Введение

Настоящим открытием для меня оказалась «откровения», если можно так сказать, гендеристок, в которых почти предсказывается появление платоновских андрогинов. Почитав и о тяжестях женской жизни, и о вырождении мужчин, и о старении населения, я задумался, а можно ли заглянуть в будущее? И допустимо ли с позиций современного уровня знаний полное уподобление полов, включая сюда и смешение половой биоэтики, и «мужского» и «женского» языковых ареалов, и смешение стилей поведения, и смешение гендерных (психосоциальных) ролей? Вообще говоря, попытка ответить на этот вопрос и является целью настоящего сообщения.

Наука сегодня столкнулась с таким усложнением знаний, что нередко три «специалиста по человеку» (к примеру, филолог, психолог и физиолог) не то, что не хотят, – не могут понять друг друга. И дело не столько в терминологии, сколько во все возрастающем усложнении систем знания, в разрастании науки вширь и вглубь. Отсюда и такой невиданный рост числа публикаций, что зачастую их невозможно объять даже ученому по одной отдельно взятой специальности [1; 5; 13; 16]. Существует ли выход их этого положения? Можно ли – вопреки запретам Козьмы Пруткова – «объять необъятное»? Или мы так и будем следовать мифам позапрошлого века? И, вообще говоря, наука существует для человека, или человек – как объект изучения – для науки? Иначе говоря, реально ли объединение различных наук в едином и понятном – для всех – представлении о человеке?

Проблема весьма сложна. Поэтому для начала остановимся на вопросе: что такое человек? Можно ли дать однозначную характеристику, отличающую его от всех живых существ? Да, можно. Ибо согласно Чарльзу Дарвину таковой характеристикой, и только для человека, является «феномен покраснения под влиянием эмоции стыда» [2, Гл.13]. Но возникает вопрос: что такое «эмоции стыда»? Почему Ч. Дарвин снова и снова оговаривает тот факт, что женщины и дети краснеют значительно чаще, чем старики и мужчины практически всех человеческих рас? Почему даже на этот простой вопрос современная наука не может ответить, так как все более и более запутывается в бесконечном количестве отрицающих друг друга «психологических теорий»? [1; 8, c.109-110; 16].

Психология и культура

На этот вопрос дает весьма обоснованный ответ Дэвид Мацумото: «Необходим фундаментальный пересмотр самого характера психологии, так чтобы она включала культуру в качестве одной из своих рабочих переменных, как в исследовании, так и в теории» [8, c.402]. Действительно, откроем практически любую книгу по психологии, – от вузовских учебников до академических изданий XXI века. И что? О какой культуре может идти речь?

В лучшем случае указывается возраст (испытуемого), а дальше начинается буквально мистика. Изучается некий, совершенно непредставимый, т.е. бесполый человек, в каком-то бесцветном пространстве, вне социума, вне культуры, вне времени (цикла, дня и/или ночи). При этом, – да простят, меня, дамы, – этот человек, по-видимому, еще и голый, так как принципиально не указываются цвета одежд, которые – как цветные светофильтры, – по существу и организовывают его эмоции. И поскольку ни один психолог еще не отметил покраснение этого «голого испытуемого» из-за «эмоций стыда», то не совсем понимаешь специалистов, полстолетия называющих психологию «романами», – все-таки романы более реалистичны и правдоподобны. Так, С.Н. Ениколопов на вопрос В.Ф. Петренко («Что психологические исследования в области изучения образа мира могут дать теории искусственного интеллекта?») отвечает: «Каждый исследователь придумывает новые понятия, фактически новые метафоры … Это уже не занятие наукой, а писание романов» (Цит. по [5, c.153]).

Пусть читатель поймет меня правильно: я никак не говорю и никогда не скажу о каком-либо ханжестве или викторианских нравах психологии. Нет, так как речь идет о таком массиве данных, которые психология просто не в состоянии охватить одним взором. Ибо учет (помимо вербальных, факторных и др.) еще и перечисленных характеристик совершенно запутал бы психологов. Почему? Потому, что в психологии не существует такой модели знаний, которая имеется, к примеру, у физиков или химиков [1; 16]. О том, как строится  модель интеллекта (АМИ) в хроматической психологии, я сообщал неоднократно. Поэтому здесь лишь схематически напомню ее семантику.

Как следует из анализа репрезентативных данных культурологии, у «женщины» доминирует С-план (бессознание). Действительно, много большая (чем у мужчины) средняя продолжительность жизни, ярко выраженный в динамике гомеостаз (периодическое возобновление крови, вынашивание, помимо себя, и плода, кормление младенца и т.п.) говорят сами за себя. И здесь же, у «женщины», обнаруживается доминанта М-плана (сознание), которая тоже находит свое подтверждение в истории культуры: женщина всегда была хранительницей традиций, дома и очага, обладала лучшей социальной адаптацией и много меньшей (чем мужчина) криминогенностью. Психологам хорошо известны и прекрасные способности женщин к вербализации, обучаемости и т.п. Да и понятие душевности, включающей и альтруизм, и социальную потребность жить «для других», как правило, соотносится с женщиной.

