Имя:
Пароль:

Журнал "ИНТЕЛРОС - Интеллектуальная Россия"
На печать

«Бархатная революция»
Просмотров: 2342

altБИЗНЕС, ВЛАСТЬ, ОБЩЕСТВО:

ТРИ СОСНЫ РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Падение уровня образования, активизация хаотичной пропаганды и всеобщая загруженность повседневными делами порой приводит к забвению базовых, фундаментальных истин, чреватому болезненными ошибками. Чтобы ограничить их масштабы, приходится напоминать эти истины, даже когда они кажутся банальными, - раз за разом, до тех пор, пока, наконец, управляющие системы и общество не перестанут забывать их, ввергая тем самым страну в очередные кризисные ситуации.


Гармонизация интересов бизнеса и населения - условие национальной конкурентоспособности

Развитие общества определяется взаимодействием трех основных субъектов: государства, бизнеса и населения. Принципиально важно, что образы действия и краткосрочные интересы бизнеса и населения различны.

Бизнес по своей природе стремится к эффективности - к концентрации благ у наиболее успешных субъектов экономики и политики. Это стремление оформляется идеологией свободной конкуренции - либерализмом.

Население же стремится к справедливости, то есть к более равномерному распределению благ. Его естественная идеология – социализм.

Государство обеспечивает гармонизацию этих текущих интересов ради достижения долгосрочного успеха всего общества в целом.

Различные исторические условия, решение обществом различных задач на разных этапах его развития требуют различных пропорций между эффективностью и справедливостью, между либерализмом и социализмом. Соответственно сменяются и стоящие у власти политические силы.

Общий принцип гармонизации интересов бизнеса и населения прост, хотя и выработан развитыми странами в социально-управленческих муках. Во внешнем мире государство должно реализовывать интересы бизнеса как более активного и творческого элемента общества, всячески поддерживая и частично направляя его экспансию. Внутри же общества оно должно поддерживать в первую очередь население, - не столько вследствие его преобладающего (в по-настоящему демократическом обществе) политического влияния, сколько потому, что внутренне нестабильное, расколотое общество не может быть конкурентоспособным в средне- и особенно долгосрочном плане.

Классический пример ориентации на интересы бизнеса во внешней политике и населения во внутренней - стихийно сложившееся отношение государств к форме собственности на нефтяные компании. При добыче преимущественно на своей территории добывающие компании для удовлетворения интересов своего населения находятся в государственной собственности (даже в безупречно европейской Норвегии), при добыче на чужой для эффективности экспансии – в частной собственности. В последнем случае значим и практический аспект: стране, на территории которой находятся осваиваемые месторождения, легче допустить к их освоению частные иностранные, чем государственные иностранные корпорации, так как в последнем случае угроза утраты политического суверенитета более очевидна.

Описанная модель связана с издержками для бизнеса, но они окупаются эффективностью государства, способного обеспечить как выполнение установленных им «правил игры» внутри страны, так и внешнюю экспансию бизнеса, за счет которой он получит гарантированно больше, чем потеряет от внутренних ограничений. Пример самоограничения крупного бизнеса на внутренней арене - его согласие на антимонопольное регулирование.

Вместе с тем из этой вроде бы тривиальной схемы гармонизации интересов бизнеса и населения за счет поощрения государством внешней экспансии бизнеса в обмен на его согласие с приоритетностью интересов населения внутри страны следует трагичный вывод о возможности успешного развития лишь ограниченного количества стран. Ясно, что внешнюю экспансию, являющуюся условием внутренней гармонии общества, не смогут осуществлять все страны мира: кто-то будет ее субъектом, а кто-то – неминуемо – объектом. Как пел Булат Окуджава, «ведь пряников сладких всегда не хватает на всех». Страна, являющаяся объектом внешней экспансии (классический пример - современная Россия), не только лишена возможности гармонизации интересов бизнеса и населения описанным способом, но и сталкивается с качественно новыми проблемами, порождаемыми этой внешней экспансией.

Доступный для нее способ гармонизации интересов населения и бизнеса - объединение их усилий в противостоянии внешней экспансии ради сохранения в стране большей доли производимых ресурсов и направления их на нужды собственного развития этой страны, то есть в развязывании своего рода «национально-освободительной» войны в области экономики. Необходимость этой «войны» и победы в ней отнюдь не отменяет необходимость одновременной организации внешней экспансии национального бизнеса, которая становится самостоятельной задачей государственной политики.

Неотъемлемые функции государства

Бизнес по своей природе ориентирован на поддержку и прославление сильных, тех, кто сам в состоянии позаботиться о себе. (Именно в этом корни ограниченности и недостаточности его идеологии - либерализма.)

Соответственно, общественной функцией государства является забота об остальных – о тех, кто по тем или иным причинам не может позаботиться о себе сам. В целом функция государства шире и носит компенсаторный характер: оно берет на себя все задачи, которые стоят перед обществом, на которые оно не может выполнить само (например, гармонизацию интересов населения и бизнеса). Именно в силу наличия значительного круга таких задач общество терпит государство с его неэффективностью и монополией на насилие. Ведь необходимую вещь лучше сделать плохо, чем вообще не сделать.

Неотъемлемые функции государства: установление норм и правил и обеспечение их соблюдения (поэтому возможна частная тюрьма, но не частный суд), обеспечение безопасности общества (включая обороноспособность, поддержание устойчивости природной и технологической среды), стратегическое планирование (недаром говорят, что государство – мозг и руки общества) и организация социальной помощи.

Кроме того, в зависимости от уровня развития общества государство оказывает ему услуги, которые оно постепенно должно научиться оказывать себе само. Важнейшая из них - реализация долгосрочных и капиталоемких проектов, непосильных или непривлекательных для бизнеса (как правило, из-за значительности необходимых инвестиций и длительности или неопределенности их окупаемости) – в первую очередь в области развития инфраструктуры и создания новых технологий (включая фундаментальную науку).

Существенно, что наиболее эффективным способом создания новых технологий являются военные расходы: только первичный для живого существа страх смерти может побудить рыночно ориентированные общества систематически совершать столь вопиюще нерыночные действия, как финансирование исследовательских программ с неопределенным результатом.

