Вопрос : Как складывался Ваш путь в философии, кто были Ваши учителя в философии?

Ответ : Я поступил на философский факультет ЛГУ в 1966 и поступил случайно, т.к. с треском провалился на историческом, но, тем не менее, интерес к истории у меня остался и, мало того он принял профессиональные формы: я сейчас читаю курс по истории повседневности. Хотя я и поступил на философский факультет случайно, но он мне сразу понравился по содержанию изучаемых предметов, да и в человеческом отношении он, кажется, был более теплым, чем сейчас. Тогда в нем имело место старорусское отношение к студентам: задолго до указаний сверху ввести институт кураторства преподаватели вели себя как наставники. При этом отношения учителей и учеников были более «приватными». В том смысле, что обсуждались вопросы жизни. Тут тоже были свои издержки, т.к. мужчины в России философские проблемы чаще всего обсуждают за столом в изрядном подпитии. Меня это миновало, зато я попал под обаяние Марии Семеновны Козловой. Она, в свою очередь, была аспиранткой Юрия Александровича Асеева, с которым в эпоху ректорства Александрова случилась какая-то темная история. Во время стажировки его уговорили остаться в США, сначала он вроде бы согласился, затем передумал, и после того, как совершил попытку самоубийства, был отпущен. По приезду его отстранили от преподавания. Мне доводилось бывать у него дома, обстановка была аскетическая, но впечатляла библиотека. На полках стояли труды Витгенштейна, Гуссерля, Сартра, Хайдеггера.

Большое влияние на меня оказали работы Ильенкова и Батищева. Герман Батищев был очень сильной фигурой, это - наш Альтюссер, я бы так о нем сказал. К тому же он давал уроки осторожности и даже конспирации, что после окончания «оттепели» было весьма полезно. М.С.Козлова не разделяла надежд на развитие диалектической логики и сориентировала меня на изучение философской программы Венского кружка. Сама она занималась Витгенштейном и у себя дома часами рассказывала о его философии. Его тексты были мне доступны, но, признаюсь я тогда в них не слишком вникал, ибо под влиянием - Ярослава Анатольевича Слинина - читал Хайдеггра и Гуссерля. Уже тогда я хорошо читал по-немецки. Воздействие Слинина было ненавязчивым, но достаточно сильным, Он обратил мое внимание на феноменологию, заставил прочитать «Кризис наук» Гуссерля. Кроме чисто философских тем, с ним можно было поговорить на богословские темы, в чем на факультете мало кто разбирался, хотя в кулуарах обсуждались проблемы, поднятые в русской религиозной философии. В моей биографии есть одно обстоятельство, смысл которого мне самому до конца неясен: мой двоюродный дед был старцем Нило-Сорской пустыни и после ее закрытия жил в доме моей бабки, его старшей сестры. Будучи в преклонном возрасте, научил меня читать по-церковнославянски, с тем, чтобы я читал ему вслух Четьи Минеи. Они затевали с бабкой тяжелые богословские дискуссии, которые привлекали меня столь же мало, как и жития святых. Я не считаю себя верующим, но иногда мне снится, что я умер, а Бог укладывает меня в какую-то центрифугу и говорит: "ты не верил в Меня, поэтому будешь наказан", потом включает электрошок и уходит. Если кто-то увидит в Страхе Божием скрытый мотив моего философствования, то будет неправ. Я всегда мыслил оптимистично и пытаюсь писать веселые жизнеутверждающие книги. Слинин – оптимист по натуре - тоже читал Четьи Минеи, хотя его никто не заставлял, и жития святых мы обсуждали, устав от философских споров. Конечно, это было за пределами факультета: в столовых, кофейнях, но не в рюмочных. Я думаю, что история теологии весьма поучительна для философии. Она содержит массив давно забытой литературы, в которой мы найдем образцы весьма абстрактного теоретизирования. Собственно, это и сгубило теологию, превратившую Бога в теоретического монстра, зато для теоретической науки она оставила весьма высокие образцы обсуждения предметов, на которые нельзя указать пальцем.

Я не верю в гениальность и приписываю свою плодовитость исключительно тем полям, на почве которых я произрастал. Одним из таких полей был круг друзей, с которыми я общался. Сокурсниками у меня были Юрий Пеев, Николай Суворов, Елена Сергейчик, Василий Стрельченко, Станислав Гусев, Александр Борисов. Алексей Грякалов и Борис Липский учились курсом младше. Яркие представители старших курсов - Лапицкий, Шилков, Шмерлинг, Челидзе - также значительно повлияли на мое философское развитие.

Вопрос : А Горичева Татьяна?

Ответ : Она училась позже. Кстати, Татьяна, как и Анатолий Мигунов, училась у моей тещи в радиополитехникуме, где хорошо преподавали философию и иностранный язык. Интерес к Хайдеггеру нас тогда объединил, и мы были с ней дружны в молодости.

