежу в земле и черви выедают мои глаза, а корни растений пронзают внутренности, так меня аж передергивает от отвращения и ужаса! Со мной такого не может быть!

Метродор. Да ладно тебе! Скольких ты уже похоронил родственников и друзей? И не ужасался, когда опускал их в землю? В прошлом году я на своем садовом участке нашел ворону, какая-то сволочь ей ноги перебила. Вот она и лежит, еле дышит, только клюв раскрывает. Хочу подойти, а она, бедная, меня боится, крыльями по земле скребет, чтобы от меня отодвинуться, а по ней уже муравьи, жуки какие-то ползают. Что я мог сделать? Издалека палкой пододвинул ей блюдечко с водой, колбасы набросал, огородил сеткой, чтоб коты ее не тронули. Два дня жила, на третий умерла, слава богу! Закопал я ее там же на участке. Дала нам природа набор химических элементов, попользовались мы ими и хватит:  пусть они вновь включаются в кругооборот веществ. И мы с тобой, Каллистрат, ничем не лучше этой вороны.

Каллистрат. Вот почему я так боюсь смерти! Потому что смерть – это разложение, исчезновение моего прекрасного сильного тела. Утром сделаю зарядочку, позавтракаю, иду на лекции: шаг упругий, мышцы играют и каждая клетка посылает в мозг импульсы бодрости и радости бытия! Понятно, почему египетские фараоны мумифицировали свое тело, понятно, почему многие сейчас мечтают о клонировании человека. Я хочу, чтобы мое тело жило вечно!

Эврилох. Ну, вечно, не вечно, а если у тебя есть дети, то кое-что от него останется. Ты передал детям свой набор генов, и эти гены будут жить в твоих потомках довольно долго, передаваясь из поколения в поколение. Посмотри на нынешнего испанского короля Хуана-Карлоса: типичный представитель Бурбонов, нос как у его далекого предка Генриха IV. А гемофилия царевича Алексея, сына нашего Николая II? Где-то я читал, что в середине ХХ в. вскрывали гробницу XIII-XIV вв., в которой лежал предок одного из нынешних английских лордов. Вскрыли и обнаружили, что у усопшего было шесть пальцев на левой руке. И тогда нынешний потомок с гордостью поднял вверх левую руку: он тоже страдал этим уродством. Вот сколько будут жить клетки твоего тела!

Каллистрат. Что мне до этих клеток, меня-то ведь не будет! Пересадят мою почку другому человеку, так это будет уже его, не моя почка. Я хочу жить вечно.

Сократ. Погоди, Каллистратик, подумай головой: ведь твое желание абсурдно!

Каллистрат. Почему это абсурдно?

Сократ. Да ведь жизнь тела – это постоянный обмен веществом и энергией с окружающей средой: оно дышит, переваривает пищу, совершает всякие выделения. Сердечко стучит – изнашивается, сосуды теряют эластичность, мышцы теряют упругость. Ты вот по утрам делаешь зарядку, а я встаю и прислушиваюсь, где у меня сегодня болит? Пока с утра разогнешься, да разомнешься, полдня пройдет! Тело живет, а значит, стареет. И если ты живешь вечно, не стареешь, то это означает, что ты не живешь. Треугольник, вон, не стареет: сумма его внутренних углов как была равна 180 градусам во времена Пифагора и Евклида, так и сейчас равна все тем же 180 градусам. Но ведь он не живет! Поэтому жить значит умирать и в конечном итоге умереть. Если же ты не умираешь, то это означает, что ты не живешь. Понятие «вечной жизни»  биологического организма содержит внутреннее противоречие, поэтому твое желание вечной телесной жизни абсурдно.

Каллистрат. Ну, спасибо, утешил. Вредный ты все-таки старикашка, Сократ. Недаром афиняне поднесли тебе чашу с ядом. Налей-ка и мне полстакана!

Метродор. Афинские дерьмократы!

Эврилох. Не огорчайся, Каллистрат, на -  закуси! Что тебе тело, у тебя же душа есть. Тело умрет, исчезнет, душа сохранится и будет жить, ведь для жизни она не нуждается в обмене веществ с окружающей средой! А душа – это и есть ты, твоя личность, твоя память, твоя любовь к прекрасному!

Метродор. Чушь! То, что ты называешь душой, есть не что иное как уникальная психическая организация, сохраняющая устойчивость и самотождественность благодаря памяти. Но сознание, психика – это функция мозга. Ментальные процессы необходимым образом связаны с нейрофизиологическими процессами, и если мозг умирает, то исчезает и сознание. Так говорит наука!