В тоже время у репрезентативного «мужчины» перечисленные характеристики оказываются много меньшими, чем творческая (креативная) способность, называемая обычно уже не душевностью, а духовностью. Именно идеальная потребность мужского познания и есть потребность в овладении новым, неизвестным ранее в культуре и обществе. В зависимости от контекста эту потребность принято назвать духовным и/или идеальным, и/или не опредмеченным, то есть теми свойствами интеллекта, которые мы соотносим с подсознанием и обозначаем в формальной записи как Ид-план АМИ. Итак, у «мужчины» существует доминанта Ид-плана (подсознания).

При этом в АМИ сознание (как М-план АМИ) подразделяется на сверхсознание (правосознание, интуиция, опыт) и самосознание («Я-концепция»). Гендерные доминанты этих компонентов представлены в правом столбце табл.1. Однако для М-плана при формальной записи гендера появляется явная неоднозначность, то есть доминанты М-плана характеризуют и мужчину, и женщину.

Таблица 1. Модель К.К. Платонова и планы АМИ

Динамическая структура личности, по Платонову [12]	Динамическая локализация функций	«Атомарные» компоненты АМИ		Гендерные доминанты (D)
Социально обусловленные качества	кора, левое полушарие	Соз-	сверхсознание	DM ( f > m )
Уровень подготовленности (личного опыта)	головного мозга	нание	самосознание	DM ( m > f )
Особенности психических процессов	подкорка, правое полушарие	Подсознание		DId ( m > f )
Биологически обусловленные особенности	подкорка, стволовые отделы	Бессознание		DS ( f > m )

Вообще говоря, это должно быть очевидным, так как М-план – это социализация интеллекта, благодаря которой потенциальные партнеры могут не только вступить в социальные отношения, но и на едином вербальном языке их поддерживать. Вместе с тем, в целях однозначности, которой характеризуется любая научная парадигма, выше мы уже нашли критерии различия фемининного и маскулинного компонентов сознания (М-плана АМИ), определенные историей мировой культуры.

Цветовая семантика как маркер компонентов АМИ

Для понимания дальнейшего материала представлю несколько любопытных фактов, странным образом воспроизводящихся мировой культурой. В цветовой культуре современников Л.Н. Миронова находит множество параллелей с мифологическим мышлением, важной чертой которого является амбивалентность, т.е. понимание под одним и тем же словом противоположных значений. «В современных и тем более древних языках сохранились следы амбивалентности цветообозначений… Например, от латинского корня flavus происходят и «желтый» и «голубой»... Русское слово «половый» означало в XVII веке то «желтоватый», то «голубоватый». Даже в наше время ярко-желтые цветы называют в народе «лазоревым цветом». Может быть, древнейшие люди интуитивно чувствовали связь между противоположными цветами, их дополнительность и готовность переходить один в другой, - предполагает Л.Н. Миронова. – В том, что они назывались одним и тем же словом, заключалась как бы догадка относительно общей их природы» [9, c.20].

Итак, первый факт: общая природа желтого и голубого цветов. К анализу этой природы мы еще вернемся. Здесь же лишь сопоставим этот факт с еще более любопытным наблюдением. При анализе результатов (по исследованию влияния цвета на значение скульптур) оказалось, что наблюдается существенное различие между градацией цветов на т еплые – холодные, мужественные – женственные [10]. Отсюда можно было бы сказать, что цвет вообще заключает в себе противоположности. Однако это предположение требует своих доказательств, что я представлю далее.

В археологической и этнографической литературе (cм. [3, c.76-78; 14, c.338-345]) издавна отмечался такой факт. Белый, красный и черный цвета неизменно выступали единой триадой во всех без исключения культурах. И это понятно, ибо «культура относительно стабильна во времени и даже в поколениях (несмотря на свое динамическое качество и потенциал изменения)» [8, c.39]. Так, в частности, уже Виктора Тернера «анализ связи белого и красного с половым символизмом … заставляет рассматривать эти цвета как парную или бинарную систему» [15]. Так Доминик Заан описывает ощущения африканцев: «Три цвета, которые они ассоциируют с ходом жизни, на самом деле отражают процесс, связанный с идеей созревания» [3, с.72]. Что же это за процесс? Почему и сегодня Т.Б. Забозлаева упоминая красный, черный и белый цвета, называет их «самостоятельными, более того – контрастными, противоречащими друг другу, тем не менее, между собой связанными невидимыми, но тесными узами» [4, с.10]. Что же это за узы? И в чем смысл данных «противоречий»? Не в идее ли «созревания», которая и по Гегелю, не осуществлялась бы без противоречий?