В 90-е годы ослабление международной напряженности привело к тому, что страх смерти стал эксплуатироваться для создания новых технологий в смягченной форме – через финансирование развитыми странами исследований в области здравоохранения (хотя в основе многих из них по-прежнему лежали военные наработки). Уже в конце 90-х годов военные расходы вновь начали возрастать, но успех или неудача эксперимента с развитием технологий через финансирование здравоохранения станут ясны лишь через 3-5 лет, когда на основе коммерционализации и распространения биологических технологий удастся (или не удастся) обеспечить новый скачок биржевых котировок (подобный вызванному распространением персональных компьютеров и, затем, возникновением Интернета).

Сфера влияния государства естественным образом сужается по мере развития общества: последнее берет на себя все больше функций, однако установление норм и правил, а также, вероятно, стратегическое планирование и социальная помощи останутся в его преимущественной компетенции.

Чем слабее общество, тем шире поле деятельности государства. Поэтому оно постоянно испытывает соблазн ослабить общество ради сохранения или даже расширения своего влияния, что ведет к неэффективности и проигрышу во внешней конкуренции. Объективно обусловленная задача бизнеса - не дать государству остановить развитие общества и окостенеть, в том числе и отбирая у государства ряд функций, с которыми общество (хотя бы в части бизнеса) уже научилось справляться.

Государство и бизнес: единство и борьба противоположностей

Бизнес активнее и сознательнее населения, поэтому государство должно в первую очередь выстраивать отношения именно с ним. Однако их нельзя понять без третьей и главной вершины «общественного треугольника» - населения, этого великого и, при нормальной ситуации, безмолвствующего субъекта политической жизни (население становится народом, когда неэффективность государства вынуждает его выходить на политическую сцену и возвращать себе ряд функций общественного управления, ранее делегированных доказавшему свою неэффективность государству). Если власть отрывается от населения, перестает ощущать свою ответственность перед ним, она неминуемо становится неэффективной. В этом случае народу приходится поправлять ее, демонстрируя неблагополучие ситуации различными методами - от низкой явки на выборы и высокой доли голосующих «против всех» до массовых беспорядков и революции.

Если государство не чувствует своей ответственности перед населением, оно лишается необходимой точки опоры в отношениях с бизнесом и либо подчинится ему, либо само подчинит его себе.

Ничего хорошего не произойдет в обоих случаях.

Подчинение государства бизнесу, помимо дичайшего расцвета коррупции, превратит государство в простой инструмент реализации его интересов, как это было в 90-е годы ХХ века в России, и лишит государство возможности выполнять свои общественные функции (просто в силу объективно обусловленного несовпадения интересов бизнеса с интересами общества).

Подчинение же бизнеса государству задушит его творческий потенциал, а затем и потенциал всего общества, как это имело место при социализме.

Опираясь на население, государство получает возможность говорить с бизнесом от имени всего остального общества, выполняя свою функцию стратегического планирования и определения норм и правил, необходимых для достижения определенных им целей.

Если в своем диалоге с бизнесом государству удалось решить принципиальную задачу - опереться на население, главной проблемой становится в значительной степени технический механизм определения национальных интересов.

Идеальным примером представляются США, которые именно при помощи таких механизмов обеспечили симбиоз государства и транснациональных корпораций (ТНК), являющийся источником их глобального лидерства.

Американскому государству удалось добиться близости целей корпораций, ориентированными на повышение своей конкурентоспособности, и целями общества, заинтересованного в закреплении той же самой конкурентоспособности, но уже на ином, формально более высоком, а на деле более низком, национальном уровне. Американские ТНК и государство, как правило, преследуют единые общенациональные цели, помогая друг другу решать соответственно преимущественно экономические и преимущественно политические задачи. При решении коммерческих задач государство выступает в роли «младшего партнера», а при деятельности во всех остальных направлениях в роли ведомого выступает бизнес.

Неразрывная связь американских ТНКс государством реализуется прежде всего в постоянном персональном взаимодействии. При этом прославленные американские лоббисты играют весьма ограниченную роль.

Значительно более важен механизм постоянной ротации кадров между государством и бизнесом, при которой человек может несколько раз подряд с поста министра уходить на пост вице-президента крупной корпорации и наоборот. Эта система обеспечивает единство интересов и взаимопонимание между коммерческим сектором и государством (и, конечно, это усиливает требования к ограничению коррупции), которые участвуют в мировой конкуренции не как союзники, пусть даже близкие, но как единый организм, что качественно повышает эффективность их действий.

Однако главным механизмом объединения государства и крупного бизнеса США в мировой конкуренции является деятельность американского аналитического сообщества. Оно выросло из антикризисных подразделений корпораций, вынужденных преодолевать кризисы на уровне сначала предприятий, затем – отраслей (отраслевых монополий), а с Великой Депрессии 1929-32 годов – и на общенациональном уровне.

Соответственно, оно сохранило теснейшую связь с корпорациями, финансируясь ими и обслуживая в первую очередь их интересы. В то же время на деньги корпораций аналитическое сообщество обеспечивает «сопровождение» деятельности партий, служа их аналитическими структурами. Победа того или иного политика на выборах ведет к переходу в его аппарат сотрудников этих структур. Они понимают, что пришли в госаппарат временно, и сохраняют «производственную базу» в аналитических структурах, формально не являющихся частью государства.

Аналитические структуры становятся подлинным «мозгом» государства. Решения, реализуемые госаппаратом, разрабатываются на деньги коммерческих организаций при помощи коммерческих технологий управления и, соответственно, с коммерческой же эффективностью, что повышает эффективность государства. Они оказываются важнейшим звеном, соединяющим корпорации и государство в единое целое именно благодаря ориентации на глобальные процессы и ценности.

Американский путь отличается от характерной для неразвитых стран «олигархии» тем, что сращивание государства и корпораций идет на уровне не только лоббистов, но в наиболее важной части - на уровне стратегических аналитиков, то есть на базе не узкокорыстных интересов корпораций, а на основе долговременных стратегических интересов.