Эврилох. Ну, а  как же случаи ясновидения, опыт мистиков и йогов, исследования доктора Моуди в его «Жизни после смерти», разве не говорят они о том, что сознание не так уж необходимо связано с деятельностью мозга?

Метродор. Ты знаешь, Эврилох, меня уже тошнит от этих разговоров о переселении душ, о «Тибетской книге мертвых», об экстрасенсах и телепатах! В конце концов, я рационалист!

Эврилох. По-видимому, мы все здесь рационалисты. Но появившиеся за последние десятилетия работы в области философии сознания – американцев Томаса Нагеля, Джона Серля, да и нашего философа Д.И.Дубровского – говорят о том, что связь между ментальными и нейрофизиологическими процессами еще далеко неясна. Неясно, как физиологический процесс, обладающий пространственно-временной локализацией, может порождать мысль, не обладающую этими параметрами; неясно, как мысль, не содержащая ни вещества, ни энергии, может воздействовать на телесные процессы. Неясно даже, не может ли мысль существовать сама по себе, в отрыве от вещественно-энергетических процессов в коре головного мозга, на базе, как говорят, другого носителя. Поэтому можно допустить, что душа как-то сохраняется после смерти тела, т.е. в некотором смысле бессмертна.

Метродор. Глупости! Это допущение абсурдно, ибо противоречит данным современной науки. В него можно только верить, да и то только так, как верил Тертуллиан: «Верую, ибо абсурдно!». А я не хочу ни во что верить, я хочу знать и руководствоваться в жизни только знанием! Налей-ка мне рюмочку, Эврилох! Я знаю, что это водка, потому что я уже пил из этой бутылки; я знаю, что сейчас выпью и мне будет хорошо.

Сократ. Ну, ты уж какой-то слишком оголтелый сциентист, Метродор! Не так уж много мы в жизни знаем, во многое вынуждены верить, без этого вообще жить нельзя. Я верю, что доживу до весны и опять услышу пенье соловьев, что меня не выгонят из моего Института за прогрессирующий склероз, что жизнь в нашей стране когда-нибудь наладится… Я верю, что мои дети и внуки меня любят, что я им нужен и они не мечтают, чтобы я поскорее освободил жилплощадь. Я не знаю этого, я верю! Рационализм вовсе не отвергает всякой веры, просто он заставляет нас четко осознавать границу между тем, что мы знаем, и тем,  во что мы только верим.

Вера, конечно, бывает разная. Бывает и иррациональная вера, здесь ты прав, Метродор. Иррационально верить в то, что А тождественно В, но В не тождественно А; что вот это вино красное и в то же время белое; что два разных материальных тела могут находиться в одном и том же месте пространства; что холостяк может быть женат. Короче говоря, иррационально верить в то, что противоречит законам нашего мышления. Логика -– ядро рациональности.

Эврилох. Не слишком ли узко ты понимаешь рациональность, Сократ? Скажем, диалектика отвергает законы тождества и непротиворечия, в некоторых учениях Востока они также не принимаются. Так что же, диалектика иррациональна?

Сократ. Я не умею примирить Гераклита и Гегеля с Аристотелем и Расселом. И не хочу сейчас обсуждать понятие рациональности. Во всяком случае, на метауровне даже Гегель будет вынужден пользоваться классической двузначной логикой. Впрочем, пусть мое понимание рациональности будет слишком узким, это не ослабит моих рассуждений.

Вера в то, что не несет в себе внутренних противоречий, что не сталкивается с законами логики, может быть названа рациональной.

Метродор. Даже если она противоречит данным  науки?

Сократ. Даже и в этом случае. Подумай сам, Метродор: человеческое познание развивается 5-7 тысяч лет, а современная наука существует всего каких-нибудь 400-500 лет. Неужели человечество за этот краткий срок уже узнало  фундаментальные законы и свойства окружающего мира? Вряд ли. Посмотри, сколь сильно изменились научные представления за один ХХ век по сравнению с предыдущим веком! Не рационально ли предполагать, что через 100-200 лет многие непререкаемые ныне научные положения будут отброшены? Но тогда веру в существование крылатых лошадей или кентавров следует признать рациональной, хотя современная биология и говорит нам, что такие организмы невозможны.  Тем более рациональна вера в бессмертие души, ведь современной науке даже не удалось доказать, что ментальность не может существовать отдельно от тела, т.е. такая вера  не вступает в противоречие с научными данными, ибо этих данных нет.

