Функционирование информационных потоков, приобретающее в современном обществе всё большее значение, придаёт массово-коммуникативной деятельности, относящейся к организационно-управляющей сфере общества, всё более значительную роль. Воздействуя посредством массовой информации на общественное мнение как состояние массового сознания, массовые коммуникации способствуют тем самым наилучшей реализации целей субъектов социальных интересов. Этот факт послужил основанием возникновения термина "четвёртая власть", наделяющего массовые коммуникации некими особыми властными полномочиями. Возникнув как метафора, о чем свидетельствуют кавычки, применяемые при употреблении этого термина, "четвёртая власть" не стала объектом серьёзных исследований политологов и социологов и обсуждалась только в среде журналистов и теоретиков журналистики. Тем не менее, на наш взгляд, рассмотрение массовых коммуникаций в аспекте власти способствует оптимизации в изучении последних.

Согласно некоторым современным теоретико-журналистским представлениям, “кроме давления на социальные институты общественного мнения осуществляется и прямое воздействие на них журналистики. А это значит, что журналистика как “четвертая власть” в государстве играет управленческую роль в отношении не только массового сознания, но и социальных институтов”[1].

Понятие “власть” означает, в общем виде, способность и возможность осуществлять свою волю, оказывать определяющее воздействие на деятельность, поведение людей с помощью какого-либо средства - авторитета, права, насилия. "Под властью подразумевается способность её субъекта (отдельной личности, группы людей, организации, партии, государства) навязать свою волю другим людям, распоряжаться и управлять их действиями, будь то насильственными или ненасильственными средствами и методами. Власть возникла с возникновением человеческого общества и вместе с ним прошла длинный путь развития. Необходимый элемент общественной организации, без которого невозможны жизнеспособность и функционирование общества, власть призвана регулировать взаимоотношения между людьми, между ними, обществом и государственно-политическими институтами"[2].

В случае с "четвёртой властью" речь идет не о власти вообще, и даже не о власти политической в целом, а о ее сердцевине - власти государственной, так как термин “четвертая власть” недвусмысленно “намекает” на три власти, составляющие государственную власть: законодательную, исполнительную и судебную, точнее, на так называемые "три ветви" власти, ибо власть, как таковая, - едина.

Скажем сразу: журналистика не является четвертой ветвью государственной власти, как бы лестно для некоторых представителей массовых коммуникаций ни звучало обратное утверждение.

Ссылки на то, что

- “если выступления СМИ доказательны и убедительны, к тому же подкреплены авторитетом учредившего их социального института и активно сформированным общественным мнением, то они могут стать основаниями для принятия решений в социальных институтах, деятельности которых касаются”;[3]

- “сила общественного мнения носит не только сиюминутный характер - она способна влиять и на будущие выборы властей, вплоть до победы и прихода к власти оппозиционных сил”;[4]

- “власти должны представлять интересы всего общества, а не только отдельной его части. Поэтому руководство учреждаемыми государством СМИ следует осуществлять демократически, привлекая к участию в этом процессе представителей всех общественных сил”[5] и т. п.,

- являются вряд ли состоятельными аргументами в пользу противоположной точки зрения по причине того, что ни возможность стать основанием (и даже быть основанием) для принятия решений (даже и государственных), ни способность влиять на власть еще вовсе не означает быть самой властью. Иначе мы обязаны будем, следуя такой логике, включить в состав властных структур любые группы влияния, любые лобби, проталкивающие выгодные им решения государственной власти, и даже попытки любого влияющего воздействия на любые властные структуры.

Например, забастовка горняков вполне может стать основанием для принятия государственного решения о повышении им заработной платы. Значит ли это, что данная забастовка есть элемент “четвертой” или какой-нибудь еще власти? Безусловно, нет.

Значит ли, далее, что отражение этой забастовки в оппозиционной прессе есть элемент “четвертой власти”? Нет, не значит.

Наконец, значит ли, что отражение этой забастовки даже на страницах официозной печати есть элемент “четвертой власти”? Нет, не значит.

В общем виде это утверждение выглядит следующим образом: если А влияет на Б, то А не является Б. Проще говоря, если я влияю на кого-либо, это означает, помимо прочего, что я не являюсь этим кем-либо. Если журналистика влияет на власть, то это означает, что журналистика властью не является по определению.