Вместо того, чтобы сначала порознь выработать системы корпоративных и государственных интересов, а затем мучительно и противоречиво, порождая высокую общественную напряженность, приспосабливать их друг к другу при помощи громоздкой, прожорливой и эгоистичной политической машины, США при помощи аналитического сообщества с самого начала вырабатывают систему национальных интересов как целое, объединяющее интересы бизнеса и государства. Это смягчает противоречия и повышает осознанность развития, а с ним - и конкурентоспособность общества.

Специфика России: либерализм

Чтобы понять специфику России, не только отличающую ее от образцов, демонстрируемых развитыми странами, но и во многом делающую эти образцы принципиально недоступными для нее, надо осознать: 15 лет назад Россия вступила на рыночный путь со значительным опозданием. Ее конкуренты не просто ушли далеко вперед и в силу этого стали сильнее, - массовое использование их моделей развития в прошлом зачастую делало невозможным успешное следование этим моделям в настоящем. (В экономике это выражается в доказанной невозможности успешного «догоняющего» развития, в жизни – примером, когда колея на дороге углубляется и разбивается до такой степени, что пользоваться ей становится невозможно.) Кроме того, развитые страны, пользуясь правом первооткрывателя, направляли ее – и, как правило, делали это в корыстных интересах, заботясь не о наиболее успешном развитии России, но, напротив, о ее сдерживании в наиболее выгодном для себя «промежуточном» положении. В этом положении она не грозит соседям своим разрушительным и для них крахом, но не способна не только защищать, но даже и осознавать свои национальные интересы.

Последствия этого «внешнего управления» еще только начали изживаться российским обществом. Наиболее болезненным и потенциально опасным из этих последствий представляется укорененность либерализма, зачастую воспринимаемого не как частная идеология бизнеса, но как универсальная для всех времен, народов и социальных слоев истина в последней инстанции.

Между тем, естественным образом исповедуемый и распространяемый бизнесом либерализм, в принципе недостаточен для развития любого относительно слабо развитого общества, в том числе и российского.

Прежде всего, как идеология, он основан на предположении о самодостаточности каждого человека, что не имеет никакого отношения к реалиям России, где большинство людей жестко привязано к масштабным системам жизнеобеспечения.

Либерализм как философия и идеология исходит из того, что каждый член общества может сам отвечать за себя. Как ни ужасно, это не имеет отношения к России: значительная часть нашего общества по разным причинам (от неправильного образования до бытового алкоголизма) не может адекватно воспринимать реальность и, соответственно, отвечать за свои поступки.

Либерализм не учитывает масштаба деградации России. Действительно, когда в обществе, где бедных лишь 5%, их бедность может восприниматься как исключительно их собственная проблема. Однако когда бедных более 60% - это проблема общества, в первую очередь проблема остальных 40%, и для решения ее необходим мощный инструмент в лице государства.

Наконец, в условиях жесткой глобальной конкуренции, ведущейся по отношению к ее слабым участникам «на уничтожение», проповедуемое либерализмом в качестве панацеи открытие национальных рынков является большой и разрушительной ложью. Практика (как постсоциалистического пространства, так и начавшей вымирать Африки) уже многократно доказала очевидное: слабая экономика, поставленная в равные условия с более сильными экономиками, без поддержки государства, особенно на первом этапе, не имеет возможности выдержать конкуренцию с ними и просто погибает.

Несмотря на это, либерализм весьма популярен в слабых странах. Помимо специфически российских причин, рассмотренных выше, следует назвать прежде всего то, что он является наиболее естественным образом действия бизнеса и энергичных, успешных людей в целом. (Разрушительность либерализма в слабых обществах усиливает то, что уровень конкуренции, являющийся приемлемым для их элиты и даже необходимым для ее нормального развития и поддержания ее «в тонусе», часто оказывается невыносимым для общества в целом. В результате, ориентируясь на собственные конкурентные способности, либеральная элита относительно слабых обществ разрушает их).

Кроме того, либерализм дает массу привлекательных образцов для подражания: раз его исповедуют успешные люди, простейший способ добиться успеха самому – подражать им и в этом.

Существенно, что либерализм – едва ли не единственная религия мира (за исключением разве что кальвинизма), полностью снимающая с сильных всякую ответственность за слабых. Каждый судит о других по себе; миллионер, когда-то бывший студентом, просто не может поверить, что все остальные студенты не становятся миллионерами по какой-то иной причине, кроме недостатка желания.

Либерализм, исходящий из презумпции избыточности государственного регулирования, предоставляет чиновникам идеальное оправдание их лени и безграмотности: чем меньше они делают, тем лучше соответствуют его требованиям.

Наконец, популярности либерализма весьма существенно способствует пропаганда стратегических конкурентов, использующих его как инструмент взламывания национальных рынков. Россия остается практически беззащитной перед этой пропагандой и по сей день.

Специфика России: происхождение крупного бизнеса

Для осознания положения современной России важно понимать, что в ней отношения государства и бизнеса строились далеко не в соответствии не только с американским идеалом, но и с несравнимо менее совершенной нормой других развитых стран.

Прежде всего, крупный российский бизнес в его сегодняшнем виде возник отнюдь не из самодеятельности жаждущих обогащения масс – из нее возникло кооперативное движение, подавленное и оттесненное (как в экономике, так и в политике) на второй план эпохой великих спекуляций 90-х годов.

Как только после смерти Сталина советских чиновников перестали расстреливать, они сложились в замкнутый социальный слой, - партхозноменклатуру. Попытка Хрущева подчинить ее политическому руководству государства потерпела неудачу, и при Брежневе этот социальный слой завершил свою эволюцию, полностью осознав свои интересы: желание присваивать те блага, которые они перераспределяли. Принципиально важно, что его представители, в первую очередь работники обкомов, министерств, главков и директора заводов не хотели производить и созидать, воспринимая процессы производства как нечто самоочевидное и само собой разумеющееся. Их сознательное желание было направлено в совершенно ином направлении - они хотели потреблять.

Это желание было многократно усилено и актуализировано крахом политики ускорения и других попыток найти новые резервы, факторы и механизмы, поддерживающие существование, а в идеале и развитие системы.

Необратимый шаг к катастрофе был сделан в 1987 году, с одновременным появлением кооперативов, развитием биржевого дела и отменой монополии внешней торговли. В результате с плановой системой распределения начала конкурировать не рыночная, но коррупционная система, перепродающая по свободным ценам продукцию, полученную по фиксированным ценам.

