Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Credo New » №1, 2012

В.И. Красиков
Дискуссии по евразийству и формирование евразийской социальной сети в русской эмиграции 20-30 гг. хх века

Статья подготовлена при финансовой поддержке
и в рамках выполнения научно-исследовательского проекта
№ 2.1.3/4245, Аналитической ведомственной целевой
программы "Развитие научного потенциала высшей школы"
2009-2011 гг. Министерства образования и науки РФ,
Федерального агентства по образованию

Главной канвой мировоззренческой жизни русской эмиграции стала, по-видимому, продолжавшаяся все двадцатилетие между мировыми войнами интенсивная дискуссия по "евразийству", вызвавшая серьезное обновление славянофильской идеи и сформировавшая единственную самородную (в эмиграции) и самодостаточную социальную сеть. Все другие пришли в эмиграцию с уже устоявшимися взглядами и платформами, индивидуальное развитие, конечно же, имело место, но не новые проекты, под которые верстались бы новые объединения. И симптоматично, что это новое возникает, опять-таки, в некоем патриотическом, эмоционально-экзальтированном контексте поисков и, одновременно, утверждений-полаганий, креаций "российской идентичности". Другие значимые, вызвавшие интенсивное внимание, споры в эмиграции: по поводу софиологии Булгакова и книге Ильина "О сопротивлении злу силою" – хотя и достигли тоже универсалистского формата, – но уже скорее в сегментах морально-этическом и религиозном.

Самородная, сложившаяся именно в эмиграции, социальная сеть сравнительно молодых для науки людей от 25 до 40 лет, манифестировала себя как междисциплинарный "идеологический проект» новой идентичности. Это было объединение идеалистов, романтически, и даже революционно настроенных, подвижников альтернативного большевикам изменения России. Потому их оппоненты употребляют при их характеристике слова "секта", "эмоционально-экзальтированный кружок", "течение". Как всегда проницательный Бердяев сразу же схватывает оригинальность направления: "их выступление было первым и единственным пореволюционным идейным течением".[1]

Истоки сети – в обильном креативе предреволюционной России: потенциале русской религиозной философии (и неокантианстве Марбургской школы); мастерстве историков: В. Ключевского, Р. Виппера, И. Гревса; выучке семинаров кружка П. Новгородцева; влиянии кругов Серебряного века: «Башни» Вяч. Иванова, акмеистов и т.п. Эти разносторонние исходные векторы сообщили междисциплинарный синтетизм, комплексность или же "системность" взглядам, учению, программе "евразийцев". Настроены они были, вполне в российском духе – мессианистски-вдохновенно, так же как в свое время – в момент продуцирования и полагания славных контекстуалистских идей и первые славянофилы, и почвенники, и тройка отечественных пророков Достоевский-Толстой-Соловьев, и Бердяев-Булгаков сотоварищи.

Трубецкой писал Р. Якобсону в письме от 28 июля 1921 года: «Это — сборник статей четырех авторов: Сувчинского, Флоровского, Савицкого и меня («Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев. Книга 1» (София, 1921) – В.К.). Мы объединились на некотором общем настроении и „мироощущении”, несмотря на то, что у каждого из нас свой подход и свои убеждения.... Очень будет интересно узнать Ваше мнение об этом сборнике. Сущность его состоит в нащупывании и прокладывании путей для некоторого нового направления, которое мы обозначаем термином „евразийство”, может быть, и не очень удачным, но бьющим в глаза, вызывающим, а потому — подходящим для агитационных целей. Направление это носится в воздухе. Я чувствую его в стихах М. Во­лошина, А. Блока, Есенина ... Похоже, что в сознании интеллигенции происходит какой-то сдвиг, который, может быть, сметет все старые направления и создаст новые, на совершенно других основаниях. Сейчас все это еще очень неопределенно, но, безусловно, „что-то готовится, кто-то идет” (курсив мой – В.К.)».[2]

Мессианизм, отрава гордыни самопознания и самопреодоления, всегда, везде и у всех наказуем, рано или поздно, – за богочеловеческий подъем, экстаз и прекрасную иллюзию всеведения, нечеловеческого прозрения – разочарованиями, пустотой выгоревшей дотла души и поздними сожалениями. То же самое мы видим и у вдохновенной четверки: сначала это был Флоровский, рано и к счастью для него, как оказалось, отошедший от "евразийского соблазна"; затем Трубецкой, постоянно сокрушавшийся о положенных на евразийство годах, отнятых от его призвания – структурной лингвистики; Савицкий, получивший, в конце концов "десятку" в сталинских лагерях и клеймо "трестовца" (знаменитая "шпионская деза" ОГПУ); лишь "типичный эстет-лодырь" Сувчинский, избежал тягот ответственности и разочарования – в силу своего легкого отношения к жизни вообще.