Вопрос: Сейчас, по прошествии стольких лет, от какого наследства стоило отказываться, а чем стоило дорожить?

Ответ : Еще Федор Абрамов заметил, что время, в котором прошли твои молодые годы трудно назвать плохим. Нельзя смотреть на свою страну глазами Запада, а именно это делал Горбачев и многие из нас в то время. Это для немцев уравнение фашизма и сталинизма допустимо и даже благотворно (именно в этом состояла миссия Ханны Арендт, она своими работами снимала комплекс вины у немцев), а у нас должна быть своя точка зрения на нашу историю. Это, в том числе и философская задача, мы привыкли не доверять собственной официальной идеологии, но в наших умонастроениях мы остаемся подвержены чужим влияниям, а это тоже нуждается в критическом анализе. Философы должны формулировать новое позитивное видение общества и государства. В юности я разделял десидентские настроения, к счастью мои учителя приучили меня к осторожности. Но теперь, после того как мы потеряли свою страну, я лучше понимаю и тех, кого считают консерваторами. Конечно, старый диамат, это не то что сейчас надо, но осуждать Рожина, Тугаринова, Кагана не стоит. Нам до них далеко. Весь социалистический лагерь учился на их учебниках.

Вопрос : А сейчас как Вы оцениваете состояние философского сообщества в России?

Ответ : Я позитивно отношусь к состоянию современной философии, хотя угроза ее существованию как образовательной дисциплины остается. Самое позитивное в современной ситуации – многообразие книг, но современные студенты очень мало читают. Культура чтения уходит, но и по этому поводу не стоит паниковать. Люди меньше читают, больше смотрят кино и TV , слушают музыку. Но в мире звуков и образов тоже нет беспорядка. Поскольку есть избирательность, можно заняться аналитикой новых чувственных практик, понять какие новые знаки имеют влияние, какие смыслы «в ходу». Я полагаю, что аналитика визуальной и музыкальной культуры должна сейчас интенсивно развиваться. Поэтому закат книги не приведет к концу философии, тем более, что у нас схоластическая философия никогда особенно не развивалась, а скорее имела литературный свободный характер. Я думаю, что нам медиальную революцию, т.е. переход от эпохи книги и письма к эпохе новых медиумов, наверное, даже легче пережить, чем на Западе.

Вопрос : В советский период развития отечественной философии, точнее в 1960-1980-ые г.г. были философские школы, и была публичная полемика (Ильенков - Дубровский). Сейчас можно говорить о наличии современных философских школ в России?

Ответ : Сейчас процессы кристаллизации философии тоже происходят, но в иной форме. Я помню: какие дискуссии были у философов старшего поколения. Они опирались на классиков марксизма, но каждый делал это по-своему. Их споры по накалу и серьезности отношения к делу превосходят современные дискуссии. С одной стороны, это сильнее захватывало аудиторию, но, с другой стороны, эти люди часто ненавидели друг друга лично и иногда прибегали к помощи авторитетных органов, а также нередко расправлялись с аспирантами своих противников на защитах диссертаций.

Вопрос : Сейчас можно говорить о наличии каких-то авторитетов в российском философском сообществе?

Ответ : Видимо, эпоха больших философов миновала, и это признак выздоровления общества, но есть философы авторитетные в том или ином кругу, в том или ином философствующем сообществе. Достаточно указать на такие фигуры как Виктор Молчанов или Валерий Подорога. В Санкт-Петербурге аналогичными фигурами являются Александр Исаков, Вячеслав Сухачев, Александр Секацкий, Алексей Черняков. Молодежь нуждается в фигуре мэтра. Я помню, что и нам на 2-3 курсах нужен был учитель-наставник, которому можно доверять. Надо учитывать, что философское сообщество складывается сегодня в основном в образовательных структурах, в вузах, где открыты философские факультеты. Я побывал во многих из них и сделал такой вывод: чем выше статус учебного заведения, тем меньше пиетета в отношении учителя. Это может быть критерием элитарности учебного заведения. Я не отрицаю герменевтики авторитета, значимости традиции, но надо учитывать, что общение с учителем можно уподобить не только стартовой площадке для ученика, но и огромному валуну на дороге. Я против слепого отношения к учителю со стороны ученика и не люблю учеников. Но, тем не менее, вспоминая публичные лекции Мераба Мамардашвили, понимаешь, что сейчас философа такой степени влияния на аудиторию нет. Да и у нас, те, кто замирали от восторга на лекциях Кисселя или Линькова, не имеют оснований стыдиться

Вопрос : А Александр Дугин?

Ответ: Он работает в иной технике. Мамардашвили работал как сказитель, даже как шаман, он находил слова, которые захватывали всех, а Дугин работает в технике шоумена. Он иначе наращивает свою аудиторию, и нам тоже надо учиться бороться за расширение аудитории философствующих интеллектуалов. Философские школы в вузах спонтанно возникают, структурируются, но происходит это вяло и малоэффективно. Надо обратить внимание на философские сайты. Там кипит настоящая жизнь. Как эти институты кристаллизуются и как функционируют это сегодня - самый серьезный вопрос. Нам - профессиональным философам - надо чаще участвовать в форумах.