В связи с этим вспоминаются размышления Дэвида Мацумото о цветовых концептах культуры и их неосознаваемых оттенках. «Культура сама по себе – сложный феномен, ни белый, ни черный, но изобилующий оттенками серого цвета, - подчеркивает Д. Мацумото. - Лишь объективный и опытный исследователь может обращаться с этими серыми, переходными зонами, создавая логичную, валидную и надежную интерпретацию, подтвержденную данными. И лишь проницательный потребитель исследования может спокойно оценить собственным умом интерпретации данных и не быть полностью захваченным аргументами исследователей» [8, c.115]. Итак, наша задача – предъявление данных [14], практически выполнена, ибо исключения для 10 000 ед. хранения составили не более 15 %, что вполне соответствует критериям научной идеализации.

Социализация эмоций

В западной культуре с раннего детства человека приучают ограничивать свои эмоции — как отрицательные, так и положительные. И если двухлетние дети еще могут громко плакать или капризничать, кричать или подпрыгивать от радости, хлопать в ладоши или прыгать в объятия взрослого, то уже к 6–7 годам человечеству удается приучить детей подавлять такую непосредственную экспрессивность в нормальных условиях жизни.

В итоге стихийная радость и громкое восхищение начинают смущать самих детей — из-за того, что подобные проявления чувств считаются «детскими», большинство детей старается их сдерживать. Вместе с тем в каждой культуре существуют особые обстоятельства жизни, когда непосредственность эмоций не только не подавляется обществом (и собственным сознанием индивида), но активно приветствуется, — хотя в повседневной жизни она была совершенно неуместной.

Это и праздники — когда даже на улице можно прыгать от восторга и кричать под залпы салюта, громко петь песни и даже и смеяться. Это и домашние праздники, к примеру, день рождения, когда, по словам американцев, даже «требуется» такого рода эмоциональная экспрессия [6, c.416]. Это, конечно же, и футбольные матчи, где, конечно же, рев болельщиков помогает любимой команде и т. д. и т. п. Все эти и многие другие состояния и условия существования человека обозначаются в хроматизме как экстремальные условия или состояния жизни.

В.Г. Кульпина отмечает важность учета условий, при которых анализируется семантика цвета. При этом цветообозначение внешности человека, согласно выводам В. Г. Кульпиной, — это гендерно обусловленное явление: целый ряд цветовых характеристик касается только женщин или только мужчин в зависимости от условий наблюдения [7, c.89].

Однако сегодня можно встретить любопытное мнение, которое совершенно не считается с различными условиями существования человека. Так, например, говорят, что ввиду различных условий существования и развития одни и те же цвета в различных культурах символизируют различные, а бывает, и противоположные явления. И поэтому нельзя свести воедино исторически сложившиеся у многих народов системы цветовой символики. Обычно для подтверждения этого мнения приводятся цвета траура: белый на Востоке и черный на Западе .

В.Ф. Петренко в связи с этим подчеркивает, что национально-специфичным здесь скорее является отношение к содержанию, кодируемому цветом, но никак не собственно содержание. «Например, когда в качестве доказательства того, что цветовая символика национально-специфична, а не универсальна, приводят обычно пример того, что в европейской культуре цвет траура — черный, а у японцев — белый, то забывают, что символика белого цвета (чистой белой доски), означает девственное начало, рождение нового и одновременно растворение, исчезновение старого. В рамках буддистской традиции, где жизнь мыслится как цепь взаимопереходов бытия и небытия, начало и конец не столь антонимичные полюса, как для европейского мироощущения, и образы жизни и смерти, символика черного и белого мыслятся в диалектическом единстве. Налицо не различие цветовой символики, а различие в переживании и трактовке бытия» [11, c. 212].

Для хроматического разрешения этого различия обратимся к семантике гендера и ахромных цветов. Как показано выше, мужчина практически всегда существует в сером. Поэтому речь здесь идет о траурных одеждах женщин. Как уже говорилось, на Западе женщины обычно носят белые одежды («Женщина в белом» и т. п.), тогда как на Востоке — черные (черные мандилы у хевсурок, черные покрывала (буибуи) у кениек и т. п.). В трауре же, как и в любых других экстремальных условиях жизни, женщины одевают черное на Западе и белое на Востоке. Итак, во всех случаях женщина оказывается правой — и белый и черный цвета являются женскими — цветами женственной ИНЬ. Иначе говоря, во всех случаях женщина одевает одежды свойственных ей цветов — и белый и черный цвета являются женскими, и в тоже время оппонентными друг другу в различных условиях жизни. . И женщина лишь выбирает цвет экстремального состояния ее интеллекта, который всегда был, есть и будет дополнительным к цвету ее обычных условий существования.