Метродор. Ладно, пусть вера в бессмертие души рациональна, но она совершенно неосновательна!

Эврилох. Ее обосновывали много раз и разными способами. Скажем,  русские философы обосновывали веру в бессмертие, указывая на то, что смерть лишает смысла жизнь человека. У Толстого в «Исповеди» это высказано очень ясно: «зачем мне жить, т.е. что выйдет настоящего, не уничтожающегося из моей призрачной, уничтожающейся жизни, какой смысл имеет мое конечное существование в этом бесконечном мире?» (Собр.соч.в 20-ти т. Т.16, М., 1964, с.130). И Толстой отвечает: если жизнь человека конечна, обрывается смертью, то она не имеет никакого смысла. «Семья…- говорил я себе; но семья – жена, дети; они тоже люди. Они находятся в тех же самых условиях, в каких и я: они или должны жить во лжи, или видеть ужасную истину. Зачем же им жить? Зачем мне любить их, беречь, растить и блюсти их? Для того же отчаяния, которое во мне, или для тупоумия! Любя их, я не могу скрывать от них истины, - всякий шаг в познании ведет их к этой истине. А истина – смерть» (там же, с.109).

И то же самое повторяют все русские религиозные мыслители. «Мы ищем вечной жизни, ибо все временное бессмысленно»,- говорит С.Л.Франк. «Вера в личное бессмертие есть условие и логической, и нравственной допустимости веры в смысл жизни», - доказывает А.И.Введенский (Смысл жизни. Антология. М., 1994). Короче говоря, если ты считаешь, что твоя жизнь имеет смысл, то ты вынужден верить в личное бессмертие.

Сократ. Там есть еще одна идея, общая для Толстого и русских философов. Все они полагают, что жизнь человека имеет смысл только в том случае, если она причастна – сливается, соприкасается, как-то связана – вечности. Все временное бессмысленно, осмысленно только вечное. Это стремление к вечности действительно присуще многим людям и заставляет их врубать свое имя в скрижали истории. Однако, согласитесь, история человечества – это еще далеко не вечность. Три тысячи лет мы помним Гомера, читаем «Илиаду»; пять тысяч лет мы помним Имхотепа – изобретателя египетских пирамид. Но по сравнению с вечностью что пять тысяч, что просто пять лет одинаково ничтожны. Да и какое мне или Каллистрату дело до того, что имя наше сохранится на столетия или даже на тысячелетия в памяти человечества? Нас-то ведь не будет! Мысль о том, что дела твои, произведения твоего ремесла, ума, таланта переживут тебя, может доставлять удовольствие живому человеку, но не мертвому. Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, - это оставить по себе добрую память в душе своих друзей и близких.

Метродор. Ну, вот видишь! Я могу жить осмысленной жизнью и не думать о вечности, страха смерти у меня тоже нет, так зачем мне вера в бессмертие?

Эврилох. Выслушай, Метродор, такое соображение в пользу веры в бессмертие души. Как пишут наши этики А.А.Гуссейнов и Р.Г.Апресян (Этика. М., 1998, с.246), у каждого человека имеется некий нравственный идеал, представление о некоем абсолютном благе, к которому надо стремиться, - Бог, счастье человечества или, как они считают, «всеобщее духовное единение людей». Опираясь на этот идеал, человек разграничивает добро и зло: все, что содействует приближению к нравственному идеалу, - добро; все, что этому препятствует, - зло. Нравственный долг повелевает нам творить добро и противодействовать злу. Совесть говорит нам, насколько нам это удается.

Метродор. Ну, и что? Я не понимаю, почему наличие нравственного идеала и представления о добре и зле должно побуждать меня верить в бессмертие души? Зачем мне жить добродетельной жизнью, зачем заботиться о духовном единении людей или об их счастье, если все мы – и грешники, и праведники – одинаково ляжем в землю на потеху червям? Конечно, последующие поколения, для которых мы унавоживаем почву, с вершины достигнутого нравственного идеала с благодарностью будут вспоминать одних и проклинать других. Но мне-то что до благодарностей или проклятий последующих поколений? Речь-то ведь идет о моей жизни, о моей личности, о моей душе! А меня не будет! Поэтому выпью-ка я сейчас водочки, закушу бутербродиком с красной рыбкой и пусть меня осуждают моралисты!

Эврилох. Религия отвечает на вопрос «зачем?»: тот, кто живет праведной жизнью в соответствии с божественными предписаниями, обретет жизнь вечную и вечное блаженство; тот, кто нарушает эти предписания, жрет водку и красную рыбу, тот грешник и уже при жизни мертвец. Налей-ка и мне!