Кооперативы позволяли перекачивать на рынок со свободными ценами централизованно выделяемые по низким государственным ценам ресурсы. Биржи позволяли скупать эти ресурсы, формируя крупные партии, а отмена монополии внешней торговли обеспечивала их сбыт за рубежом.

Без отмены монополии внешней торговли система не развернулась бы из-за ограниченности спроса внутри страны. Разрушение этой монополии создало своего рода «черную дыру» в лице мирового рынка, всасывающего в себя практически все ресурсы и разрушающего сбалансированность народного хозяйства. Вместо производительной экономики, неважно, эффективной или не очень, возникала «экономика трубы», направленной не на производство, а на вывоз.

Принципиально важно, что в основе этого процесса лежал не какой-то заговор; разрушающая советскую экономику конструкция сложилась стихийно, но очень разумно и эффективно, как всегда, когда интересы массовы и четко очерчены.

Кооперативы пропагандировались как инструмент помощи предприятиям. В условиях снижения эффективности производства они официально рассматривались как способ использования излишней рабочей силы и одновременно - как источник дополнительного заработка для рабочих.

Отмена же монополии во внешней торговле трактовалась как способ удовлетворить растущие потребности населения в условиях сокращения доходов от нефтяного экспорта. При этом - и это принципиально важно! - монополия внешней торговли была отменена не просто так, а на условиях бартера. Нормативные акты запрещали торговать за деньги, чтобы у советских людей не было валюты, и разрешали только бартер, чтобы предприятия и кооперативы ввозили дефицитные товары народного потребления.

Введение бартера во внешней торговле дало западным партнерам СССР великий исторический шанс: возможность ввести принудительную конвертацию рубля по сверхвыгодному для них курсу.

Этот курс устанавливался на основе сопоставления цен только коммерческого экспорта и импорта. Основными видами экспорта было сырье и продукция первого передела (нефть, металлы и удобрения), а импорта - персональные компьютеры, пиво, сигареты, окорочка и одежда. Из страны вывозились биржевые товары (так как экспорт сложнотехнических товаров даже «при прочих равных условиях» требовал активной поддержки, которой не могло оказать разлагавшееся государство), а ввозились наиболее дешевые в развитых странах и дефицитные в России потребительские товары.

Внешне введение принципиально дискриминационного курса выглядело как вполне демократичное, осуществляемое свободной экономической волей установление рыночного валютного курса на основе корзины покупок. Мы вывозили простые, биржевые товары, обрушивая цены мирового рынка, а ввозили то, на что в стране были максимально высокие цены. На бытовом уровне это напоминало установление курса рубля к доллару на основе, например, палладия, на основе того, что в России его добыча стоит, условно говоря, 10 рублей, а на мировом рынке мы его продаем за 100 долларов.

Таким образом, в результате неразумных действий советского руководства в стране была введена фактическая конвертируемость рубля по принудительному, заведомо не соответствующему на тот момент реальным экономическим потенциалам стран, курсу. Это естественное соотношение и возникшие на его основе «ножницы курсов», энергично и сознательно поддерживавшиеся западными партнерами, стали окончательным ударом по советской экономике, пришедшимся в первую очередь по всем высокотехнологичным отраслям: ценность их продукции оказалась равна нулю, так как на внешних рынках их просто некому продавать (потребительские товары неконкурентоспособны, а военная техника не может продаваться без усилий государства). А материальные ресурсы, потребляемые этими отраслями, оказались исключительно ценными и ликвидными, и стремительно пошли на экспорт.

С другой стороны, при формировании нового потребительского стандарта на его компоненты резко выросли цены. Зарплаты в ВПК стали быстро отставать от инфляции, и его работники оказались перед выбором: эмигрировать либо на Запад, сохраняя квалификацию, либо в «челноки».

Разбалансировка системы била прежде всего по самым слабым местам, в СССР - по потребительскому сектору. Ему все больше не хватало ресурсов, так как государство продолжало концентрировать их в ВПК, и даже в больших, чем раньше, размерах, потому что именно из ВПК, пользуясь его закрытостью, было удобней всего перебрасывать их на экспорт.

С другой стороны, импорт, резко удорожая продукцию, запускал процесс вымывания из оборота дешевой российской продукции, которой становилось невыгодно торговать. Это вымывание лишало российского производителя средств и как минимум останавливало его развитие.

В результате у населения (работающего в основном именно у производителя, работающего на внутренний рынок) не оказывалось денег, чтобы купить дорогую продукцию, - а дешевой попросту не было. В обществе стала расти социальная напряженность, которая накладывалась на проблемы и социально-психологические комплексы, связанные с уходом из Европы и внутренним распадом.

На это накладывалось широкое распространение материального стимулирования при сохранении системы централизованного распределения натуральных ресурсов как основы политической власти. Результатом стал избыток наличности на потребительском рынке и его разрушение.

При этом государство не сопротивлялось деструктивным тенденциям, так как обогащения хотели все его элементы. В результате советская экономика рухнула, похоронив под своими обломками и класс присваивающих чиновников.

Возник вакуум власти, на фоне которого наиболее массовыми и одновременно прибыльными видами бизнеса на всех уровнях стали торговля и валютные операции. Социальная структура общества была разрушена, размолота в пыль. Люди, которые в этих условиях держались «на гребне волны» и, зарабатывая деньги, успевали думать о будущем общественном устройстве и имели возможность влиять на него, уже не просто хотели денег. Они знали, что получение денег – это не результат, а процесс, и, в отличие от предшествовавшей им партхозноменклатуры, осознанно хотели их зарабатывать.

Для этого надо было прежде всего владеть заводами, оставшимися от Советской власти и в то время, как правило, еще функционировавшими.

Желание владеть заводами было наиболее осознанным у директоров, которые и так управляли ими, однако так или иначе этого хотели все, заработавшие значительные суммы легких денег и понимавшие, что они в конце концов кончатся, – от удачливых спекулянтов до бывших цеховиков.