История направления начинается с софийского семинара лета 1921 г. той знаменитой "четверки", инициированная "славянским шпенглерианством" книги Н. Трубецкого «Европа и человечество». Мессианистские настроения трансформировались в миссионерские, потом – в конспирологические и политические. В ход пошло сочетание пропагандистских методов (проведение углубленных научных семинаров) и агитационных (открытые публичные лекции и диспуты с раздачей евразийской литературы). Ядром сети стала Пражская евразийская группа, а в 30 гг. – пригороды Парижа Кламара и Медона (семинар Л. Карсавина), кроме того, евразийские мероприятия проводились также в Бельгии, Югославии, Болгарии и в некоторых пограничных с СССР странах ("лимитрофах") – например, в Латвии (Рига). С 1921 по 1927 г. в Софии, Берлине, Париже вышло 15 номеров «Евразийского временника» под редакцией Савицкого-Сувчинского-Трубецкого, где выпестовывался евразийский проект.

Все же евразийство представляет для нас ценность, в первую очередь, не как политико-идеологическое направление, а как творческая модернизация славянофильства – в натурфилософском, историческом и культур-философском отношениях. Модернизация явилась итогом комплексного сопряжения сил группы выдающихся умов, причем в итоге "симфония" – их идеал и ключевая метафора – не всегда получалась. Большая когорта оппонентов также внесла свой вклад в мобилизацию аргументов и устранение явных несообразностей.

Две ключевые фигуры евразийства – это Н. Трубецкой и П. Савицкий. Первый – скорее интеллектуал академического склада, тяготящийся организационных забот, тогда как второй – душа, вождь и харизматичный лидер. Время от времени к ним примыкали такие известные люди как Г. Вернадский, Г. Флоровский, П. Бицилли, А. Карташев, Н. Алексеев, Л. Карсавин, Г. Федотов и др. Евразийцами второго порядка могут быть названы П. Сувчинский, П. Арапов, П. Малевский-Малевич, В. Ильин, Н. Рклицкий, В. Никитин, А. Бромберг, кн. Д. Святополк-Мирский, Г. Полковников, М. Шахматов, В. Сеземан, И. Степанов, Н. Клепинин, С. Эфрон, К. Чхеидзе, Э. Хара-Даван и др.

С самого начала в группе сложилось отчетливое "разделение труда", совестимое, впрочем, и с "окрестным опылением". Каждый отвечал за свой "участок работы". Трубецкому, помимо его филолого-этнографического амплуа, принадлежит здесь еще и инициирующая роль в почине самого движения – с его будированием проблемы "ложного и истинного" национализма. Славянофильская идея в форме "русской религиозной философии" с ее православно-византийской идентификационной основой оказалась не способной в реальном противостоянии "наваждению романо-германской идео­логии" – марксизму. Возник вопрос о качественном обновлении подобной национальной основы, – шире цивилизационной, самоидентификации, – ибо религиозное, православное фундирование оказалась недейственным.

Н. Трубецкой, вероятно, не в последнюю очередь под влиянием "Заката Европы", идентифицировал главного "супостата", противостоящего российской самобытности. Это – "романо-германская идеология", "европеизм" – в двух смыслах: в узко-националистическом, не опасном и в широком, опасном смысле "наваждения", выдаваемого за "общечеловеческое".

В чем корень зла европеизма, который индуцирует широкий спектр идеологий, вменяя их остальным неевропейским народам как "общечеловеческие"? Трубецкой здесь не оригинален, называя таковым индивидуализм или "эгоцентризм". Ему противопоставляется некий будущий "истинный национализм, всецело основанный на самопознании", который и следует выработать российской интеллигенции. Но тогда что же должно быть исходным материалом для "самопознания", если имеющаяся православная религиозность не может быть таковой в силу ее именно европейского (в широком смысле, т.е. христианского) происхождения? Что может дать в итоге искомую истинную идентичность?