Следовательно, передаваемый цветовыми канонами, если можно так сказать, “внетелесный” характер цвета соотносится с некоторой его “идеальностью” по отношению к телу и, в силу вышесказанного, можно предположить непосредственную связь цвета с архетипом или с идеями Платона. Таким образом, методами культурологии, психолингвистики, хроматизма, структурной и психологической антропологии к настоящему времени в основном выявлена семантика и полоролевое отнесение как ахромных, так и основных цветов спектра.

Цвет и эмоции

Еще в XIX веке ученые знали, что эмоции вызывают изменения пульса, дыхания, скорости реакции, силы и др. И эти же изменения вызывает у нас действие различных цветов. Все это говорит о прямом действии цвета на все сферы интеллекта.

Например, в красном цвете наш интеллект переоценивает реальное время, а в синем — недооценивает. Так как во всех культурах красный — «мужской», а голубой — «женский», то легко видеть, почему «мужчина» всегда приходит вовремя, а «женщина» всегда опаздывает, по природе своей, по природе цвета. Половые и гендерные различия существуют почти во всем. Здесь и средняя величина сжатия мускулов кисти руки: у взрослого мужчины она составляет 60–70 кг, а у женщин 40–50 кг. Точно также в «мужском» красном цвете человек независимо от пола становится значительно сильнее, чем в «женском» синем.

Возвращаясь к хроматическому определению цвета через окраску и эмоции, вспомним, что у мужчин эмоции с детства элиминируются «мужской» гендерной ролью. Возможно, в силу этого у мужчин и теряется эмоциональная связь между «душой и телом», что может являться причиной функциональных заболеваний и меньшей продолжительности жизни. При этом интеллект мужчины, действительно, становится более социализированным и коммуникативным, несмотря на параллельное возникновение властолюбия, воинственности, коррупции и макиавеллизма, отмечаемых, к примеру, в верхах «патриархальной» власти.

К примеру, психологи из Северо-западного университета (Northwestern University), Университета Нью-Йорка (New York University) и Стэнфордского университета (Stanford University) доказали, что люди, обладающие властью и влиянием, не способны понимать эмоции, точки зрения и причины поведения простых смертных. Обладание властью само по себе ограничивает способность человека воспринимать иные взгляды и суждения. Этот вывод был сделан на основе серии разнообразных психологических экспериментов, в которых участвовали добровольцы, выполнявшие различные социальные роли (например, роли "лидера" и "подчиненного" в фокус-группах). В частности, статистика опытов показала, что человек, обладающий властью (даже фиктивной) втрое чаще принимает решения, которые учитывают исключительно его личные интересы. Следовательно, руководители базируют свои решения, прежде всего, на основе своих представлений. В этом деле значение мнений подчиненных и вообще людей более низкого социального (политического, бизнес- и пр. статуса) неадекватно мало [22].

В чем же заключается собственно социокультурная специфика гендерных различий интеллекта? В хроматизме сознание (как компонент интеллекта, моделируемое белым цветом) подразделяется на правосознание и самосознание. Как уже говорилось, первым при нормальных условиях жизни в большей мере характеризуются женщины, поскольку репрезентативно они более законопослушны и социализированы. Так, характерными чертами женского правосознания являются врожденное материнство, миролюбие, рассудочность, лучшая восприимчивость к воспитанию и обучению, меньшая криминогенность, лучшие вербальные способности и многое другое. Самосознание же определяется приобретенной от социума «Я-концепцией», достоверно характеризующей мужчин, имеющих ярко выраженные черты повышенной самооценки, самоконтроля, самопознания и т. п. Кроме того, мужчина достоверно чаще женщин компетентен, властен, агрессивен, самоуверен и социально не ограничен вплоть до криминогенности.

К бессознанию относятся все телесные функции, которые у женщины (в отличие от мужчины) обеспечивают не только себя, но и воспроизводство человека. Так, Грэйс Крэйг отмечает, что организм женщины имеет ряд врожденных преимуществ (большую эластичность кровеносных сосудов, способность более эффективно вырабатывать жировые вещества и т. п.). В то же время мужчины гораздо больше, чем женщины рискуют стать жертвами множества заболеваний, чаще подвержены сердечным приступам, чаще погибают, кончают жизнь самоубийством, становятся наркоманами и т. п. и т. д. [6, c.144].