Политики-демократы, взгромоздившиеся, как обезьяны на мачту, на вершину дрожащей и раскачивавшейся административно-управленческой пирамиды, отчаянно нуждались в поддержке бизнеса и с радостью пошли навстречу. Главной целью ваучерной приватизации было прежде всего выполнить пожелания директоров (на следующем историческом витке заклейменных «красными», но тогда еще являвшихся политическими союзниками) и при этом стабилизировать производство, переведя его с прекратившего существование централизованного планирования на, как тогда говорили, «рыночные рельсы». Существенным мотивом игр вокруг ваучеров стало и отвлечение людей от падения уровня жизни, хозяйственного хаоса и политической борьбы конца 1992 – 1993 годов (до этого ту же самую роль сыграла приватизация квартир населением, отвлекшая людей от спровоцированного демократами, заранее объявившими о либерализации цен, ужаса последних 2,5 месяцев 1991 года).

Ваучерная приватизация сыграла и исключительно значимую социальную роль: начав формирование фондового рынка и слоя фондовых спекулянтов, она тем самым начала складывание социальной базы будущих либеральных реформаторов.

Однако победившие в 1991 году демократы пошли навстречу бизнесу не только в вопросе о владении государственными заводами, но и во всех остальных вопросах социально-экономической политики: их власть была исключительно слаба, а государственный аппарат разрушен. В результате относительно сложные мероприятия, способствующие развитию страны и поддержанию уровня жизни, были, с одной стороны, непосильны этому аппарату, а с другой – сдерживая развитие спекулятивного бизнеса, ссорили власть с ее единственной социальной опорой. Да и в целом сама их направленность опасно приближалась к практике только что уничтоженной Советской власти и потому была неприемлемой.

Все это обусловило проведение разрушительной и неадекватной социально-экономической политики, вызвавшей жестокий политический кризис. Сегодняшняя российская государственность полностью сложилась лишь в ходе расстрела Белого дома в октябре 1993 года, когда силовые структуры окончательно подчинились президенту и повязали себя кровью. Но главное заключается в другом: в силу указанных особенностей своей политики российское государство сложилось без народа и помимо народа, осталось с бизнесом один на один и было обречено.

Безумная, безудержная раздача льгот (в том числе по импорту и использованию бюджетных средств), начавшаяся еще в 1991 году (когда российские власти перетаскивали в свою юрисдикцию заводы при помощи установления более низких налогов), достигла максимального размаха в 1993-1995 годах. При помощи предоставления льгот бизнесу, в то время преимущественно мелкому и среднему, государство пыталось превратить его в устойчивую политическую опору.

Однако уже в преддверии президентских выборов 1996 и даже перед парламентскими выборами 1995 года стало ясно, что поддержка спекулянтов и бандитов не просто исключительно дорога, но и смертельно ненадежна.

Необходимо было создать крупный бизнес (которого тогда просто не было), обладающий мощью, достаточной для противодействия настроениям практически всего народа. Одновременно надо было надежно привязать этот бизнес к себе, что требовало постоянства его финансовых потоков, их подконтрольности и относительной защищенности.

Решение этой задачи, ощущавшейся в начале 1995 года достаточно широко, было предложено самими бизнесменами и заключалось в проведении залоговых аукционов, практически даром предоставлявших бизнесу в собственность крупнейшие и наиболее прибыльные государственные предприятия, обеспечивавшие ему сногсшибательные прибыли и в то же время играющие большую социальную роль. Из-за последней развал этих предприятий был политически неприемлем для государства, что относительно надежно защищало их владельцев.

Сроки залога на залоговых аукционах были установлены так, что приходились на время после выборов, так что в случае смены власти собственность изымалась у новых хозяев практически без затрат со стороны государства, абсолютно легитимно и без каких-либо политических напряжений. В то же время откровенно грабительский характер залоговых аукционов и массовое невыполнение их условий со стороны новых владельцев заводов, при всей легальности сделки делавшие ее гарантированно нелегитимной, надежно обеспечивали лояльность новых собственников и по завершении президентских выборов 1996 года.

Выбор самих этих новых собственников также был относительно разумен. К участию в залоговых аукционах допускались преимущественно крупнейшие банкиры: они обладали наибольшими финансовыми ресурсами (в том числе неофициальными), доказали свою минимальную управленческую эффективность и, как это сегодня ни смешно звучит, по сравнению с остальными российскими предпринимателями руководили наиболее прозрачным бизнесом.

Расчеты государства оправдались: крупные банкиры, победившие в залоговых аукционах, стали верной политической опорой государства и оказали ему критически значимую поддержку на выборах 1996 года. Собственно, они их и выиграли, - и за это государству пришлось расплатиться с ними еще раз, после выборов, когда главным бизнесом стало разворовывание бюджета при помощи различных схем с использованием государственных ценных бумаг, проведением взаимозачетов и кредитованием расходов бюджета (хотя важным видом деятельности этих банков было и «высасывание» финансовых потоков предприятий, наиболее прибыльна была все-таки «работа» с бюджетными деньгами).

Результат этой вакханалии был закономерен – дефолт, девальвация, впадение недееспособного руководства страной в шоковое состояние. Перед страной во весь рост второй раз за 90-е годы стоял призрак хозяйственного коллапса.

Напуганное до смерти коррумпированное компрадорское руководство страной передало оперативное управление группе старых советских управленцев, наспех разбавленное молодыми бизнесменами, - правительству Примакова. И, несмотря на свою внутреннюю неоднородность и слабость многих членов (достаточно вспомнить первого вице-премьера Густова и Министра сельского хозяйства Кулика), простая ответственность этого правительства и осознание реальной угрозы катастрофы позволила ему достичь успеха.

Отменив наиболее разрушительные реформаторские меры, направленные на благополучие крупного бизнеса за счет остальной экономики (ускоренного банкротства, размещения счетов госбюджета в банках и т.д.), и добившись замораживания тарифов естественных монополий (простой просьбой об обеспечении финансовой прозрачности), правительство Примакова стабилизировало ситуацию. Более того, в конце апреля 1999 года оно победоносно завершило переговоры с МВФ, вырвав у того официальное и исключительно значимое тогда разрешение на осуществление широкомасштабного государственного стимулирования инвестиционных проектов, позволявшее перейти от политики стабилизации к политике развития.