И тут он делает оригинальный ход – сообразно своему научному профилю. Материалом самопознания, органической стихией культуры является история российских народов, воплощенная:

– антропологически (в крови метисов, "смеси племен");

– этнографически (в скрещивающихся, взаимообогащенных языках);

– и психологически (сходном менталитете).

В итоге Трубецкой заявил об открытии замалчиваемого ранее – под подавляющим влиянием либо православия (в глубинах своих также имеющего отчетливые генетические связи с европеизмом), либо "романо-германской идеологии" – главного, туранского или восточного элемента российской культуры: с его воистину форматирующим влиянием. Открытие новой "этнографической" переменной в корпусе культуры, отслеживание ее детерминаций в области коллективной психологии и духовности – в дополнении и вопреки имевшим место ранее шаблонам историософских схем – новация, мало оцененная в условиях векового засилья настроений универсализма и глобализации.

Таким образом, главным в евразийстве оказалась действительно новая "реалистическая и эмпирическая постановка про­блемы эмансипации" (выражение Савицкого). Эмансипации – от шаблонов того, что позднее Деррида назовет исходным символическим программированием западной культуры, исходно сформировавшейся в библейской и греко-римской традиции, активно и наступательно позиционирующей себя в качестве "общечеловеческой" и "осевой". Реализм и эмпиризм – это активное вовлечение новых материалов и подходов из наук естественных и гуманитарных в поле культур-философской рефлексии, то, что многие оппоненты пренебрежительно называли то "редукционизмом", то "натурализмом", которые якобы не приемлет чистый дух.

Другой генератор брендовых идей направления П. Савицкий, модернизирует, также согласно своему научному профилю, идеи географического детерминизма, введя такое хорошо узнаваемое понятие как "Евразия". "Евразия" – еще «континент в себе», "континент, пре­дельный «Европе» и «Азии», средин­ная часть этого материка, … средостение между Европой и Азией в традици­онном их разграничении". Именно сюда, прежде дикое место экстремально низких температур, – последовательно, в течение тысячелетий все более на север – смещается вектор цивилизационного развития.[3]

Флоровский и Сувчинский в продуцировании евразийских идей ничем особым не отметились, кроме того, что оба владели искусством печатного слова и повторяли на свой лад основные тезисы Трубецкого и Савицкого.

Дальнейшие разработки были связаны с постепенным приходом новых "спецов", которые и создавали свои "дисциплинарные аранжировки" евразийских идей.

Л. Карсавин на некоторое время (три года) стал официальным «философом движения», разработав концепцию евразийской цивилизации и государства как симфонической личности. Метафора "симфонии" стала удачной модернизацией славянофильского концепта "соборности". Согласно Карсавину есть два типа субъективности: индивидуальная и соборная (симфоническая). В первом случае – это эмпирический индивид, отдельная личность. Соборный или же симфонический субъект – это разного рода совокупности людей: класс, сословие, народ, человечество. При этом "симфонический субъект не агломерат или простая сумма индивидуальных субъектов, но их согласование (симфония), согласованное множество и единство и – в идеале и пределе – всеединство. Поэтому и народ не сумма социальных групп (сословий, классов и т. д.), но их организованное и согласованное иерархическое единство; культура народа - не сумма, а симфоническое единство более частных культур, и она не существует иначе, как их реально-конкретное единство...".[4]

Н. Алексеев представлял государственно-правовой аспект евразийского проекта. С одной стороны, он продолжает тренд классического славянофильства – идеализацию единства права и правды в древнерусской государственности (Святая Русь – "государство правды"). С другой, разрабатывает учение-программу создания особой евразийской духовной элиты, которая была бы наследницей народнического альтруизма радикальной российской интеллигенции. Будущее государственное устройство Евразии – идеократия, власть в формате высших религиозно-философских истин, а руководящий слой должен, как и "философы" в "Государстве" Платона, быть их истовыми и профессиональными служителями, пастырями для масс. Право не должно быть якобы "объективным", исходить из абстрактных "общечеловеческих ценностей", на поверку оказывающихся фиговыми листочками, закрывающими банальный эгоцентризм "романо-германского" индивида. Оно должно быть "установочным" – исходить из культурно-исторического априори народа, его религиозно-метафизической традиции. Матрица евразийской государственности: "централизация - дисциплина - самопожертвование".