Помимо этого бессознание (моделируемое в хроматизме черным цветом, который непосредственно связан с непознаваемостью будущего), по-видимому, является основным источником антиципации, то есть предвидения будущего. К бессознанию принято причислять интуицию, которая, как известно, большей частью характеризует женщин. По данным различных исследователей, женщины имеют явное преимущество (по сравнению с мужчинами) в сфере проявления эмпатии. Как отмечается в психологии личности, потребность в аффилиации (межличностном общении и стремлении быть в обществе) связана с высоким уровнем эмпатии. Экспериментальное изучение этой потребности выявило, что у женщин она выражена сильнее, чем у мужчин. При этом по мнению Грэйс Крэйг, многие из отличий между мужчинами и женщинами генетически обусловлены [6, c.144-145]. Как сторонники, так и противники этой точки зрения проводят эксперименты без подразделения испытуемых по гендеру. Иначе говоря, к примеру, сторонники могут набрать группы испытуемых мужчин с ярко выраженной маскулинностью для определения характеристик мужественности, а противники для этих же целей — группы мужчин с ярко выраженной фемининностью. Разумеется, результаты будут диаметрально противоположными.

С этих позиций у мужчины, прежде всего, выделяется доминанта подсознательной сферы интеллекта (хобби, охота, рыбалка, спортивные фанаты и т.п.). При нормальных условиях, как показал наш анализ ахромных памятников мировой культуры, в женском интеллекте доминирует «природно-белое» сознание и «непознаваемо-черное» бессознание, а в мужском — «социализированно-белое» сознание и «незаметно-серое» подсознание. Итак, репрезентативно все компоненты оказались связанными с хроматическими функциями интеллекта зависимостью от гендерных доминант и от граничных условий.

Хроматическая модель времен

Согласно воззрениям Платона (Гос., Х 617 е), времена поделены богами на прошлое, настоящее и будущее. При этом, к настоящему приложима правая, а к будущему — левая рука одной из богинь человеческой судьбы. Следует отметить, что практически во всех традиционных культурах «правое» - это правильное, праведное, справедливое. «Левое» же — неизвестное, непонятное, пугающее, поскольку неизвестное будущее человеку кажется таким же пугающе непонятным, как и левое, или черное.

Действительно, чернота ночи пугает человека, часто не меньше, чем чернота будущего, в то время как в прошлом (как и в правой руке богини или в белом цвете) все ясно, все определено, все реально. Как мы видели выше, по Фромму, ясность существует только относительного прошлого, а относительно будущего ясно только, что когда-нибудь да наступит смерть.

В этом смысле весьма информативными мне кажутся ритуальные барабаны буддийских монастырей. Их следует вращать лишь по часовой стрелке, «чтобы время не пошло вспять». Действительно, согласно данным исследователей, «значительная часть буддийских ритуалов была направлена на закрепление космологических и социальных установок, переводящих сознание из рамок традиционного китайского циклического миросозерцания в структуру однонаправленной космологической модели… Временнỳю протяженность космологической модели… можно представить как бы «искривленной», причем настоящее оказывалось в точке «перегиба», поскольку временной масштаб основных космологических явлений … расширялся в прошлом и будущем и «сжимался» в настоящем» [18].

Говоря иными словами, здесь возникает образ такой проекции кругового движения на плоскость, на которой прошлое и будущее как бы отдаляется от нас, но расширяется; а прошлое приближается, но при этом сжимается. То есть мы находимся как бы в центре этого круга, а прошлое и будущее охватывают нас справа и слева, теряясь позади нас. С этим образом в христианской иконописи, пожалуй, можно сопоставить принцип обратной перспективы в отображении пространства. Однако здесь мы говорим о времени. Итак, если адепт крутит священный барабан влево, то и двигается вместе со временем, усиливая его космическую активность в настоящем времени, как этого и требует ритуал.

Следует признать, что при всем своем желании у человека не существует возможности осознать будущее, поскольку оно как черное — само ничего не излучает и не отражает, а, как заметил бы античный эмпирик, огненный взгляд его души поглощает без остатка. Относительно же осознания прошлого с его фроммовской ясностью имеет смысл говорить потому, что властными методами на белом фоне прошлого можно изобразить практически любую концепцию, требуемую правителями для ее исторического осознания массой.

Согласно полученным принципам, представим хроматическое соотношение между временами как правое = праведное = белое — справа; левое = неправедное = черное — слева; серое = сумме черного и белого — посередине. Общим объектом для этих соотношений оказывается ахроматическая ось: черный-серый-белый, что позволяет конкретизировать ее свойства, представив расширение значком «меньше»: черный < серый < белый. Сравнение рассмотренного соотношения "взглядов" с периодами времен (как более или менее ясного — светлого — в прошлом и совсем черного в будущем) дает окончательный результат: будущее < настоящее < прошлое.

Ссылаясь на Василия Кандинского, Ева Геллер считает, что белый является началом, а черный — концом [19, 147]. В самом деле, время течет из белого прошлого в черное (непознаваемое) будущее. Это — объективная картина мира, которую всем своим существом ощущал В. Кандинский. Вместе с тем, античные мыслители утверждали, что «начала — белое и черное, а прочие цвета возникают от их смешения». Обращаясь к сопоставлению цветовых сублиматов и времен, можно получить, что серый цвет настоящего образуется из смешения черного и белого, будущего и прошлого. Сублимат — хроматическая характеристика архетипа, позволяющая выявить его семантику по функциям, феноменологически проявляющимся в предпочтительных цветах и других характеристиках хроматизма. Отсюда, казалось бы, вытекает похожее на закономерность следствие, что не существует настоящего без прошлого и будущего.