Метродор (наливает). Такой ответ не для всякого годится, Эврилох. Я – неверующий, атеист. Тебе еще налить, Сократ? Каллистрат уже задремал…

Сократ. Спасибо. Эврилох прав, но он не довел свою мысль до конца. Мне кажется, в основе категорической принудительности нравственных норм или нравственного долга лежит идея воздаяния. Подумайте сами, ребята: нормы права имеют смысл только в том случае, если они поддерживаются мощью государства, которое карает за их нарушение. Если нормы права не будут опираться на силу и боязнь наказания, никто и не подумает соблюдать их и они потеряют всякий смысл. Но точно так же представление о добре и зле, о добродетельной жизни, о нравственном долге обретает действенный смысл только в том случае, если опирается на идею воздаяния: стремящийся к добру будет вознагражден, творящий зло будет наказан, вот поэтому-то добродетельная жизнь лучше порочной.

Вы знаете, как трудно, порой нестерпимо трудно жить, глядя на то, как лихоимцы и воры нагло кичатся наворованным богатством и бесстыдно глумятся над ограбленными и замученными ими людьми. Неужели не понесут они наказания? Мучительно видеть, как огромное число порядочных, добрых людей всю жизнь тяжелым трудом зарабатывает на хлеб себе и своим детям, страдает, не имея возможности удовлетворить даже самые скромные желания, и умирает, так и не изведав счастья. Неужели не будет этим людям иной награды, кроме чистой совести? Так и взял бы иной раз ножик и пошел на большую дорогу, если бы не надежда на то, что воздаяние ждет нас всех.

Но если мы надеемся на воздаяние, то мы должны верить в бессмертие, ибо мертвым не нужны награды и не страшны наказания. Душа бессмертна и ей воздастся за все доброе и злое, что совершил человек на земле.

Эврилох. Извини, Сократ, я процитирую тебе одного автора, кажется, весьма тебе близкого: «Два святейших, глубочайших стремления души нашей возносят нас превыше всякий твари: это стремление к правде и к бессмертию, свойственные только душам высоким, живущим духовной жизнью. Не может душа наша, дух наш допустить, что смертные грехи человеческие останутся безнаказанными.

Требует душа наша, жаждущая правды, чтобы все грешники были наказаны, а видим мы, что в жизни этой далеко не всегда бывает так, наоборот, часто грешники благоденствуют, а праведники страдают». – Это сборник бесед архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого), М., 2001, с.335.

Сократ. Ну, что же, это показывает, как трудно здесь выдумать что-то оригинальное. Может быть, стоит почитать христианских писателей, чтобы не изобретать в очередной раз велосипеда.

Итак, вот тебе, Метродор, обоснование веры в бессмертие души: человеческое общество невозможно без нравственных ценностей; соблюдение нравственных норм поддерживается мыслью о воздаянии; воздаяние возможно только в случае бессмертия души; следовательно, если ты существо нравственное, то ты вынужден верить в бессмертие души.

Метродор. Упрощаешь ты, Сократ. Можно быть нравственным человеком и стремиться к нравственному идеалу и без мысли о воздаянии. Ты меня не убедил: мне не нужно воздаяния и не нужна вера в бессмертие. Оставим все эти глупости верующим.

Сократ. Вполне допускаю, что мое рассуждение может быть неубедительным. Но ведь есть еще любовь! Не в том пошлом смысле, который ей сейчас тщатся придать, сводя ее к сексу, а в том, в котором она тождественна нравственности: любить значит быть нравственным человеком; быть нравственным человеком значит любить. Бессовестный, злой человек, самовлюбленный эгоист не способен любить.

Я думаю, у каждого из нас, даже когда уходят все желания и уже нет сил для жизни, все-таки еще остается любовь – к жене или мужу, к детям и внукам, к друзьям и просто знакомым, в конце концов, даже к облаку, летящему в небе. Как ужасно, что я уже ничем не смогу помочь им, что они больше не увидят моей радости по поводу их удач и успехов, что мое сочувствие не утешит их в горести! А сколько радости я и сам еще испытал бы, любуясь проявлениями их ума и характера!