Г. Вернадский взял на себя миссию разработки исторической части проекта. Ему принадлежит другой известный бренд направления – «месторазвитие». Это соотношение исторического времени и пространства: при постоянстве места социальное явление изменяется во времени, а при постоянстве времени оно изменяет пределы пространства, причем соотношение этих изменений эквивалентно. Применительно к обществам, подобно России, занимающим огромные территории, именно "месторазвития" определяет всю ее цивилизационную логику развития. Это:

→ соотношение леса и степи, взаимодействие оседлой и кочевнической культур – определяющих факторов русской социокультурной истории;

→ суть "русскости" в культуре – синтез византийского и тюрко-монгольского культурного наследия, при доминировании последнего;

→ в русской истории наличествуют циклы объединения и распада империй в Евразии: скифская, гуннская, монгольская, российская и СССР;

→ основной объяснительный принцип – номогенез, целесообразное национально-культурное развитие, запрограммированное изначальными свойствами и внутренними причинами, жизненной энергией народа, осваивающего окружающую этническую и географическую среду, территориальное и смысловое пространство.[5]

Евразийство вызвало бурную критическую реакцию всего политико-мировоззренческого спектра эмиграции: право-монархического, умеренно-консервативного, либерально-западнического и либерально-националистического, за исключением разве что пробольшевистского "сменовеховства". Наиболее известные критики евразийства: Зеньковский В., Лосский Н., Кизеветтер А., Бердяев Н., Милюков П., Франк С., Струве П., Бицилли П., Флоровский Г., Ильин И., Гессен С., Степун Ф., Булгаков С., Ольденбург С. И здесь приоритетными были политические обвинения в симпатиях, близости, оправдании советской действительности, особенно в связи с деятельностью левого крыла евразийства. Также настойчив был другой идеологический лейтмотив – вменение им тоталитарной подоплеки, стремления к диктатуре, фашистских тенденций. Однако подобное было обычной практикой взаимных ритуальных инвектив в чересчур политизированной и постоянно эмоционально-взвинченной атмосфере эмигрантской среды. Интереснее другое – трогательное единение противников евразийства и в области теории.

Удивительнее всего то, что основные векторы критики евразийства со стороны людей из самых разных мировоззренческих фракций по сути совпадали, различаясь разве что интенсивностью и акцентировкой деталей. Это определенным образом свидетельствует как о неком исходном форматном единстве мышления казалось бы столь разных представителей эмиграции, так и о действительно инновативном характере основных положений евразийства. Итак, в чем совпали резоны их неприятия?

Главное обвинение, общее у всех критиков евразийства – в партикуляризме. Соответственно, уместно предположить, что мышление самих критиков отформатировано как "универсалистское". Универсализм представлен в трех вариантах: жестком, мягком и религиозном.

Для либералов-западников самоочевидны "универсальные законы исторического развития" (Милюков), а общечеловеческое – это присутствие в культуре России европейских (=цивилизационных) элементов. Особую неприязнь, соответственно, вызывало "монголофильство" евразийцев (Кизеветтер), их "тенденция туранизации" (Степун).

Мягкий вариант универсализма присутствует в критике либерал-национализма (Бердяев) – с одной стороны хвалившего евразийцев за решительную защиту национальной самобытности русского народа против "реакционно-интернационалистской" настроенности части российской интеллигенции и описание опасностей европоцентризма, с другой же, не принимавшего все то же отъявленное "азиатство".

Деятели русской религиозной философии считали главным грехом евразийства партикуляризм религиозный, рассматривающий православие сугубо "культурологически" – как явление скорее местно-этнографическое. Православие у них как-то побоку, возмущался Зеньковский, это какой-то "православизм" (Булгаков). Все они прекрасно отдавали себе отчет в универсалистской подоплеке любого варианта христианства: "если не существует человечества как духовного единства и реальности, то христианство невозможно и лишено всякого смысла боговоплощения и искупления" (Флоровский).[6] Излишне напоминать, что библейский универсализм – истинная духовно-имперская подоплека "западного мира" – в широком, христианско-исламском цивилизационном отличении – от, к примеру, индо-китайского, африканского или же центрально-американского символических универсумов.

Другой упрек – в натурализме – звучал довольно приглушенно, поскольку полагался не столь существенным и скорее методологическим недостатком. Это, опять-таки, "дело вкуса", т.е. изначальных установок-воззрений на приоритетность тех или иных факторов в мировой "схематике бытия". Сторонники первенства незримо-духовного, провиденциального смысла, фундирующего развитие мира, снисходительно будут попрекать в материалистической близорукости сторонников любых зримых факторов в истории, называемой "необходимостью", – национально-расовых, географических или же экономических (Флоровский, Бердяев).

Так или иначе, однако евразийство оказалось действительным прорывом. Это не только модернизация славянофильства, развитие идей Данилевского-Шпенглера. Здесь мы опять видим интересный и плодотворный эффект "совпадения изменений обстоятельств и изменения сознания", когда "вызов краха всех идеологий" в пореволюционной России инициировал совместную творческую активность лучших молодых умов в поисках радикальных метафизических альтернатив. Эта-та культуртрегерская активность вывела историософскую проблематику за пределы сугубо философской рефлексии и ввела ее в поле междисциплинарного освоения. Сущность любой цивилизации – не в ее культуре, формах политико-государственного устройства, экономике, географическом положении, – а в системной связи всех этих факторов.

Социальная сеть евразийцев оказалась в целом даже более успешным проектом, чем бренд "русской религиозной философии". Последнее распалось на соперничающие фракции в эмиграции 20-40 гг., и даже будучи возвращенным на родину в 90 гг. ХХ в., так по-настоящему и не прижилось, т.е. не получило сколь-нибудь значимого продолжения. Напротив, евразийство было и многолюдно в пору своего расцвета, и постоянно находилось в поле сохраняющегося интеллектуального внимания оппонентов, и, главное, получило мощную преемственность в виде творческих и влиятельных продолжателей, идентифицирующих себя с ним.

Речь идет, конечно же, о Л. Гумилеве, который один составил целую эпоху в отечественной историософии 70-80 гг. В 1956 г. он, через посредничество другого политкаторжанина, заочно знакомится с Савицким и находится с ним в десятилетней переписке, чтобы потом лично встретится с ним в Праге на археологическом конгрессе в 1966 г. Гумилев прямо идентифицировал себя с направлением,[7] имеет столь же талантливых продолжателей в лице таких выдающихся преемников как А. Панарин и А. Дугин.


[1] Бердяев Н. Евразийцы. («Евразийский вестник». Книга Четвёртая. Берлин, 1925 г.) http://nationalism.org/aziopa/berdyayev1.htm

[2] Цитировано по Аверинцев С. Несколько мыслей о «евразийстве» Н. С. Трубецкого. Опыт беспристрастного взгляда // Новый мир, 2003, № 2.

[3] Савицкий П. Н. Европа и Евразия. (По поводу брошюры кн. Н. С. Трубецкого «Европа и Человечество») http://nevmenandr.net/eurasia/1921-PNS-eur.php

[4] Цитировано по Вахитов Р. Четыре периода классического евразийства http://nevmenandr.net/vaxitov/eurperiod.php

[5] Кондаков И.В. Г.В. Вернадский  // Культурология. XX век: Энциклопедия. СПб., Университет, 1998. т. 1. 

[6] Митрофанов Г., прот. Анализ евразийства в трудах русских философов "серебряного века" // Христианское чтение №1, 2010.

[7] «Меня называют евразийцем...» (Отрывок из интервью Андрея Писарева с Л.Н. Гумилевым) http://lib.rus.ec/b/207207

Архив журнала
№4, 2020№1, 2021кр№2, 2021кр№3, 2021кре№4, 2021№3, 2020№2, 2020№1, 2020№4, 2019№3, 2019№2, 2019№1. 2019№4, 2018№3, 2018№2, 2018№1, 2018№4, 2017№2, 2017№3, 2017№1, 2017№4, 2016№3, 2016№2, 2016№1, 2016№4, 2015№2, 2015№3, 2015№4, 2014№1, 2015№2, 2014№3, 2014№1, 2014№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011№4, 2010№3, 2010№2, 2010№1, 2010№4, 2009№3, 2009№2, 2009№1, 2009№4, 2008№3, 2008№2, 2008№1, 2008№4, 2007№3, 2007№2, 2007№1, 2007
Поддержите нас
Журналы клуба