Действительно, если предположить, к примеру, что будущее — первоначало и ни из чего не возникает, то что тогда можно сказать о настоящем. Маловероятно, к примеру, изменить что-либо в будущем, так как будущее еще будет подлежать осознанию. С другой стороны, в истории культур хорошо известны подмены биографий культурных героев (правителей), что, казалось бы, говорит о возможности изменения прошлого, несмотря на то, что оно уже прошло.

И, тем не менее, объективный ход истории и развития культуры свидетельствует о субъективном характере этих подмен, уничтожаемых временем. Следовательно, остается предполагать возможным вариантом первоначала серый цвет неприметного настоящего, определяемого реалиями всех цветов спектра – разноцветными реалиями человеческого существования или кругом цветов, оппозиционным к ахромной временной оси в хроматической модели времен.

Основное заключение, которое делает Анна Вежбицкая в результате анализа цветообозначений [17], состоит в том, что цветовые концепты связаны с определенными универсальными элементами человеческого опыта, которые можно определить как день и ночь, солнце, огонь, растительность, небо и земля. Вместе с тем, далее она замечает: «Наши цветовые ощущения возникают в мозгу, а не в окружающем нас мире, и их природа, по-видимому, в существенной степени определяется человеческой биологией... Для того, чтобы говорить об этом восприятии, мы проектируем его на нечто общее в нашем ближайшем окружении» (разрядка моя — Н. С.). Однако что может быть более важным в единственной цели выживания человечества, как не человеческая биология, как не инстинкт продолжения рода, как не оптимальный выбор партнера для реализации этой цели, как не цветовая концептуализация нашего ближайшего окружения в лице потенциально избираемого партнера. И несмотря на то, что сегодня Homo sapiens урбанистически абстрагировался от природы (дня, ночи, солнца, огня и т.п.), ему вряд ли когда-нибудь удастся абстрагироваться от «божественного» концепта цвета, от самого себя, от любви [2; 8; 15; 21].

Поэтому трудно согласиться с Анной Вежбицкой, которая в критическом контексте цитирует следующий пассаж Кэя и Мак-Даниэля: «Человеческому цветовосприятию присуща определенная структура, которая не выводится из одних только свойств света... Семантика основных имен цвета во всех языках отражает существование общечеловеческих психических реакций». И хотя Вежбицкая справедливо замечает, что язык не может быть «прямо» связан с психическими реакциями, нам кажутся не совсем строгими ее высказывания о том, что связь между представлением цвета в мозгу и языковым представлением о цвете может быть только опосредованной, поскольку путь лежит через понятия. Как она пишет по этому поводу, «данные чувственного восприятия субъективны (даже если они основаны на общечеловеческих психических реакциях), в то время как понятия могут быть общими для всех. Для того, чтобы иметь возможность говорить с окружающими о наших субъективных ощущениях, мы должны уметь переводить их вначале в понятия, которые поддаются передаче другим людям».

И, несмотря на то, что «цветовое восприятие нельзя выразить словами, мы можем о нем говорить, потому что умеем связывать наши зрительные категории с определенными универсальными доступными человеку образцами (моделями)». В самом деле, такие универсалии Анны Вежбицкой, как «огонь, солнце, растительный мир и небо (так же, как день и ночь)» составляют основные точки референции при анализе объективной стороны цветовых концептов. Однако, на мой взгляд, человек взаимодействовал не столько с природой, сколько с человеком. И эта, принципиально субъективная сторона универсалий имеет весьма существенное отношение к упомянутой цели существования человечества. Поэтому именно психические, кросссексуальные референции цветовых универсалий являются характеристическими в гендерных отношениях людей. Легко убедиться, что на протяжении тысячелетий эти референции достоверно воспроизводились в истории человеческой культуры [14; 15; 20; 21]. Это и дало основание полагать их надежной основой для создания архетипической модели интеллекта.

Граничные условия существования АМИ

Сейчас, после хроматического анализа памятников мировой культуры, я вполне уверен в том, что все до единого цвета имеют равноценное значение для интеллекта. Для понимания же семантического влияния каждого конкретного цвета необходимо учитывать пол, гендер, возраст и граничные (нормальные или экстремальные) условия жизни человека. Вместе с тем еще совсем в недавние времена об этом свойстве «противоречивости цветовой символики» шли не совсем плодотворные дискуссии.