Вопрос : Когда Вы пришли к Марии Семеновне Козловой, она указала Вам на лакуну в отечественной философии: не освоено наследие Витгенштейна. А сейчас в какого рода философских исследованиях наибольший дефицит?

Ответ : Конечно, наибольшим влиянием пользуются работы Хайдеггера. Его влияние и сейчас в России огромно. Валерий Подорога правильно сказал, что «Бытие и время» в России читают в том же модусе, что и «Капитал» Маркса. Эти книги оцениваются не по информации, которую они содержат, не по аналитике, а по тому, как они захватывают читателя. Константин Андреевич Сергеев на всю историю философии смотрел глазами Хайдеггера. Этому есть рациональные объяснения: хайдеггеровская философия утрат и бездомности нам особенно близка и понятна. Среди молодежи весьма популярны постмодернисткие идеи, причем наиболее радикального толка. Деррида считается то бумажной, то ли буржуазной фигурой. Зато Батай, Бодрийяр, Бадью, Жижек, Жирар весьма почитаются как продолжатели Ницше.

Вопрос : Кто из философов последних 30-40 лет у нас недооценен?

Ответ : Я могу указать на фигуры Бернхарда Вальденфельса, Вернера Штегмайера, Юргена Миттельштрасса, Дитмара Кампера. Это - немцы, не только воспринявшие постмодернизм, но и создавшие новое письмо. Они отказались от тяжелого академического стиля, свойственного немецким философам и стремятся к эссеистичности изложения своих идей. А новая манера письма - вещь крайне важная для развития философии. Непревзойденным примером я считаю «Сферы» Слотердайка. Ни я, ни А. Перцев, ни В. Губин пока не создали подобных «философских романов».

Вопрос : Вы сейчас много пишете и публикуетесь. Как Вы объясните свою нынешнюю продуктивность: Вы сами «разогнались», расписались или нынешняя ситуация такова, что можно публиковаться очень много?

Ответ : Я своим говорю младшим коллегам, чем вы становитесь старше, тем больше надо работать. Не надо себя щадить. Я пишу очень много, часто неряшливо, но публикую, только когда попросят. Нет, я "пробивал" (точнее, ждал очереди) свою первую книгу "Проблема обоснования теоретического знания". Инициатором последней книги «Понятие политического» является Л. Сморгунов. Конечно, я опять поторопился и текст получился сложный .

Вопрос : Книгу о Ницше тоже попросили написать?

Ответ : Совершенно верно! Эта книга вышла исключительно благодаря напору Владимира Камнева.

Вопрос : А сейчас что просят написать?

Ответ : В "Питере" М. Трофимова заказала несколько книжек. Конечно, я всем уже надоел, хотя книжки все еще расходятся и даже допечатываются. Наверное, пора погреться в лучах поздней славы. Но на самом деле я пишу, чтобы не умереть от скуки. А если серьезно, то главную книгу я еще не написал.

Вопрос : Вы – зав.кафедрой философской антропологии. Какие сюжеты для вашей кафедры Вы считает наиболее значимыми?

Ответ : Еще Фуко заметил, что человек умер, и тогда наша кафедра не имеет своего предмета изучения. На самом деле речь идет о необходимости преодоления старой и создания новой идеи человека. Это и есть задача коллектива. Наша кафедра в разговоре о новой идее человека не зацикливается на морали, религии или науке. Ещё Ницше заметил, что мораль - это очень инфекционная вещь, которую надо брать в перчатках: если мы примем мораль в качестве абсолютного дискурса, то кто будет оценивать саму мораль? Мы не выступаем против морали, но выступаем против ее абсолютизации. Нам очень интересна старая дискуссия, идущая со времен Шелера, об оценке биологического материала при разговоре о человеке. Человек - это животное ущербное или излишествующее? Человек - результат эволюции или продукт искусственных технологий? Эти - вопросы для нашей кафедры также весьма актуальны. Сегодня с философией конкурируют не только масс медиа, но и генетика. Они как бы говорят: господа философы, вы уже более двух тысяч лет пытаетесь гуманизировать человека, пора испробовать генные технологии.

На самом деле сегодня революция происходит в гуманитарных науках и именно у них следует учиться. Поэтому нужно ставить вопрос о создании своеобразного "технопарка", в рамках которого изучались бы традиционные и конструировались новые био-медицинские, социальные, культурные, религиозные, медиальные и иные "технологии" производства человеческого в человеке. Роль философской антропологии состоит в том, чтобы, учитывая изобилие фактов, предложить их нетривиальные интерпретации и дать свободные от логических и методологических возражений объяснения.