Что же касается третьего из названных аргументов, то он, как представляется, несостоятелен дважды, ибо,

во-первых, трактует об области должного, а не сущего, что выходит за рамки собственно теоретического, так как модальность “должно”, “следует” и т. д. не есть характеристика дескриптивного знания, коим является теория, а, скорее, прескриптивного, предписывающего содержания, характерного для так или иначе управленческих текстов;

во-вторых, государственные власти вовсе не должны представлять интересы всего общества, поскольку это государственные власти.

Мифология предперестроечного периода об “общенародном государстве” ушла в прошлое. Альтернатива здесь проста: или есть государственная власть, но тогда это - власть одной части общества над другим, или общенародная власть, но тогда - не государственная.

Идеи же о том, что “роль государственных СМИ - не отстаивание интересов одной партии (если использовать слово в исходном значении - "часть"), победившей на выборах и доминирующей во властных структурах, и не выступление с “над-партийной” позиции (что принципиально невозможно), а представительство “всех” различающихся по позициям, интересам, стремлениям групп, слоев, союзов, ассоциаций, фронтов и т. д. Иначе говоря, их роль - быть “межпартийной” трибуной”[6], что “работа редакций такого рода СМИ требует особых качеств их сотрудников, поскольку необходимо в максимально возможной мере отстраниться от своих симпатий и предпочтений, “подняться” над ними в интересах создания трибуны для всех. Но чтобы не выглядеть “эклектичным складом разнообразных воззрений”, придется вырабатывать не имеющего аналога типологический облик изданий и программ, требующий особого ведения проблемно-тематических направлений, организации специальных рубрик для выражения позиций разных “партий”, а также для полемики, дискуссий, диалогов. По-видимому, творческий облик журналистов должен быть связан с направленностью на выявление разнообразия воззрений, сопоставление взглядов, поиск точек соприкосновения, обнаружение возможностей согласия и форм борьбы за него со своего рода “подсказками” привлекаемых независимых экспертов, специалистов различных отраслей знания и т. д.”[7] - суть прекраснодушно-утопические и сентиментально-идеалистические мечтания, разбивающиеся о действительность, но, тем не менее, пытающиеся “в один возок запрячь коня и трепетную лань”, ибо трудно себе представить способ поиска диаметрально противоположными общественными силами точек соприкосновения между собой в средствах массовой информации, сильно отличающийся от способа, которым искали такие точки, например, лидер ЛДПР В. Жириновский и губернатор Нижегородской области Б. Немцов в одной из телевизионных передач, способ, который послужил впоследствии элементом заставки к передаче “Скандалы недели” на канале ТВ-6. Противоположные общественные силы таковыми являются именно потому, что они не имеют точек соприкосновения друг с другом, и для того, чтобы эти точки появились, общественным силам потребуется перестать быть самими собой и стать какими-то другими.

Исходя из изложенного, именование журналистики (точнее, массовых коммуникаций) “четвертой властью” можно было бы однозначно считать метафорой и соответственно относиться к такой характеристике, как к метафоре.

Однако есть авторы, всерьез считающие, что журналистика (СМИ) является четвертой властью безо всяких метафор. “Четвертой властью (без кавычек, т. е. в прямом и точном смысле) СМИ бывают только в двух случаях: первый - когда они транслируют обязательные для исполнения решения законодательной, исполнительной и судебной властей; второй - когда собственные выступления СМИ по законодательным актам рассматриваются как обязательные для учета при принятии решений властями.”[8]

Во-первых, здесь, как и в других местах теории, имеет место подмена терминов: сначала говорится о том, что журналистика (представляющая собой творческий аспект деятельности массовых коммуникаций) является четвертой властью, а затем, как бы незаметно, речь начинает идти о средствах массовой информации (представляющих собой технический аспект деятельности массовых коммуникаций) как четвертой власти.

Во-вторых, сам факт публикации на страницах газеты, журнала или оглашения на канале радио (телевидения) обязательных для исполнения решений власти отнюдь не означает автоматического превращения материального носителя управленческой информации в четвертую (и даже десятую) ветвь самой власти. Ведь, например, никому не приходит в голову объявлять четвертой властью ни брошюру (книгу), озаглавленную “Конституция государства N”, ни издательство, выпустившее ее в свет. А конституция, как известно, является самым основным, самым главным документом из тех, которые подпадают под разряд “решения властей”. На каком же основании можно называть средства массовой информации “четвертой властью без кавычек, то есть в прямом и точном смысле” этого слова, когда они публикуют решения властей?

В-третьих, как явствует из изложенного выше, такие акции, как публикация (эфирная трансляция) официальных актов власти, в принципе не являются журналистикой, ибо никакая некомментированная (то есть, безоценочная) перепечатка (публикация) чего бы то ни было не является элементом журналистики по определению.

Поэтому, если мы будем следовать логике авторов, настаивающих на возможности журналистики быть четвертой властью в прямом смысле слова, то с неизбежностью придем к парадоксальному, на первый взгляд, выводу: журналистика является четвертой властью (если гипотетически предположить, что таковая возможна) тогда и только тогда, когда она не является самой собой. Если внимательно присмотреться к данному выводу, то окажется, что он - абсолютно правилен логически и, более того, верен по существу: он означает, что журналистика не является ни четвертой, ни какой бы то ни было другой властью.

В свою очередь, это означает, что выражение ”журналистика - четвертая власть” - есть сугубая метафора. Журналистика является “четвертой властью” в той же мере, в какой хлопок является “белым золотом”, нефть - “черным золотом”, Москва - “третьим Римом”, а Петербург - “северной Венецией”. Журналистика как “четвертая власть” есть метафора, стоящая в ряду других таких же “числовых” метафор, как то: “вторая мама”, “третий глаз”, “четвертая власть”, “пятое колесо”, “шестое чувство”, “седьмое небо”, “восьмое чудо света” и т. д. и т. п. Наделение журналистики властными функциями происходит из-за смешения понятий "власть" и "влияние", и из-за отсутствия чёткого определения того и другого. Э.Дэннис по этому поводу считал, что для продолжения выяснения темы власти СМИ неодходимы "чёткие определения. Не думаю, что большинство исследователей в этой области имеют чёткие представления о том, что они говорят. Что значит власть? Что значит минимальное воздействие или максимальное воздействие? Насколько сильными должны быть СМИ, чтобы обладать властью или влиять на события?

Какие виды и формы власти существуют? Распространение информации – это одна власть. Влияние этой информации на сознание – это другая власть. Влияние информации на поведение – это ещё одна власть. Как правило, все эти отличия между видами власти не принимаются во внимание или сводятся к минимуму"[9].

Однако влияние массовых коммуникаций на общество является неоспоримым фактом, тем или иным образом воздействующим на процессы управления различных уровней. Управление, понятое как власть, является основанием наделения массовых коммуникаций властными функциями. При этом не принимается во внимание то обстоятельство, что само управление по отношению к социальным процессам может быть понято только как воздействие субъекта на субъект, то есть управление – это всегда управление кого-то кем-то. Некий предмет, на который может быть направлено действие управляемого субъекта, при решении определённой задачи может играть роль средства. К.Х.Момджян приводит такой пример: бригадир для получения необходимого продукта предписывает токарю тот или иной режим обработки металла. При этом акт управления совершает бригадир, но не токарь, управляющий станком.[10] Социальное управление не может быть сведено к механическому управлению техническими средствами. На наш взгляд, именно такая редукция имеет место быть при наделении средств массовой коммуникации функциями управления. Любое средство нейтрально в системе целеполагания. Средства массовой коммуникации, осуществляя акты передачи оценочной информации массовой аудитории, выполняют, таким образом, техническую задачу, служащую реализации управляющей функции, свойственной субъектам социальной деятельности. В заблуждение вводит тот факт, что информация передаётся не прямо от субъектов средствам массовой коммуникации, а проходит ряд опосредующих этапов в виде творческой обработки её журналистами, которых нередко принимают за субъектов информационного воздействия. Однако журналист в данной ситуации подобен токарю, которым управляет бригадир.