Сегодня же игнорирование этого факта приводит к совершенно необъяснимым семантическим казусам. Так, например, ссылаясь на проведенный мной анализ данных в «Хроматизме мифа», «Лечении цветом», «Античном хроматизме» и т. п.) ряд авторов смешивает смысловое значение цвета и по гендеру, и по различным условиям существования. Любопытно, что смешение хроматических данных по гендеру разными авторами приводит к большей адекватности результатов, чем при сравнении со смешением по условиям существования. На мой взгляд, это объясняется репрезентативным характером пола для гендера (85 %), тогда как нормальные и экстремальные состояния являются своего рода взаимоисключающими.

Для примера обратимся к семантике красного цвета, которая без учета N-E условий окажется и мужской и женской одновременно, как это следует, к примеру, из работ В. Тернера. В самом деле, если мы не будем учитывать N-E условия, то красный — это женский цвет («Крáсна дéвица», к примеру).

Однако этнография и психологическая антропология в один голос утверждают, что красным характеризуется экстремальное состояние женского интеллекта при месячных и родах. Не зря же в древних и пережиточных обществах красным цветом наделяли шаманок в Е условиях, то есть в их экстремальных службах племени. И красным же цветом экстремумов смущения или стыда наделяется женщина, но не мужчина, который, как мы уже видели, и так красный ( ни стыда, ни совести, как про него говорят женщины).

Таким образом, красный цвет действительно может характеризовать женское бессознание, но тогда и только тогда, когда ее интеллект оказывается в экстремальном состоянии (условиях). Отсюда вытекает любопытное следствие: русская «крáсна дéвица» всю жизнь существует в Е условиях. Так ли это на самом деле?

Казалось бы, это подтверждают климатические условия. Но дело не в этом. За тысячи лет адаптация к климату давно уже должна была завершиться… Остаются социальные условия, которые в России чаще всего действительно экстремальны.

Вернемся к началу статьи, т.е. в сегодняшний день. День в любом общественном месте Санкт-Петербурга с его «обычными» инвективами, то есть с так называемым «матерным языком». Сегодня на этом языке говорят и дети «от 2-х до 5-ти» и старше. Попытаемся сначала проследить происхождение этого «обычая». Все-таки в советские времена этого не было и не могло быть в общественном месте.

Не могу говорить о других городах, а в Ленинграде где-то в 70-е годы ХХ века 1-й секретарь обкома партии предложил восполнить уменьшение рождаемости в городе пополнением ремесленных училищ детьми из сел и деревень Северо-запада. Точные цифры мне недоступны, но в городе тогда оказалось около миллиона подростков, для которых «мат» был нормальным языком экстремальной деревенской жизни. В 80-е годы они вступали в брачные отношения и появлялись дети, для которых язык их родителей был понятен, доступен и легализован, по крайней мере, дома. В 90-е годы «матерный язык» этих детей получил поддержку «прогрессивной» интеллигенции: писателей, поэтов и психиатров. Это с одной стороны.

С другой стороны, хорошо известно, что в эмиграции у многих людей, выехавших из СССР, возникала неодолимая потребность в «мате». Тоже можно понять: эмиграция — это скорее состояние экстремальное… К «мату» быстро привыкли все. В те же 90-е годы наиболее «прогрессивные» эмигранты вернулись в Россию и сразу же присоединились к голосу «интеллигенции»: свобода слова для всех, кто «мата» не хочет, тот пусть не слушает и т. д. и т. п.

Практически на всех каналах ТВ в этом направлении проводились грандиозные шоу, в газетах и даже «толстых журналах» в защиту «матерного языка» выступали известные писатели и поэты… К началу нового тысячелетия «мат» был почти легализован. И это все несмотря на УК РФ (Ст.130, Ч.1, 2), согласно которым лица, использующие нецензурные выражения в общественном месте, должны были подвергаться уголовному наказанию. Должны были, но практически не подвергаются.

И не могут подвергнуться, так как вся Россия находится в экстремальном состоянии «перераспределения социалистической собственности правителями». «Мат» стал просто выгоден власти, которая таким путем вводит население в экстремальные условия жизни. В условия и без того экстремального состояния русского народа. И народ уже не может обходиться без «мата», ибо этот язык как нельзя лучше передает экстремальные условия его существования. Что же такое собственно «мат», раз уж его защищает и «интеллигенция, и правительство, и народ?

«Мат» — это прежде всего слова, которые обозначают мужские и женские (чаще материнские) половые органы (гениталии). Как правило, слова используются в тех же семантических условиях, что и сами предметы. То есть, если гениталии используются человеком разумным исключительно в интимной обстановке, то и слова эти должны использоваться аналогично. Никак не в общественном месте.

Действительно, гениталии предназначены для «естественных отправлений», которые осуществляются при их обнажении, например, в половом акте. Психофизиология утверждает, что в половом акте у человека осуществляется мощное энергетическое возбуждение, которое (помимо полового акта) наблюдается исключительно в экстремальных условиях жизни. Легко видеть, что и собственно «мат» используется индивидом для усиления своей энергии. Вместе с тем, этот же «мат» не позволяет ему выйти из экстремальных условий жизни, создаваемых семантической (неосознаваемой!) нагрузкой этих слов.

Замкнутый круг? Нет. Человек разумный поймет, что использование «мата» в общественном месте пресекается, и будет пресекаться обществом, так как «мат» посягает на святость материнства, а этим уничтожает религиозность и социальные роли женщины; развращает природную чистоту детства и женственности, что ведет их к социальной деградации; возвращает человека к животному состоянию и экстремальным условиям жизни; несет в себе черный и красный сублиматы бессознаний, символика которых тысячелетиями связывалась со злом; создает угрозу социуму, имеющему белый и голубой сублиматы женского сознания и подсознания; может применяться исключительно в экстремальных условиях жизни, например, в Аду, где черти тоже обладают черным и красным сублиматами.

Заканчивая тему нормальных и экстремальных состояний, не могу не сожалеть о том, что «вся передовая интеллигенция» копает себе могилу собственным языком. И что для нашей культуры характерно в это переходное время, – женщины, традиционно хранившие традиции и воспитывающие мужчин, вдруг оказались воспитанницами последних. Вывод напрашивается один: до тех пор, пока женщины не вернутся к традиционному исполнению социокультурных ролей, общество перемен так и останется «нестабильным», в котором правит фактор экстремальных условий жизни. Еще раз оговорю, что в хроматизме речь идет исключительно о «гендере», сущностный смысл которого отрицает абсолютизацию понятия «пол».

Литература

1. Аллахвердов В.М. Сознание как парадокс: экспериментальная психология.– СПб: ДНК, 2000.- 588 с.

2. Дарвин Ч. О выражении эмоций у человека и животных. – СПб: Питер, 2001.- 365 с.

3. Заан Д. Белый, красный и черный: цветовой символизм в черной Африке.// Психология цвета. – М.: Рефл-бук; К.: Ваклер, 1996, с.47-78.

4. Забозлаева Т. Б. Символика цвета. – СПб.: BOREY-PRINT, 1996.- 116 с.

5. Круглый стол «Модели мира» / V национальная конф. по искусственному интеллекту (КИИ-96) // Новости искусственного интеллекта. – М.: АИИ, 1996, № 3, с.150-158.

6. Крэйг Г. Психология развития. – СПб.: Питер, 2000.- 992 с.

7. Кульпина В. Г. Лингвистика цвета. – М.: МГУ, 2001.- 470 с.

8. Мацумото Д. Психология и культура. – СПб: Прайм-еврознак, 2002.- 416 с.

9. Миронова Л.Н. Цветоведение. – Минск: ВШ, 1984.- 286 с.

10. Осгуд Ч., Суси Дж., Танненбаум П. Приложение методики семантического дифференциала к исследованиям по эстетике и смешанным проблемам.// Семиотика и искусствометрия. Сб. статей. – М.: Мир, 1972, с.278-297.

11. Петренко В. Ф. Основы психосемантики. – М.: МГУ, 1997.- 400 с.

12. Платонов К. К. Психологическая структура личности // Личность при социализме. – М.: Наука, 1968. С. 69–75.

13. Плесский Б.В. Методы упрощения систем знания и проблема сохранения информационной ценности знания при упрощении. (Автореф. дисс.уч.ст.кфн) – Одесса, ОГУ, 1969.- 20 с.

14. Серов Н.В. Хроматизм мифа. – Л.: В.О., 1990. - 352 с.

15. Тернер В. Проблема цветовой классификации в примитивных культурах …// Семиотика и искусствометрия. Сб. статей. – М.:Мир, 1972, с. 50-81.

16. Юревич А.В. Объяснение в психологии. // Психологич. Журн., 2006, том 27, № 1, с. 97-106.

17. Вежбицкая Анна. Обозначения цвета и универсалии зрительного восприятия.// Язык. Культура. Познание. – М., Русские словари, 1997.с.283.

18. Лепехов С.Ю., Абаев Н.В. Роль психологической регуляции в политической деятельности тайных религиозных объединений традиционного Китая. // Психологические аспекты буддизма. – Новосибирск, Наука, 1991, с.125-140.

19. Heller Eva. Wie Farben wirken. Farbpsychologie. Farbsymbolik. Kreative Farbgestaltung. – Hamburg: Rowohlt Verlag GmbH, 1999.- 296 S.

20. Lejeune S., Blin-Barrois B (Red.) Parlons couleur: langage, codes, création.– Roussillon: Édisud - Ôkhra, 2006.- 128 p.

21. Pastoureau M. Dictionnaire des couleurs de notre temps. – P.: BONNETON, 1999.-256 p.

22. «Психология в вертикали власти» Эти данные опубликованы в журнале Psychological Science, 10.01.07 // Источник: Washington Profile.