Но еще важнее то, что в душе человека сохраняется любовь и к ушедшим до него людям. Как невыносимо больно, когда умирает близкий, родной, любимый человек! Как жить с этой незаживающей, невидимо кровоточащей раной в душе? Мир надолго, если не навсегда, становится для тебя мрачной пустыней, лишенной света и красок; душа пустеет, сморщивается и чернеет как сушеная груша. И вот здесь-то, чтобы не сойти с ума, начинаешь надеяться, верить, что встреча с ними еще возможна – если не здесь, так после смерти. Помните, у Булгакова в «Мастере»: «Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро»? Кто об этом не мечтает! Любовь – вот краеугольный камень веры в бессмертие души!

Эврилох. Я с тобой совершенно согласен, Сократ! Но в одном должен тебя поправить: ты рассуждаешь так, как будто все люди похожи на тебя, а  это неверно. Люди очень разные. Чтобы не слишком распространяться на эту тему, я сошлюсь на Э.Фромма.

Он утверждает, что существует очень большая разница между людьми с биофильной и некрофильной ориентациями (это развитие идеи «эроса» и «танатоса» Фрейда). Вот его характеристика биофила:

«Продуктивное ориентирование является полным развитием биофилии. Кто любит жизнь, тот чувствует свое влечение к процессу жизни и роста во всех сферах. Для него лучше создать заново, чем сохранять. Он в состоянии удивляться и охотнее переживает нечто новое, нежели ищет прибежища в утверждении давно привычного…

Биофильная этика имеет собственный принцип добра и зла. Добро есть все, что служит жизни; злым является все, что служит смерти. Добро есть «глубокое уважение к жизни», все, что служит жизни, росту, развитию. Злым является все, что душит жизнь, стесняет ее и расчленяет на куски. Радость – это добродетель, а печаль – грех» (Фромм Э. Душа человека. М., 1992, с.36).

А вот люди иного склада:

«Человек с некрофильным ориентированием чувствует влечение ко всему не-живому, ко всему мертвому: к трупу, гниению, нечистотам и грязи. Некрофильны те люди, которые охотно говорят о болезнях, похоронах и смерти… Для некрофила характерна установка на силу. Сила есть способность превратить человека в труп… В конечном счете всякая сила покоится на власти убивать. Может быть, я и не хотел бы человека убивать, я хотел бы только отнять у него свободу; может быть, я хотел бы его только унизить или отобрать у него имущество, - но что бы я ни делал в этом направлении, за всеми этими акциями стоит моя способность и готовность убивать. Кто любит мертвое, неизбежно любит и силу. Для такого человека наибольшим человеческим достижением является не производство, а разрушение жизни. Применение силы не является навязанным ему обстоятельствами преходящим действием – оно является его образом жизни» (там же, с.31-32).

Согласись же, Сократ, что надежда на бессмертие, вера в него нужна только человеку, влюбленному в жизнь; некрофилу, устремленному к разложению, разрушению, к смерти, эта вера вовсе не нужна, даже отвратительна.

Сократ. Ты прав, Эврилох, об этом я как-то не подумал. Не люблю я психоаналитиков, уж очень сильно от них шарлатанством попахивает, но Фромм, кажется, неглупый парень. Разные люди встречаются на свете и высказывать о них какие-то общие суждения всегда рискованно. Но, по крайней мере, о тех, кого Фромм называет биофилами, можно сказать: вера в бессмертие души им кажется рациональной; эта вера подкрепляется существованием нравственных ценностей и любовью; эта вера помогает им жить, следовательно, она не только разумна, но и полезна.

Метродор. Что вы смотрите на меня как на некрофила и некроманта? У меня тоже душа  еще не обросла шерстью! И я рад бы поверить, да не могу себе представить, как это моя душа будет существовать после смерти тела и какие формы может принять воздаяние, о котором ты говоришь, Сократ.

Сократ. И я ничего не могу сказать об этом. Все разговоры о том, как будет существовать душа после смерти тела, кажутся мне пустой болтовней. Что может сказать гусеница о том, как она будет существовать после того, как превратится в бабочку? Ничего! Гусеница прикована к плоскости, а бабочка живет в трехмерном пространстве. Можно лишь предполагать по аналогии, что душа наша испытает такое преобразование, которого мы и вообразить себе не можем, ибо связаны со своим телом так же, как гусеница привязана к плоскости.

Пойдем, будите Каллистрата!

Каллистрат (пробуждаясь). Так я могу верить в бессмертие хотя бы души? Меня не будут считать дураком?

Сократ (ласково). Верь, Каллистратик, если это помогает тебе жить! А кто сочтет тебя дураком, тот сам -  некрофил и трупоед!

Опубликовано: в журнале «Эдип», № 1(4), 2008, под названием «Смысл индивидуальной жизни и смерть»

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором