Попытки осмыслить природу темпоральности завершаются, как правило, фиксацией некого разрыва и зияния, поскольку наш опыт длительности никак не удерживается рамками настоящего; разделяясь непрерывно между прошлым и будущим, он не совпадает ни с полнотой мгновения, ни с настаивающей на себе формой присутствия. В этом промежутке остается лишь предполагать что-нибудь вроде «растяжения души» (Бл. Августин), что по сути остается лишь образом, нашим воображаемым временем, хотя бы кто-то и расценивал его как «образ и подобие». Эта промежуточная природа образа прекрасно известна Канту, разместившему воображение в зазоре между рассудком и чувственностью, между вневременным единством и ускользающим многообразием опыта. В этом промежутке время наделяется необходимой формой, хотя кантовский анализ позволяет разглядеть в этой форме ни что иное, как мучительный образ усилия, с которым рассудок снова и снова примеривается к бесформенности внутреннего и внешнего чувства. В гуссерлевской феноменологии внутреннего времени тот же разрыв опознается в самом переживании актуального Теперь…
В опыте временности этим разрывом задается некая структурирующая немочь забывания и потери, пассивности и автоматизма, но, вместе с тем, – и своеобразная ритмика действия… Константин Шевцов. Воображаемое время