Теоретики, наделяющие массовые коммуникации властными функциями по большому счёту понимают, что журналист не является субъектом, определяющим оценочное воздействие на массовую аудиторию, что субъекты-носители внедряемой системы ценностей находятся вне пределов массово-коммуникативных действий, взятых со стороны их явления, поэтому в качестве таковых субъектов выделяют народ. Предполагается, что массовые коммуникации, понятые как журналистика, реализуют именно интересы народа: "Велика в этом и роль журналистики как "четвёртой власти", представителя интересов народа во всём структурном многообразии"[11]. Категория "народ", требующая конкретизации даже на уровне социально-философского обобщения (не говоря уже о социологическом уровне), теоретиками журналистики практически никак не определяется, что, в конце концов, приводит их к итоговому заключению, что в истории человечества "полнокровно реализующей народный суверенитет народной журналистики в сколько-нибудь массовых и устойчивых формах ещё не было"[12]. Добавим, что такого не может быть в принципе, ибо весьма сложно представить суверенитет народа вне суверенитета государства, которое, в случае демократического устройства, реализует волю большинства граждан, но не всего народа. Оперирование термином "весь народ" имеет, на наш взгляд идеологическое происхождение, уходящее корнями в советскую идеологию, провозглашавшую весь народ субъектом существовавшего государственного устройства. Последующие демократические преобразования в России, ведущиеся от имени "всего народа", имеют, на наш взгляд, такое же происхождение.

Власть в строгом смысле слова является особой формой управления, ибо не всякое управление есть власть. Власть осуществляется различными способами, но главной особенностью власти является право на насилие, которое отторжено от всех индивидов и групп общества и принадлежит только государству. Именно поэтому власть в строгом смысле слова есть власть государства, которое обладает монополией на применение насилия, и эта монополия возведена в закон. Применение насилия неизбежно в процессе регулирования общественных отношений, ибо "мировая история ещё не знала государства без механизмов и средств предотвращения и наказания уголовных правонарушений, без системы исправительных учреждений. Насилие или угроза применения насилия являются мощным фактором, сдерживающим людей от всякого рода поползновений на жизнь, свободу, собственность других членов общества[13]".

Насилие как форма осуществления государственной власти является легитимным, поэтому любое другое насилие, существующее в обществе, носит противозаконный характер. Именно поэтому никакой социальный институт, кроме института государства, не может быть субъектом власти.

Деятельность массовых коммуникаций оказывает, как мы уже упоминали, существенное влияние на сознание и последующее поведение людей. Методы воздействия на аудиторию в большинстве случаев носят манипулятивный характер, предполагающий принуждение людей к совершению тех или иных действий помимо их желания. Однако властью ни в каком смысле слова это не может быть названо по двум причинам. Во-первых, психологическое принуждение не является легитимным и, во-вторых, такое принуждение не носит абсолютного характера, то есть подчиняться ему никто не обязан. Люди могут поддаваться, но могут и не поддаваться манипулированию со стороны массовых коммуникаций, что предопределяется различными причинами психологического и социального характера.

В системе социальной деятельности массовые коммуникации являются не субъектом, но фактором управления, способствующим посредством информационного воздействия ориентации и адаптации людей в среде существования. По отношению к институту государственной власти массовые коммуникации играют важную роль, как в процессе достижения власти, так и в процессе её удержания, способствуя этому посредством пропаганды ценностей социального субъекта, находящегося или стремящегося к власти. В условиях развитой демократии массовые коммуникации могут выступать средством социального контроля над субъектом, осуществляющим власть. Этому способствует наличие гласности, предполагающей не возможность всё высказать, а возможность всё услышать. "Всё" в данном случае носит относительный характер, под которым понимается возможность узнать любую информацию, касающуюся субъектов власти. В этом смысле преуспели американские средства массовой коммуникации, освещающие жизнь и деятельность властвующей элиты без каких бы то ни было ограничений. Не станем утверждать, что это образец для подражания, однако публичный характер государственной власти в демократических государствах предполагает публичную информацию о её субъектах, информацию, которая может оказаться решающей для продолжения осуществления власти тем или иным субъектом политической деятельности. Такого рода гласность является нормой того или иного государственного устройства, а не проявлением воли журналистов или неких особенных властных полномочий массовых коммуникаций.