Тем самым оно подписало себе смертный приговор, ибо до того одна из важнейших функций президента заключалась в защите своего правительства либо от собственного народа, либо от Запада. Добившись поддержки и России, и МВФ, правительство Примакова помимо своей воли сделало президента Ельцина стратегически ненужным и потому было отправлено в отставку практически сразу же после своего успеха.

Однако дело было сделано: после преодоления негативных последствий девальвации «заработали» ее позитивные последствия – рост рентабельности экспорта и импортозамещение. На этой волне поднялся качественно новый бизнес, уже не спекулятивный, но преимущественно производственный, даже если во главе этого бизнеса стояли прежние олигархи.

Новые олигархи по-прежнему получали значимую часть прибыли за счет контроля над государством (это и есть определение олигарха), но в меньших масштабах и преимущественно созидая, а не разрушая. Их интересы как производителей были значительно более близкими к интересам страны, что явилось важным этапом в оздоровлении крупного бизнеса.

Опираясь на начавшееся восстановление экономики, государство окрепло и смогло, преодолев политический кризис конца ельцинского правления, выйти из-под полного подчинения крупному бизнесу, не попав под контроль региональных элит. Главным инструментом этого освобождения стала прямая апелляция к народу в ходе второй чеченской войны, пробудившая патриотизм и гордость за свою страну.

Олигархи перестали определять государственную политику (кто не смирился с этим, был изгнан), сохранив контроль за ней лишь в форме определения экономической «повестки дня».

Бюрократический тупик

Подчинив себе крупный бизнес, государство не создало инструментов своей зависимости от общества. Тем самым правящая бюрократия завершила 15-летний процесс освобождения от всякого внешнего контроля – единственный процесс, который шел на протяжении всех реформ неуклонно и постоянно и который должен быть признан поэтому в качестве их основного содержания.

На протяжении этого долгого пути эмансипации от общества правящая бюрократия, как перчатки, меняла союзников и многократно трансформировалась сама. Сначала она подняла «средний класс» Советского Союза – интеллигенцию и инженерно-технических работников, преимущественно отраслей ВПК, - на борьбу против контроля со стороны КГБ, затем – против КПСС. Одержав победу, она немедленно, опершись на выращиваемый ею класс мелких собственников и спекулянтов, уничтожила советский «средний класс» в жерновах чудовищной либерализации цен. Затем она создала крупных собственников и спустила их «с поводка» на своих вчерашних союзников – мелкий и средний бизнес, разрешив творить в отношении них все, что угодно. Чудовищное давление олигархов на весь остальной бизнес России, доходивший порой до прямого грабежа и террора, породило ненависть к олигархии среди предпринимателей. Эта ненависть была использована правящей бюрократией на совсем недавнем, завершающем этапе эмансипации, когда она освободилась от последних крох общественного контроля даже в таком превращенном виде, как контроль со стороны коммерческой олигархии.

Сегодня правящая бюрократия достигла высшей степени свободы, которая, в полном соответствии с диалектическим законом отрицания отрицания, доходит до абсурда и переходит в свою противоположность – полную зависимость от самых незначительных, самых мимолетных изменений настроений общества, выражающихся в колебаниях рейтингов. Такая зависимость означает полную невозможность управления (которое может исходить из среднесрочных интересов, но не краткосрочных эмоций) и характерна для периодов неудержимого сползания в кризис. Она еще не проявилась; переход к этой зависимости еще только намечается.

Пока же правящая бюрократия празднует победу: крупный бизнес возможен только под ее контролем, а место коммерческой олигархии времен Ельцина прочно заняла силовая олигархия.

В обмен на призрак политической поддержки высшему руководству страны бюрократия получила карт-бланш, практически полную свободу рук. Трагедия заключается еще и в том, что в силу пробуждения стихийного патриотизма и стремления общества к защите национальных интересов в нынешней бюрократии доминирует именно ее силовая компонента. Она неплохо умеет наводить минимально необходимый порядок, но в силу своего социального генотипа, характера обучения и общей охранительной направленности в принципе не способна к остро необходимой сегодня организации общественного развития.

Следует учитывать и то, что в силу лучшего кадрового потенциала силовые структуры понесли в ходе реформ наибольший кадровый урон – их представители внезапно получили максимальные по сравнению с представителями других социальных групп возможности самореализации практически во всех областях общественной жизни и, естественно, отчасти использовали их. Среди оставшихся же значительную долю составляли пассивные и неспособные люди и, что самое страшное, - те, кто осознанно ориентировался на использование монопольного права на насилие, предоставляемого службой, в качестве инструмента ведения бизнеса, инструмента получения прибыли.

Ситуация усугублена неспособностью политического руководства страны сформировать внятный образ желаемого будущего и, соответственно, выработать стратегию его достижения. «Кто не знает, куда плывет, тому нет попутного ветра». В результате правящая бюрократия оказалась предоставленной сама себе: освободившись от всякого давления снизу, со стороны общества, она не испытывает и систематических содержательных импульсов сверху, со стороны политических лидеров. При этом разработать самостоятельный план действий она не может просто в силу своей социальной природы: она создана для исполнения команд, но не для генерирования решений.

А так как потребность что-то делать или, по крайней мере, демонстрировать видимость действий остается неизменной, правящая бюрократия оказывается интеллектуальной рабыней того самого бизнеса, который она победила и подчинила, так как только его представители имеют четкое представление о том, что надо делать, и способны четко и относительно убедительно мотивировать свои пожелания.

В результате, превратив весь бизнес, и в том числе крупный, в свою «дойную корову», правящая бюрократия подчинила свою экономическую политику его интересам. В этом отношении замена коммерческой олигархии времен Ельцина силовой олигархией не привела к сколь-нибудь существенным изменениям. В частности, по-прежнему остается недоступным решение наиболее значимых системных проблем российской экономики, блокирующей ее развитие и превращающие процесс переваривания нефтедолларов в «рост без развития».

Действительно: главная проблема – незащищенность собственности – является проблемой лишь для удаленного от государства бизнеса, не имеющего политических рычагов для защиты своей собственности и, соответственно, не обладающего никаким значимым политическим влиянием. Для олигархов же, определявших и определяющих экономическую политику (их персональный состав изменился, но социально-политическая категория и общественная роль осталась), защита собственности как таковой противоестественна, так как представляет собой защиту чужой собственности от их экспансии и, соответственно, затруднение последней.

То же самое относится к борьбе со злоупотреблением монопольным положением: хотя российская экономика сверхмонополизирована (монополией может быть даже газетный киоск в центре большого города), в наибольшей степени своим монопольным положением злоупотребляет именно крупный бизнес, и в самую первую очередь – олигархи, по определению имеющие политическое «прикрытие».

Так как российский крупный бизнес ориентирован преимущественно на экспорт, а не на внутренний рынок, массовая бедность (по данным социологических опросов, 17% населения России испытывает нехватку денег на еду, 52% - на одежду, 85% - на бытовую технику) воспринимается им не как подрыв рынка сбыта, а как полезный элемент снижения производственных издержек. Борьба за повышение уровня жизни для российских олигархов противоестественна.

Депрессивные же регионы просто не предоставляют никаких возможностей для развития бизнеса и потому остаются вне поля зрения олигархов точно так же, как и разрушающаяся вследствие износа унаследованная от СССР инфраструктура, слишком капиталоемкая и слишком медленно окупающаяся, чтобы представлять собой коммерческий интерес.

Тупик экономической политики, по-прежнему вырабатываемой под определяющим влиянием олигархии и потому не способной решить наиболее значимых проблем, усугубляется тем, что правящая бюрократия просто от лени (коррупция является уже второстепенной причиной) делегирует вои функции бизнесу. При этом, стремясь снять с себя максимум содержательной работы, она делегирует именно те функции государственного управления, которые нельзя делегировать, - разработку реформ, определение норм и правил, - именно тем, кому нельзя делегировать - заинтересованным участникам рынка, да при этом (в силу рудиментарного патриотизма) еще и государственным. В результате практически все значимые реформы - электроэнергетики, железнодорожного транспорта, пенсионная, образования, медицинского страхования, - направлены на обеспечение интересов бизнеса без какого бы то ни было учета интересов общества и при этом обеспечивают подавление частных компаний формально государственными бизнес-структурами.

В поисках выхода из этого тупика бизнес попытался проявить инициативу: «профсоюз коммерческих олигархов» - РСПП - взял на себя разработку экономической политики, однако попытка провалилась из-за естественного и не устранимого корпоративного эгоизма: без принуждения со стороны государства бизнес в принципе не может в полной мере учитывать неотъемлемые интересы общества.

Затем в рамках некоторых корпоративных структур возникли идеи административных, а порой и политических преобразований для повышения эффективности государства. Причина заключалась в том, что выросший и окрепший российский бизнес начал во все большей степени нуждаться в принципиально недоступном для него стратегическом планировании общественного развития, все более жестоко и осознанно страдая от неспособности и нежелания государства справиться с этой своей обязанностью. Однако чисто управленческая по своему характеру и коммерческая по своим мотивам мера неизбежно приобрела политический характер, что обусловило жесткую реакцию со стороны государства.

При этом, ощущая свою неспособность справляться с задачами общественного развития и чувствуя растущее в обществе недовольство, правящая бюрократия переориентировала это недовольство на коммерческих олигархов, на время обезопасив себя и укрепив контроль за крупным бизнесом.

При этом массовое осознание несправедливости приватизации и ее нелегитимность облегчают передел собственности от старых коммерческих олигархов к силовым. Принципиально важно, что речь идет о переходе активов коммерческих олигархов не в управление неких Косыгиных преследующих общественные интересы, а под контроль точно таких же Абрамовичей, только менее эффективных, более голодных и при этом сидящих «под крышей» государства и опирающихся на предоставляемое им монопольное право применения насилия.

Передел собственности будет осуществляться не в форме национализации (ибо в этом случае чиновникам придется брать на себя ответственность за передаваемое государству имущество, чего они всеми силами стараются избежать; кроме того, силовые олигархи в массе своей неэффективны и не способны управлять чем бы то ни было) и не в форме прямого передела, который является слишком болезненным и выглядит слишком демонстративно. Наиболее вероятна политика в «стиле Березовского» - переориентация финансовых потоков при сохранении формальных прав собственности.

Чтобы избежать этого, РСПП выдвинула идею социального контракта. Однако для общества она слишком напоминает предложение взятки; кроме того, не вызывает сомнения, что бизнес предлагает эту идею, чтобы минимизировать свои расходы, а значит, она невыгодна для общества, которое какими-то другими путями может получить от бизнеса больше.

С точки зрения здравого смысла, крупный бизнес в принципе не может знать, в каких социальных объектах действительно нуждается общество (для определения этого и существует весь социальный блок правительства), и потому его помощь в рамках «социального контракта» будет заведомо неэффективна.

И, наконец, в последнее время возникло ощущение, что сама идея социальной ответственности бизнеса может выродиться в простое оправдание своего рода прямой финансовой разверстки, в ходе которой силовая олигархия будет указывать крупному бизнесу, какие социальные объекты и где тот должен построить и какие средства на социальные нужды кому передать. По непроверенным данным, такая система в широком масштабе была опробована при подготовке к празднованию 300-летия Санкт-Петербурга. В силу принципиального отсутствия финансового контроля, слабости контроля за выполняемыми работами и неминуемой недостаточности представлений о сравнительной нужности различных социальных объектов такая «финансовая разверстка» повысит издержки бизнеса и качественно усилит коррупцию; социальный же ее эффект будет незначительным.

Эффективное и сильное государство, выступающее от имени народа, могло бы навязать крупному бизнесу своего рода общественный договор, по которому условия приватизации признаются незыблемыми и по состоянию на тот или иной момент времени не пересматриваются. За это бизнес обеспечивал бы свою прозрачность и инвестирование 90% своих средств в течение 20 лет в Россию (это нужно, ибо в либеральных условиях для модернизации России никогда не будет средств, так как инвестиционный климат в среднесрочном плане объективно является неблагоприятным).

Другой вариант - в обмен на гарантирование прав собственности бизнес обязан будет в разумный срок представить государству полную информацию о структуре собственности, включая находящуюся в непрямом владении. Бизнесмен, сообщивший неверные данные о своих активах, будет наказан за обман государства, а скрытое имущество – конфисковано.

Гарантия права собственности при прозрачности ее структуры избавит бизнес от затратных схем, призванных скрыть незащищенное имущество, оптимизировать структуру компаний и повысить их капитализацию, упростить управление и повысить его качество. Бюрократия лишится главной возможности вымогания взяток. Общество получит оздоровление морального климата, ускорение развития и понимание реальной структуры экономики, необходимое для прогнозирования ее развития и планирования своих действий.

Однако для заключения такого договора необходимо именно сильное эффективное государство: сегодняшней силовой олигархии не поверят, так как она гарантированно не сможет совладать сама с собой и избежать атаки на доверившийся ей бизнес.

Поэтому конфликт обостряется.

Все более значимой представляется история с отменой налога с продаж, которая не сопровождалась снижением цен не только из-за монополизма торговли, но и, как можно понять, из-за увеличения поборов со стороны представителей государства. Похоже, что средства, официально оставляемые у бизнеса государством, в значительной степени изымаются у него неофициально, в виде коррупционных доходов чиновничества. Снижение налогообложения в этом свете может стать инструментом стимулирования не инвестиций и даже не потребления, а перераспределения средств из бюджета к силовой олигархии, от социально незащищенных слоев общества – формально к социально сильному бизнесу, а на деле к еще более сильной правящей бюрократии.

При этом снижение налогов может стать вынужденной реакцией государства на рост аппетитов институционально оформившихся коррупционеров; когда же возможности перераспределения средств к ним за счет снижения налогов (то есть социальных расходов государства) исчерпаются, произойдет резкий рост издержек бизнеса, способный «на ровном месте» затормозить экономический рост.

Наметившийся было выход – легитимация собственности путем ее продажи иностранцам с вывозом средств из России при получении силовой олигархией посреднического процента – показал свою неприемлемость.

С одной стороны, правящая бюрократия неминуемо теряет власть, что противоречит ее фундаментальным, базовым интересам. С другой - иностранные корпорации будут приобретать собственность у частных владельцев, не склонных, как показывает ряд крупных продаж последнего времени, возвращать деньги в страну (так, насколько можно понять, при покупке ВР ТНК под видом слияния из 6,7 млрд.долл. деньгами было заплачено 1,4-1,6 млрд., которые были аккумулированы в английских оффшорах).

Наконец, такая легитимация не только решит существующих проблем, но и добавит новые, так как иностранный капитал, не понимая специфики России, в еще большей степени, чем российский, не склонен принимать во внимание социальные последствия коммерчески оправданных решений.

Системный кризис: смертельно опасный выход

При всей мерзости отечественных олигархов беда России не в бизнесе, а в донельзя разложившемся государстве, ибо предпринимателя делает олигархом именно слабое и не ответственное перед народом государство, которое навязчиво продается этому предпринимателю и развращает его.

Демократия как инструмент принуждения государства к ответственности перед обществом надежно искоренена. В принципе в этом нет ничего страшного, так как, если правящая элита в силу тех или иных причин осознает свою ответственность перед обществом, она осуществляет авторитарную модернизацию, а демократия, объективно тормозящая рывок вперед, порождается затем, по мере достижения успеха, растущим благосостоянием.

Трагедия России заключается в том, что нынешняя ее элита сформировалась в ходе осознанного разворовывания и разрушения собственной страны. Отдельным ее представителям это могло не нравиться, но они участвовали в этом, ибо те, кто отстранился от этого магистрального процесса, просто не вошли в состав элиты.

Отдельные люди могли нравственно возродиться, но социальный слой в целом не имел такой возможности; ответственность перед своим обществом просто в силу характера его складывания оставался и остается для него объективно недоступным.

Только политическая модернизация, только не просто массовое обновление, но массовое оздоровление российской элиты может изменить ситуацию и открыть дорогу экономической модернизации России.

Такое оздоровление элиты может быть вызвано только глубоким, системным экономическим кризисом. Строго говоря, он неизбежен. В случае снижения мировой цены нефти до 22,5 долл/барр (уровень, заложенный в бюджет на 2004 год) запаса прочности российской экономической и политической системы хватит на 2-3 года, после чего неизбежна значительная и болезненная девальвация. Без удешевления нефти, в силу нерешенности структурных проблем и износа инфраструктуры, в первую очередь ЖКХ, экономический кризис, сопровождаемый девальвацией, разразится несколько позже - через 5-7 лет.

Время до него дано нам для обучения, подготовки и организации. Мы должны извлечь урок из сопоставления диссидентского движения в СССР и Восточной Европе: те самые четверть века, что советские диссиденты провели на кухнях, ругая коммунистов и «лично Леонида Ильича», их восточноевропейские собратья на точно таких же кухнях ругались между собой, выясняя, что они будут делать, когда «оккупация» кончится и власть перейдет в их руки.

В результате в то самое время, когда крах социализма застал советских диссидентов врасплох до такой степени, что они даже не смогли взять власть, восточноевропейские оказались в состоянии проводить относительно осмысленную и целенаправленную политику.

Принципиально важным для подготовки выработки этой политики и подготовки к этому кризису является понимание того, что кризис – это страшное лекарство, которого можно и не пережить. Чем дальше он будет отодвигаться во времени, тем выше вероятность того, что он будет напоминать не 1998, но 1991 год.

Поэтому абсолютно неприемлемой является позиция достаточно широких политиканствующих слоев, радостно потирающих ручонки в предвкушении того, что в результате предстоящего кризиса к ним в эти ручонки сама собой свалится власть. В сегодняшней исторической ситуации всякий ответственный член общества, всякая здоровая его часть обязана прилагать все силы в первую очередь к сохранению общества, к обеспечению целостности страны, и лишь после этого и в мере, не мешающей этому, в факультативном порядке, - к борьбе за возможное участие во власти в ходе кризиса.

Путаница в этих двух приоритетах не просто абсолютно деструктивна и разрушительна. Малейший намек даже на возможность такой путаницы будет полным и безусловным оправданием любых, сколь угодно деструктивных действий правящей бюрократии в отношении любой, сколь угодно благонамеренной оппозиции.